Бабушкины сказки

Ольга ЛАНСКАЯ | Проза

Ланская

Золотая Ящерка

Жила-была на свете Ящерка.

Была она поначалу как все ее сестрицы и подружки. Быстрая, юркая, на одном месте не стояла — все бегом да кувырком, да все ладненько.

А времена были такие, что хоть и на свет не являйся.

О временах тех лучше не знать, а будет случай, я тебе расскажу про них. Потому что, хоть про них лучше бы и не знать не ведать, а придется; вдруг повторятся когда-нибудь. И надо быть ко всему готовым.

Ну, чего ты рот-то раскрыл, не кушаешь? Ты ешь-ешь, все, что на тарелке, — съедай, врагу силу не оставляй… Да и спать скоро.

— Хорошо, Ба, ты дальше читай. Про Ящерку-то.

— Не читаю я тебе, а рассказываю, чего никто еще не написал. А ты ешь, не перебивай, запомнишь все и в книжечку запишешь.  И будут читать и детки твои, и детки деток, и так-то вырастут они не разлей вода. И никто им не страшен будет, кто бы на нашу землю русскую ни наворотился — ни Змей Тугарин, ни злой хазарянин, ни дурак Хлеб-не-сей… Да много кого на землю-то нашу испокон веку зарилось…

— И?

— Что «и»? Пообкусали нас со всех сторон по форме Ящерки той золотой, словно к скале ее пригвоздили. А дальше не могут. Не пускает она их дальше-то…

— А как так не пускает, если пригвоздили? Неживая она теперь, получается. И ничего не может.

— Ишь, умник ты у меня какой. А слушать не научился. Дело  в том, что Ящерка хоть и была как все, секрет один знала. То ли мать ей передала, то ли бабушка… Только знала она тайну одну…

А тайна простая была, у всех на глазах пребывала-то. Только забыли о ней. Потому что из-за войн и голода много людей на Руси поумирало до срока… И секретов нужных молодым передать не успело. Да и те тоже долго не жили.

Вот я и говорю: страшнее нет тех времен, когда стар да мал уходит до срока. Тогда-то народ и теряет главную свою силу, тогда-то и забывает, как перед любым врагом устоять и как землю да людей от гибели сберечь…

Есть для этого разные средства. И первые среди всех — вода родниковая, живая, а второе — травы. Слышал небось, растут у нас особые травы.

— Какие?

— Да все разные. Одна, например, травой забвения называется, а другая — разрыв-травой… А есть еще у нас в России сон-трава. Каждую травинку, силой своей особенной наделенную, люди знали. Помнишь, маленький ты совсем был, босиком бегал и ногу порезал? Я тебе тогда к ране травку приложила и травкой обмотала?

— Да! И все зажило!

— А помнишь, как трава та называлась?

— Подорожник!

— Правильно. Так вот, в старые времена, когда и меня еще на свете не было, многие на Руси всё про травы знали. Одни травы раны лечат, другие кровь поправляют, третьи клады указывают, что в земле зарыты. А иные могилы раскрывают…

— Зачем, Ба?

— Я тебе об этом в следующий раз расскажу. А сейчас ко сну готовиться и — спать. А то я тебе про Золотую Ящерку начала рассказывать да не договорила…

…А дело в том, что когда я была такая, как ты — ну, примерно того же возраста, жили мы далеко-далеко от Петербурга. И вообще далеко от всех городов. Настолько, что это трудно здесь сейчас тебе даже представить.

Хотя на самом-то деле, городов на земле не так уж много, как кажется. А в основном земля заселена деревьями, травами, цветами и грибами-ягодами. Да всяким зверьем.

Знала я это и вроде бы всех зверей, в тайге живущих, повидала.

А зимой я очень любила на медвежьей шкуре лежать и в огонь смотреть.

