Отдам всё, что есть, чтоб не быть современным…
Капельки
Это просто капельки дождя
Растеклись слезами по стеклу.
Изнутри их вытереть нельзя,
А снаружи трогать ни к чему.
Там сереет одинокий мир,
Ожидая солнца и тепла.
Я бы небо протирал до дыр,
Чтобы засияли купола.
Звёздной ночью мне опять не спать,
В небе все дороги хороши.
Может быть, я научусь летать?
Просто так, случайно, для души!
Упрёк
В полноватых по-детски губах
Вековая таится печаль.
От участия в чутких глазах
Мне чего-то становится жаль.
Я стыжусь, что куда-то спешил,
Отвернувшись от ласковых глаз.
И так долго, как будто не жил,
Но проснулся от боли сейчас!
В горьких складках у самого рта –
Молчаливый и мудрый упрёк.
Понимаю, прощён, как всегда,
Но дрожу, как под ветром листок.
Локоток
«Дальше будет только интересней», –
Слышу шёпот в сумраке души.
Отзываюсь залихватской песней,
Но не суетись, не мельтеши.
Лишь сегодня, в призрачном угаре,
Отдаюсь хмельному торжеству.
Ни о чём не помню, не страдаю.
Иногда бессмысленно грущу.
Дни ушли. И вслед уйдут другие.
Много ли осталось впереди?
И, уже давно не молодые,
Что-то в этой жизни мы нашли?
Но сегодня песня не об этом.
Улица качнулась и пошла.
Слепят фонари, как солнце летом,
Веселят и радуют глаза.
Я могу, наверно опереться,
Подхватив за острый локоток?
Ты – моё единственное средство,
От печалей, горя и забот.
О вечном
От этого мира мне что-нибудь надо?
Ну, может быть, цитрусов и шоколада.
А, может быть, моря и пляжа кусочек,
Пока задержался последний звоночек?
Плескалась вода в такт походке и бёдрам
В заброшенных ныне и сплющенных вёдрах.
Урок повторяя о малом и бренном,
Отдам всё, что есть, чтоб не быть современным.
Пусть смехом растопит истерику плача,
Улыбка сотрёт все следы неудачи.
Мне времени жаль рассуждать о конечном,
Но мало его, чтобы мыслить о вечном.
Деревья, качаясь, прошепчут невнятно,
Так просто, легко и совсем непонятно.
Лишь ветру известны последние строки,
Ему допевать, когда выйдут все сроки.
От этого мира мне что-нибудь надо?
Конечно, рассвет и ночную прохладу.
Немного тепла и немного покоя,
И помнить о вечном спокойно, без боли…
Мой мир
Мой мир, наполненный тобой,
Весьма тревожен и опасен.
Твой лик томительно прекрасен,
И разум борется с мольбой.
Непонимающий, хмельной,
Я внешне прост и безучастен.
Но над собой уже не властен,
Ведомый нежностью простой.
А ночь сменяется рассветом,
Зима – коротким жарким летом,
Во всём я чувствую твой след.
Всё так нелепо. Безнадёжно.
И губы твёрдо шепчут: «Нет».
Но взгляд сияет. Как всё сложно!
Вдвоём
Без тебя не растают снега
Под тускнеющим золотом солнца.
Не утешит прохлада колодца,
И безлика, безлюдна толпа.
Ночь приходит, пуста и темна,
Ни ответа в ней нет, ни вопроса.
Вдохновение кончилось просто,
Ночь осталась для чуткого сна.
Есть места – мы гуляли вдвоём,
Там дыханье осталось твоё,
А присутствие так ощутимо…
И я снова капризен, упрям,
А ты рядом шагаешь незримо…
Мама. Лучшая в мире из мам!
Звери спят
Звери спят у тебя на могиле,
В тёплых норках, нарытых в снегу.
Чтобы домики им не разрушить,
Я ступаю легко, как могу.
Может быть, им доверены тайны
За границами яви и сна?
Может быть, ледяными ночами
Ты уже не бываешь одна?
Может быть, их сюда привлекает
Свет и шёпот невинной души?
…Звери спят у тебя на могиле,
А не где-то в привычной глуши…
Полёт
Вот падаю камнем и снова взмываю,
Здесь ветер, но ярче заря!
Я помню, как сладко внутри обмирало,
Когда приближалась земля.
Свет истины робко белеет в начале,
Но вдруг ослепительный шквал!
И больше уже ничего не мешает,
Что странно – всегда это знал!
За краешком мысли в неясном тумане
То знание было всегда.
И, слыша слова «Человек не летает»,
Слегка улыбалась душа.
Всего лишь простое движение чувства
Словами нельзя описать.
Летаю один, а от этого грустно,
И проще всего показать…
Суть
Я готовлюсь терпеть и ждать,
Как всегда не пойму чего.
Протестуя, скрипит кровать,
Ноет дверь и болит окно.
И никак не «пройдёт» мой дом,
Он и раньше всегда болел.
Наконец, забываюсь сном,
Но и там суматоха дел.