Знаешь, когда в камине дрова уже прогорят, остаются одни чистые угли. Как золото живое. Так и в печке-голландке. Когда синие огоньки на углях затихали, мама открывала дверцу, и мы с ней этим жаром и любовались, сидя на медвежьей шкуре.

— А шкура откуда у вас взялась?

— Подарил кто-то. Нам много неожиданного дарили. Маме однажды оленью шубку. Красоты небывалой!.. Да… Всяких зверей  я знала. Охотники ведь вокруг-то жили. И сохатого, и русаков, и соболей, и белок повидала. Ну, и букашек всяких.

— Божью коровку, например.

— А чего смеешься? Да, божьи коровки там тоже водились. Но я больше слоников любила. Они обычно сидели на теплой стороне лиственниц. И сами были теплые от солнца. И шершавенькие. Цепкие они были, не нравилось им, когда их со ствола-то снимали. И хоботок у них был. За это и звали их слониками.

Слоников мы любили.

Но букашки — это птичье хозяйство, и я ими не очень-то интересовалась. Всё мне хотелось Золотую Ящерку найти.

Говорили, что живет она на склоне Первой Горы, в траве вокруг малинника.

И увидеть ее можно только однажды, когда травы на горе от жары пожухнут и малина созреет так, что ее есть уже можно…

Но вот ведь беда-то!

Детям строго-настрого запрещалось за поселок выходить.  И кольцо запрета начиналось с Первой Горы.

А что в поселке интересного? Только рудник — на руду золотую поглазеть. Да еще ручейки весной.

Представляешь, когда снега в горах начинали таять, то от них ручейки растекались по всему поселку, как шитье драгоценное.

Потому что у каждого на дне столько красивых горящих каменьев высвечивалось, что часами можно было стоять и смотреть, как струи плетутся, кружевами щепочку иную выкрутят и помчат вниз, к Аллаху.

— Куда помчат?

— К Аллаху. Река так у нас в Аллах-Юне называлась. И шла она от самых вершин золотых гор Джугджура до Алдана. Потому — «Аллах» по-якутски. Верхняя, то есть.

Вода в ручьях чистая, прозрачная, а на дне такие камешки красивые — не передать.

Видишь, вода вещь особая. Она и кусочек кирпича так обкатает и обмоет, что он как яшма смотрится.

Пока в воде-то, под струями всё — драгоценность.

Нет, конечно же, были там и камни драгоценные, и золота много, да нас это не интересовало. А вот Ящерка всех интересовала.

С ней легенда была связана. А может, и просто небылица.

Но говорили, кто Золотую Ящерку в рыжей траве увидит, тот уж половину счастья своего узнает. И оно ему никогда не изменит. Полжизни будет с ним.

Полжизни!

А если изловчиться да Ящерку за хвост-то поймать, она хвост свой сбросит. И убежит. Новый отращивать. Они это умеют… А ты держи его крепче и домой беги, да за порог спрячь, под нижнюю ступеньку.

И тогда счастье-то ко всем в доме перейдет, никого не бросит.  И на всю жизнь.

И очень уж хотелось мне у той Ящерки хвост-то отобрать.

Глупая была, а по глупости чего не бывает?

Вот лежу я однажды у самого склона. Отдыхаю. Устала потому что.

Знаешь, у гор свойство такое есть — от людей бегать. Нет, правда, ты не смейся.

Чем ты ближе подходишь, тем она дальше от тебя. И так долго-долго. И нужно много терпения, чтобы до склона дойти.

Я дошла. Сижу, жду. День тихий. Солнечный. Мягкий. Осень…

Сидела-сидела. Потом прилегла. А сама глаз с травы не спускаю. Она пожухлая уже. За лето-то загорела.

Сколько я так прождала, не знаю. Но вот и день, чувствую, кончается, а Ящерки нет.

И только подумала я уходить — а то мама хватится, а меня нет нигде, — как в это самое время смотрю, словно лучик золотой  в траве-то жухлой сверкнул.

Вспыхнул и исчез. А потом снова сверкнуло было что-то и быстро так вверх, прямо к малиннику, словно золотая паутинка протянулась, а по ней — лучик солнечный пробежал.

Удивилась я. Села, чтобы получше рассмотреть, а она возьми  и обернись!

Я и замерла.

Смотрит на меня Ящерка, а глаза у нее не то синим, не то зеленым посвечивают, не то золотым…

Я про хвост вообще забыла.

А она помолчала так, посмотрела на меня строго и юркнула себе к малиннику.

Я — кубарем домой. Хочется маме рассказать. А что там рассказывать? Что в траве Ящерку увидела?

Взрослые только посмеются. Вот, мол, невидаль. Лучше б трав пособирала — осенние травы особые…

— А счастье, Ба? Дала Ящерка тебе счастье?

— А как же! Вот оно, моё счастье. Лежит, глазами хлопает и не засыпает! Самое лучшее в мире счастье!

— А травы? Ты про травы расскажешь?

— Обязательно, но не сейчас. Поздно уже. Спи сладко!

— Ручки под щёчку! — смеется.

Дразнится, значит. А я думаю: главное, что настроение хорошее. Как раз для легких снов.

Страхи недетские

День рабочий к концу подходил, когда раздался телефонный звонок и в трубке прозвучало родное:

— Здравствуй, Ба! Это я.

И голосок какой-то странный. Неуверенный, что ли. Я сразу  и не поняла.

— Здравствуй, Лёсик! Что-нибудь случилось?

— Да ничего особенного не случилось…

А голосок еще тоньше и дрожит в нем какая-то странная, незнакомая мне прежде струнка. Что-то не так, думаю. Что-то не так.

А он говорит дрогнувшим голосом:

— Вот мама в магазин уехала… За продуктами… Надо же человека чем-то кормить, а тут всё кончилось.

— Мама так сказала?

— Ну, да…

— И ты один в доме?

Отвечает едва слышно:

— Да.

Что-то напугало, думаю, ребенка. Отчего-то ему страшно, раз звонит сам да еще на работу, и, похоже, с трубкой телефонной расставаться не собирается.

Что может испугать человека в три года? Что угодно. С разбега не догадаешься.

— Ты чем занимаешься сейчас? — спрашиваю.

— С тобой разговариваю.

— Понятно.

Значит, для него это сейчас главное занятие.

Я присела в кресло, махнула коллегам: мол, пока!

— Ну, — говорю. — И что там у тебя в доме происходит?

Помолчал немного, потом говорит:

— Некоторые непонятные вещи происходят.

— Какие? — спрашиваю.

— Ну, как тебе сказать… Понимаешь, он такой быстрый!

— Кто — быстрый?

— Ну, этот, он у них главный. Его в ведро бросят, крышкой накроют, а он уже из дымохода выглядывает. И рожицы строит. Ба! Почему он все время рожицы строит?

— Сейчас разберемся, — говорю. — Ты рассказывай, что он там у тебя еще вытворяет?

— Ты понимаешь, я даже не всегда успеваю за ним. Он то на полу, то уже под потолком. То пролетит через всю комнату и снова в ведро. А то из крана вдруг выскакивает!

— Из какого крана?

— С водой. Как он туда попадает, скажи? Это же невозможно?! Ой, бабушка, мама пришла! Ты извини, я потом тебе позвоню.

И только «би-би-би» — занято, значит.

Ну, раз мама пришла, разберутся.

А через несколько дней опять звонок. Такой же. И всё про  главного и какую-то дикую команду кривляющихся громил.  А вскоре — опять.

— Спрашиваю:

— Мама опять в магазин ушла?

— Да, — говорит. — Сказала, что скоро вернется. Ба, а этот, ну, главный у них…

И примерно час рассказа, от которого мне самой страшно стало. За психику ребенка. Целый час ужаса, за которым следовало счастливое:

— Мама вернулась!