Тёмной ночью болит весь мир
И пульсирует млечный путь.
На земле и чума, и пир,
Здесь вселенских болезней суть.
И во мне роковой конфликт:
Дух и плоть не поделят кров.
Я – арена великих битв
И локальный объект боёв.
Посвящение любимому городу
Эссе
Те, кто никогда не был в Санкт-Петербурге, надеюсь, захотят в нём побывать, прочитав эти строки. Надеюсь так же, что те, кому посчастливилось родиться и жить в этом городе, найдут в них что-то свое, родное, может быть, ещё никем невысказанное. Я люблю этот город. Это нельзя объяснить, нельзя передать ощущение, с которым идёшь по набережным рек и речушек, восходишь на мосты или устало спешишь по Невскому. Может быть, это можно объяснить тем, что лучшие дни моей юности прошли в этом городе? Дни, когда всё впереди и так мало позади, дни, когда нет ничего невозможного, и так много хочется сделать.
Не раз я размышлял, где истинное лицо Санкт-Петербурга? В светлой тишине музеев, в причудливой вязи и изящных очертаниях архитектуры старого города? Может быть, в ветреных просторах новостроек и гуле подземки? В воскресной толчее проспектов, сдержанной роскоши гостиниц и отголосках эха уходящих с Московского вокзала поездов? Конечно, я не нашёл ответа. Думаю, что каждый, будь то коренной житель или гость, соприкоснувшись с Санкт-Петербургом, носит в себе собственный неповторимый образ города, добавляя при каждой встрече новые штрихи.
Ещё в раннем детстве, едва начиная себя осознавать, я обращал внимание на старинные здания Санкт-Петербурга, тогда еще Ленинграда, на чувства, которые они вызывают.
С тех пор плавные закругления узких оконных проёмов, овальные линии, составляющие неповторимые узоры древней архитектуры, ассоциируются у меня с хором, таинственно и мягко выводящим мелодию без слов.
Трудно вернуться в прошлое, но можно вернуться в Санкт-Петербург. Он, город, помнит всё и поможет вспомнить тебе. Можно пройти по тесным коридорам института, почти не встречая знакомых лиц, посидеть в пустой аудитории, где, когда-то был счастлив, не зная этого. Потом в маленьком буфете за чашкой кофе с лимоном, как тогда, опять понимаешь: всё впереди. И это будет правдой, ведь город ждёт. И можно снова составить маршрут, чтобы побывать везде, где бывал когда-то или только хотел побывать.
Как описать белые ночи Санкт-Петербурга? Несмотря на поздний час, скверы и набережные полны народа, в неясном свете белеют беззаботные лица. Повсюду слышны музыка, смех. Мосты вот-вот разведут, и наша компания в радостном возбуждении. Бежать ли на ту сторону, будет ли там веселей? А кто-то уже бездумно унесся туда, обрекая себя на разлуку до утра. А утром, когда всё уже угомонилось, только торопливые шаги редких прохожих да урчание и стук хлебных фургонов нарушают тишину.
А потом – день, бесконечно длинный после бессонной ночи. Летний день с горячим блеском золотых куполов, таинственной зеленью вековой патины памятников. Ощущение же простора и раскованности не покидает даже в узких старинных улочках. С годами Санкт-Петербург растёт, меняется, ломаются привычные устои, не говорю уже о названиях. Но я спокоен за город. Он выше и мудрее суеты минутных, приземленных порывов и, изменяясь в мелочах, хранит что-то главное, составлявшее его внутреннюю непохожую сущность. Может быть, это отзвуки мечты и тепло рук людей, построивших и подаривших его нам? А мы что подарим, идущим следом?
А я хожу по своему Санкт-Петербургу, трогаю дома и думаю только об одном: возвращаться сюда снова и снова…
Первое свидание
Мне было уже около двадцати лет, когда я впервые решился пригласить девушку в кино. Получив при этом категорический отказ, я некоторое время пребывал в угнетённом состоянии духа. Она мне нравилась, и я думал, что, возможно, это любовь.
Потом, поразмыслив, я пришел к выводу, что отказ моей пассии был не таким уж категоричным. Просто она была занята в этот выходной день. Следовательно, надежда оставалась.
Старшие, умудренные опытом друзья, узнав об этом, сочувственно кивали головами.
– Тебе действительно так приспичило? – поинтересовался один из них.
Я понимал его раздражение. Из-за моих похождений срывались некоторые наши планы. Мы делали записи на магнитофон, учились играть на гитаре и пытались учиться в институте. У нас в то время было много важных дел. Но, видя моё упорство, друзья решили: раз уж так получилось, двух мнений быть не может, я должен вести девушку в кино.
Они отнеслись с пониманием к возникшей ситуации, чем вызвали у меня чувство глубокой признательности.
Когда мы уже прощались, старший, наиболее опытный друг выдал мне последнее напутствие:
– Если не попросишь на третий день, она с тобой гулять не будет, – сообщил он.
Сначала я даже не понял, о чём идет речь. А когда понял, смутился и очень удивился.