И трубка отключилась.

На этот раз я сама позвонила дочери. Не сразу, конечно. Приехала домой, отдышалась, сварила кофе, звоню:

— Как дела, как сын?

— Да ничего, — говорит. — Нормально. А что?

— Ты его психоаналитику показывала?

— Нет, Ма. Но ты права, что-то с ним происходит в последнее время. С тех пор как мы переехали сюда, ребенок бояться стал. Мы же с Борей свои комнаты объединили — ты знаешь, переехали сюда. Но какая-то квартира плохая, что ли. И район этот мне совсем не нравится.

— Ты своди ребенка-то к психологу. Прости, Малыш, но мне за его психику страшновато. Ты его одного часто оставляешь?

— Да ты что! Я только в магазин — он тут рядом, и бегом назад. Но, Ма, понимаешь, ты права. Не нравится мне эта квартира. Плохая она какая-то. А к психологу мы с Лёсиком сходим, обещаю.

Хожу я, хожу, думаю — неужели с ребенком что-то? Неужели?  А сама всё звонка жду. Мне уже страшно от одного того, что постесняется позвонить…

Позвонил.

И рассказывает продолжение приключений этой странной команды, которая оккупировала его сознание. Часа полтора так рассказывает.

— Лёсик, — говорю я. — Вот всё, что ты мне рассказываешь по телефону, — это же целая книга. Ты их не бойся. Ты все их приключения в тетрадку записывай! Это будет твоя первая книга.

— Хорошо бы, — говорит малыш. — Только, Ба, я писать еще не умею. Папа начал меня учить, а мама сказала, что «в три года рано» и «не лишай ребенка детства».

— Это мама так сказала?

— Ну, да.

— Тогда ты просто рисуй. Делай книжку из картинок. Раз ты все это видишь, ты всё это и рисуй! Классная книжка будет. А я тебе потом помогу с подписями, и мы ее издадим.

— Во здорово! И мама пришла! — воскликнул Лёсик и положил трубку.

Не помню, сколько времени прошло, звонит наша дочь-командирша:

— Ма! Мы квартиру поменяли. Запиши адрес.

— Хорошо. А как Лёсик?

— Ой, Ма, это целый анекдот. Пришли мы, как ты велела,  к психологу. А — ты не знаешь, наверное? — Лёсик-то весь в тебя. Книгу стал писать! Писать-то он не умеет, так картинками. Три  тетрадки изрисовал.

Я ему говорю:

— Ты свою книжку возьми с собой, покажем психологу, а то долго рассказывать.

— Хорошо, — говорит.

Пришли в поликлинику, в очереди посидели. Заходим. Ну, врач, как всегда: что у нас приключилось?

Я начала было говорить про «плохую» квартиру, про то, что ребенок в ней и на минутку оставаться боится, чего раньше никогда не было… А врач говорит:

— Покажите-ка мне, что вы с собой принесли.

И — хвать Лёсины тетрадки. Листает, листает, потом хихикать начал.

Ну, думаю, попали мы.

А он как захохочет!

— Выкиньте! Немедленно выкиньте все кассеты с этими мультиками! Небось все 20 серий про этого Джерри закупили?

— Ну, — говорю.

— Не «ну», — говорит. — А вон. Все 20 вон! — и к Лёсику: — Ты ведь не против?

— Нет, — говорит. — Я — за. Они страшные. А книжку я уже написал.

И стали они — наш мелкий с врачом — Лёськины тетрадки рассматривать. Да еще и хохочут вместе.

А я стою дура дурой. И почему я этот папанин подарок сама не посмотрела, думаю. Ну, вот почему?!

Солнечные поляны

Лесные поляны разные бывают.

Вот как нынешние-то говорят? «Давай поляну накроем!»

А что это значит? Жратва да пьянка, прости меня, Господи.

В старые времена так не говорили. И не делали.

Раньше народ стол столом называл. Ел и пил за столом. Уважали и себя, и пищу. Не по бедности, а по обычаю. Потому и говорили: стол — в доме престол.

А поляны… Они разные, Малыш. Бывают светлые, как летний день. А бывают такие, что ступишь шаг-другой — и уже не вернешься.

— Почему, Ба? Почему не вернешься?

— Ты много-то не расспрашивай, ручки под щёчку и засыпай. А я тебе тихонечко про них и расскажу. Чтобы в лесу не ошибся, знал, куда ступить можно, а куда — нет.

…Был со мной такой случай. Сколько мне тогда лет было? Пожалуй, как тебе. Может, чуть побольше. И жили мы в глухом таежном поселке, вокруг которого на много километров никого из людей не было. Шутили по этому поводу: тайга большая, места много, а идти некуда. Это взрослые детей предупреждали: в тайгу — ни шагу! Строго-настрого было запрещено.

— Почему?

— Потому что потеряться в тайге легко. Зайти просто, а вот назад выйти…

Тут особые секреты надо знать. Меня им дед-эвенк обучил потом, после этого случая.

А дело было так.

День уже к вечеру шел. Как под горку. Замечал? Сначала снизу, с провалов, из оврагов тени выползают. И поначалу они цветные. Значит, солнце еще не село.

А потом тени густеют, темнеют, поднимаются выше и выше, словно ищут солнышко-то, а его нет. Вот они чернеют от досады, темнеют, сливаются с небом, и начинается ночь.

Но не сразу.

Есть такой короткий промежуток между вечером и ночью, когда вроде бы день на дворе, а про ночь еще и вспомнить надо, а она уже на пороге.

Притаилась…

В этот час всё особенное.

Звуки появляются, каких днем не услышишь.

Гукает на краю тайги странная птица. И голос у нее не поймешь откуда — то ли сверху, то ли из-под земли.

Кто говорил, что это выпь так гукает, а кто так и про лесные чащобы говаривал: мол, там в болотах неотпетые души стонут…

Всякое говорили.

Бежала я в такой вот час домой от подружки и гуканье-то это услышала.

И остановилась.

Потом присела. Смотрю, как цветы на ночь закрываются,  и выпь слушаю.

На озере белые цветы лепестки свои в кулачок сжали, сомкнулись, и красную звездочку, которая, как драгоценный рубин, в самой сердцевинке весь день горела, от всех глаз спрятали.

И желтые кувшинки к этому времени закрываются, и жарки…

Опытные люди знают: пять часов вечера наступило. Домой пора…

Это опытные.

А дети заиграются, и время их не трогает, мимо бежит. Оглянулся — темно. Звёзды на небе. И надо бы дома уже быть…

Так вот, в тот вечер, как я тебе уже сказала, я к подружке в гости ходила. Было у нас так принято — в гости ходить. У нее была роскошная кукла. Ей бабушка из тряпочек сшила.

А у меня бабушки уже не было. Я ее никогда не видела. Мама говорила, что она-то меня видела, когда я родилась. Но она уже слабая была, болела. И умерла скоро.

— Почему?

— Ты спи-засыпай… Все умирают. Кто от чего… Сначала не стало моего дедушки. И бабушка стала сильно тосковать. После того, как его не стало, несколько лет только и прожила. Истосковалась, ослабла.

Да, дедушки не стало, а вскоре и война началась.

Их — наших с тобой родных, меня еще на свете не было — эвакуировали в Новосибирск.

Это я по маминым бумагам знаю. Она однажды хороший совет мне дала: показала свои бумажки с печатями, подписями разными и говорит: береги, деточка, все документы, каждую бумажку  береги. А почему — не сказала. Но этот совет я всю жизнь помнила. И он пригодился мне не однажды.

Так вот, началась война, и бабушка пошла работать в госпиталь. Работала, пока могла. И мама моя помогала ей. Она была уже взрослой девушкой, все умела и никакой работы не боялась.