В голове у меня тогда царила сумбурная смесь. Она состояла из совершенно идеализированных представлений о любви с некоторым предвкушением физической близости. Однако авторитет моего друга в этой области был очень высок, практически непререкаем. Пришлось принять эту информацию к сведению.
– Но почему именно на третий? – думал я.
В этом была какая-то мистика. Это обстоятельство отнюдь не придавало мне уверенности в себе, скорее наоборот.
Девушка работала продавцом в промтоварном магазине. На совершенно негнущихся ногах я отправился на встречу.
Тогда я, к сожалению, не знал широко известной сейчас фразы из одного зарубежного фильма. Самое худшее, что может произойти, когда предлагаешь девушке провести с тобой время, – это то, что она пошлёт тебя подальше. А это можно как-то пережить. Почему я не знал раньше столь простой и мудрой формулы?
Со страхом я перебирал в уме слова, которые собирался сказать. По крайней мере, дважды хотел вернуться домой и подождать более удобного случая. Однако я подумал, что если сейчас вернусь, уже не будет никаких удобных случаев. И девушек, может быть, никаких не будет. Так я добрался до магазина, где работала моя избранница. К счастью, она казалась мне довольно привлекательной. Её тело отличалось ярко выраженными и упругими формами. Это обстоятельство неизменно стимулировало моё вдохновение и побуждало к более активным действиям.
Иногда мы подолгу беседовали о кинофильмах, о прочитанных книгах и прочих вещах. Она носила платье с очень скромным вырезом декольте.
В узенькой щелке чуть-чуть виднелись груди и темнело пространство между ними. Это приводило к сладким и томительным мыслям о возможном грехе. Чувствуя, что краснею, я поспешно отводил глаза.
Но вот случилось то, чего я больше всего опасался. В этот выходной девушка тоже была занята. Однако существовала очень небольшая вероятность, что она сможет освободиться. Мне следовало позвонить в воскресенье около часа дня. Мы могли встретиться, если у неё появится время.
– Этого, конечно не произойдёт, – чопорно заверила девушка.
Встречу назначила в два часа дня на центральной площади у памятника.
Неприятности начались в воскресенье, когда я, дождавшись часа дня, отправился звонить подружке. Едва я открыл дверь будки телефона-автомата и зашел внутрь, на меня посыпались какие-то ржавые уголки и металлические детали. Потом я долго набирал номер, и, наконец, сквозь треск и гудение, мне ответил далёкий искажённый голос подруги. Голос сообщил, что мы скоро встретимся, и я отправился на первое в своей жизни свидание.
Едва завидев меня в толпе, ещё за добрые пятьдесят метров, моя избранница помахала рукой с противоположной стороны улицы. Потом, широко жестикулируя и тыкая пальцами в разные стороны, она принялась показывать мне, как лучше перейти дорогу. Глядя, как она вдали отчаянно размахивает руками, пугая прохожих, я впервые усомнился в своих чувствах. Наконец, мы воссоединились и отправились в ближайший кинотеатр на премьеру нового фильма.
Когда в зале погас свет и начался фильм, я понял, что не смогу обнять свою подругу. Мешала спинка кресла. Глядя в полутьме на её строгий профиль и сверкающие глаза, в которых отражалось действие фильма, я не решался положить руку ей на колено. А тем более на бедро. Занятый своими мыслями, я почти не обращал внимания на то, что происходит на экране. Однако я заметил, что один из персонажей фильма, героически погибший несколько минут назад, теперь вновь разгуливает по экрану. Когда оный персонаж встретился с другими героями фильма и вступил с ними в ожесточённый спор, в зале засвистели и затопали ногами. Зажёгся свет. Оказалось, что киномеханик перепутал бобины. Фильм запустили снова, я посмотрел ещё раз на свою девушку и решил не торопить события. Ведь впереди у меня оставалось ещё два дня.
Потом я поехал провожать её домой на автобусе. Все дорогу до остановки она что-то возбужденно болтала о фильме. Слушать её было совсем неинтересно. Я подумал, что она просто глупа. В тесной духоте автобуса мы молчали.
Глядя на её длинный прыщавый нос, я вдруг с ужасающей отчетливостью понял, что совсем её не люблю. Более того, мне стало совершенно ясно, что я никогда не смогу её полюбить. Мы попрощались у калитки её дома, и я в смятенных чувствах отправился домой. Мои идеализированные представления о любви не позволяли давать девушке необоснованные надежды. Я решил, что мне следует поступить честно и не встречаться больше с нелюбимым человеком. Больше мы не виделись. Возможно, девушку постигло разочарование, и мне было её жаль.
Но даже несколько месяцев спустя я иногда с удивлением думал: почему всё-таки это должно произойти именно на третий день, а не на второй или, скажем, на четвёртый? С тех пор в моей жизни произошло немало разных событий из тех, что обычно случаются у людей. Многие из них так или иначе были направлены на то, чтобы заменить мои идеальные представления о жизни на другие. На представления и соображения сугубо практичного свойства.
Но до сих пор этого почему-то так и не произошло.