А перед самой войной мама моя — твоя прабабушка — вышла замуж за красивого и умного человека. Это был мой папа. Ты на него очень похож.

— Мой дедушка?

— Прадедушка, мой папа…

— А я его не видел?

— Нет… Я тоже видела его только на фотографиях. Потому что, как только началась война, он, как и все, кто мог, ушел на фронт.

И поначалу приходили от него письма. Мама их всю свою жизнь хранила.

Все ждала, наверное.

Но так уж случилось, что весь выпуск их летного училища ушел на фронт. Весь. И никто не вернулся…

— Никто?

— Да. Все остались на фронте. Ты знаешь, у нас в первом классе было 29 ребятишек. Так вот, на первом уроке учительница попросила поднять руки тех, у кого отцы с фронта вернулись. Не погибли, значит.

Мы молчим всем классом. Переглядываемся. И вдруг смотрю, три руки поднялись. Мы так и обомлели от радости за них. У троих отцы с фронта вернулись!

Мы смотрели на них как на ангелов. Может, кто из их отцов  с кем-нибудь из наших встречался. Там, на фронте, до его гибели…

— И мой прадедушка? Тоже погиб?

— Да, я уже говорила тебе. Погиб он. Красивый, как ты. Ты на него очень похож. Волосы у тебя, как у него, белые, а глаза карие  и ресницы в пол-лица!

Но отвлеклась я. Про что это я рассказывала?

— Про выпь.

— А что — выпь?

— Ухала.

— Да, ухала. Низким таким, не птичьим голосом. Как из-под земли. И редко так. Подождет-подождет — гукнет. И снова замолчит.

Из-за этого-то я и засиделась на краю леса.

Точнее-то сказать, не совсем на краю. Потому что между мной  и тайгой была огромная зеленая-зеленая поляна.

Ровная, как бархат! И даже на вид такая же нежная.

Вот сижу я, выпь — не выпь ли — слушаю. И вдруг вижу, что недалеко от меня — ну метрах так в двух-трех — цветочек. Да такой красоты! Я таких и не видывала!

Дай, думаю, сорву для мамы. Она цветы любила очень.

Вскочила, бегом на зеленый бархат…

А я быстрая была, легкая. Все говорили: в чем душа держится,  а быстрая, как ветер.

Да…

И вот бегу я к цветочку красоты несказанной и вдруг чувствую, земля-то под моими босыми ногами колыхнулась. Тяжело так, волной пошла…

И тут я вспомнила, что никакая это не поляна, а марь, и ходить к ней запрещено строго-настрого. Оттуда, говорили, еще никто не возвращался…

Я развернулась и бегом к берегу. А зелень-то эта бархатная прогибается под каждым шагом моим и вот-вот прорвется.

Но до берега я успела добежать.

Оглянулась вокруг. А тени! Уже и домов почти не видно.

Я бегом домой.

Мама спрашивает:

— Что случилось, ты где была?
— У Тамары, — говорю.

Мама аж руками всплеснула:

— Так они у самой мари живут!

Я молчу. Ничего сказать не могу.

— Ты, — говорит мама, — никогда туда одна не ходи. А к мари и не приближайся!

Я головой киваю.

А она на мои ноги взглянула — да только ахнула. Чуть не по коленки зеленая тина на моих ногах, чуть не по коленки.

Взяла меня мама на руки:

— Пойдем-ка купаться. — А сама смеется: — К русалкам потянуло небось? Пойдешь еще?

— Нет, — говорю. — Никогда больше не пойду!

— Вот и славно, — смеется мама. — Вот и хорошо.

А на следующий день соседский дед-эвенк зашел к нам. Был он скрипач. А скрипичному мастерству учился в Петрограде. Удивительный был дед. Белый совсем, седой. А глаза пронзительные, черные. Насквозь видят.

Посидели взрослые, чаю попили.

А дед говорит мне:

— Я по тайге часто хожу. Хочешь, возьму тебя с собой?

Я обрадовалась — это не одной по марям шастать!

— Ну вот, — говорит, в следующее воскресенье и пойдем. Хочешь жемчуг повидать?

— Хочу! — говорю.

— Ну и договорились.

И много раз ходили мы с нашим петроградским скрипачом-эвенком в тайгу.

Много он мне показал. И как, прежде чем в лес углубиться, примету позади себя запомнить и с того же места приметить впереди, докуда дойти можно. Ну, то ли раздвоенная макушка лесины, самая высокая, которую отовсюду видно, то ли еще что.

Объяснял, куда и откуда какая речка ведет и как по ней к людям выйти.

А сколько жемчужниц мы повидали! Вычищенные, горкой сложены. Только на раковинах изнутри перламутр всеми цветами переливается. А уже ни устриц, ни жемчуга.

Дед только головой качал.

Наука его очень мне пригодилась. Однажды целый геологический отряд спасла.

— Как?

— Да ты еще не спишь? Я уже тебе полсвитерочка связала! Ну, последний рассказик и спать, спать, спать!

— Хорошо, Ба. Только у меня один вопрос будет, можно?

— Ну, если только один.

— А где сейчас этот дедушка-скрипач?

— Как где? Много лет ведь прошло. Умер он.

— Почему?

— Видишь ли, Малыш, так всегда происходит. Человек рождается, растет, потом становится взрослым и умирает. Так всегда бывает. Ну, спокойной ночи! На сегодня хватит.

И собралась я было уже уйти: весь лимит времени мы перебрали, и ребенку давно пора спать.

— Ба! А обязательно становиться взрослым?

— Что? Как ты сказал?

— Можно не становиться взрослым?

Я вернулась, присела на краешек кровати, подоткнула со всех сторон мягкое пуховое одеяло.

— Нельзя, Малыш.

— И я должен стать взрослым?

— Да! Ты не хочешь быть взрослым?

Он помолчал и спросил внезапно:

— А ты… Ты могла бы перестать быть взрослой? Ну, стать,  как я?

— Я плохая бабушка?

— Нет! Ты лучшая в мире!

Он солнечно улыбался. Потом сказал:

— Дело не в этом… Раз я должен стать взрослым, мы могли бы расти вместе!

Тут уже засмеялась я:

— А мы ведь и так вместе растем. Мы всегда вместе, правда? И… это так интересно — быть взрослым! Представляешь, когда ты вырастешь и станешь взрослым, ты прочитаешь все эти книги!

И повела я рукой в сторону стеллажей, наполненных книгами от пола до потолка. Их было очень много.

— Все-все, Ба?

— Все! — и тоже засмеялась. — Ну, вот, заговорил ты меня.  Я ведь тебе про лесные поляны рассказать хотела! Знаешь, Малыш? Они всегда-всегда солнечные — лесные поляны. Всегда.

Малыш улыбнулся, чуть слышно прошептал:

— Здорово!

И в следующую секунду он уже спал, и в уголках губ его теплела улыбка.

А я стояла в полумраке детской комнаты и чувствовала, как трудно мне сегодня уйти из нее…

Об авторе:

Ольга Ланская, член Российского Союза писателей. Образование высшее, профессия — журналист. Работала в газетах «Полярная правда», «Советская Литва». Член Союза журналистов.

Автор более десятка сборников прозы («Последний шаман», «Поле в Хибинах», «Малахитовая жизнь», «Солдатские вдовы», «Фасеточные глаза ночи», «2014» и др.), многочисленных очерков, эссе, публицистических и поэтических произведений.

Интервью с этим незаурядным автором было опубликовано на портале для  соотечественников «Русский век», который, как и одноименный журнал, выходит в свет при поддержке Министерства иностранных дел РФ в 114 странах мира.

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: