Бабушкины сказки
Золотая Ящерка
Жила-была на свете Ящерка.
Была она поначалу как все ее сестрицы и подружки. Быстрая, юркая, на одном месте не стояла — все бегом да кувырком, да все ладненько.
А времена были такие, что хоть и на свет не являйся.
О временах тех лучше не знать, а будет случай, я тебе расскажу про них. Потому что, хоть про них лучше бы и не знать не ведать, а придется; вдруг повторятся когда-нибудь. И надо быть ко всему готовым.
Ну, чего ты рот-то раскрыл, не кушаешь? Ты ешь-ешь, все, что на тарелке, — съедай, врагу силу не оставляй… Да и спать скоро.
— Хорошо, Ба, ты дальше читай. Про Ящерку-то.
— Не читаю я тебе, а рассказываю, чего никто еще не написал. А ты ешь, не перебивай, запомнишь все и в книжечку запишешь. И будут читать и детки твои, и детки деток, и так-то вырастут они не разлей вода. И никто им не страшен будет, кто бы на нашу землю русскую ни наворотился — ни Змей Тугарин, ни злой хазарянин, ни дурак Хлеб-не-сей… Да много кого на землю-то нашу испокон веку зарилось…
— И?
— Что «и»? Пообкусали нас со всех сторон по форме Ящерки той золотой, словно к скале ее пригвоздили. А дальше не могут. Не пускает она их дальше-то…
— А как так не пускает, если пригвоздили? Неживая она теперь, получается. И ничего не может.
— Ишь, умник ты у меня какой. А слушать не научился. Дело в том, что Ящерка хоть и была как все, секрет один знала. То ли мать ей передала, то ли бабушка… Только знала она тайну одну…
А тайна простая была, у всех на глазах пребывала-то. Только забыли о ней. Потому что из-за войн и голода много людей на Руси поумирало до срока… И секретов нужных молодым передать не успело. Да и те тоже долго не жили.
Вот я и говорю: страшнее нет тех времен, когда стар да мал уходит до срока. Тогда-то народ и теряет главную свою силу, тогда-то и забывает, как перед любым врагом устоять и как землю да людей от гибели сберечь…
Есть для этого разные средства. И первые среди всех — вода родниковая, живая, а второе — травы. Слышал небось, растут у нас особые травы.
— Какие?
— Да все разные. Одна, например, травой забвения называется, а другая — разрыв-травой… А есть еще у нас в России сон-трава. Каждую травинку, силой своей особенной наделенную, люди знали. Помнишь, маленький ты совсем был, босиком бегал и ногу порезал? Я тебе тогда к ране травку приложила и травкой обмотала?
— Да! И все зажило!
— А помнишь, как трава та называлась?
— Подорожник!
— Правильно. Так вот, в старые времена, когда и меня еще на свете не было, многие на Руси всё про травы знали. Одни травы раны лечат, другие кровь поправляют, третьи клады указывают, что в земле зарыты. А иные могилы раскрывают…
— Зачем, Ба?
— Я тебе об этом в следующий раз расскажу. А сейчас ко сну готовиться и — спать. А то я тебе про Золотую Ящерку начала рассказывать да не договорила…
…А дело в том, что когда я была такая, как ты — ну, примерно того же возраста, жили мы далеко-далеко от Петербурга. И вообще далеко от всех городов. Настолько, что это трудно здесь сейчас тебе даже представить.
Хотя на самом-то деле, городов на земле не так уж много, как кажется. А в основном земля заселена деревьями, травами, цветами и грибами-ягодами. Да всяким зверьем.
Знала я это и вроде бы всех зверей, в тайге живущих, повидала.
А зимой я очень любила на медвежьей шкуре лежать и в огонь смотреть.
Знаешь, когда в камине дрова уже прогорят, остаются одни чистые угли. Как золото живое. Так и в печке-голландке. Когда синие огоньки на углях затихали, мама открывала дверцу, и мы с ней этим жаром и любовались, сидя на медвежьей шкуре.
— А шкура откуда у вас взялась?
— Подарил кто-то. Нам много неожиданного дарили. Маме однажды оленью шубку. Красоты небывалой!.. Да… Всяких зверей я знала. Охотники ведь вокруг-то жили. И сохатого, и русаков, и соболей, и белок повидала. Ну, и букашек всяких.
— Божью коровку, например.
— А чего смеешься? Да, божьи коровки там тоже водились. Но я больше слоников любила. Они обычно сидели на теплой стороне лиственниц. И сами были теплые от солнца. И шершавенькие. Цепкие они были, не нравилось им, когда их со ствола-то снимали. И хоботок у них был. За это и звали их слониками.
Слоников мы любили.
Но букашки — это птичье хозяйство, и я ими не очень-то интересовалась. Всё мне хотелось Золотую Ящерку найти.
Говорили, что живет она на склоне Первой Горы, в траве вокруг малинника.
И увидеть ее можно только однажды, когда травы на горе от жары пожухнут и малина созреет так, что ее есть уже можно…
Но вот ведь беда-то!
Детям строго-настрого запрещалось за поселок выходить. И кольцо запрета начиналось с Первой Горы.
А что в поселке интересного? Только рудник — на руду золотую поглазеть. Да еще ручейки весной.
Представляешь, когда снега в горах начинали таять, то от них ручейки растекались по всему поселку, как шитье драгоценное.
Потому что у каждого на дне столько красивых горящих каменьев высвечивалось, что часами можно было стоять и смотреть, как струи плетутся, кружевами щепочку иную выкрутят и помчат вниз, к Аллаху.
— Куда помчат?
— К Аллаху. Река так у нас в Аллах-Юне называлась. И шла она от самых вершин золотых гор Джугджура до Алдана. Потому — «Аллах» по-якутски. Верхняя, то есть.
Вода в ручьях чистая, прозрачная, а на дне такие камешки красивые — не передать.
Видишь, вода вещь особая. Она и кусочек кирпича так обкатает и обмоет, что он как яшма смотрится.
Пока в воде-то, под струями всё — драгоценность.
Нет, конечно же, были там и камни драгоценные, и золота много, да нас это не интересовало. А вот Ящерка всех интересовала.
С ней легенда была связана. А может, и просто небылица.
Но говорили, кто Золотую Ящерку в рыжей траве увидит, тот уж половину счастья своего узнает. И оно ему никогда не изменит. Полжизни будет с ним.
Полжизни!
А если изловчиться да Ящерку за хвост-то поймать, она хвост свой сбросит. И убежит. Новый отращивать. Они это умеют… А ты держи его крепче и домой беги, да за порог спрячь, под нижнюю ступеньку.
И тогда счастье-то ко всем в доме перейдет, никого не бросит. И на всю жизнь.
И очень уж хотелось мне у той Ящерки хвост-то отобрать.
Глупая была, а по глупости чего не бывает?
Вот лежу я однажды у самого склона. Отдыхаю. Устала потому что.
Знаешь, у гор свойство такое есть — от людей бегать. Нет, правда, ты не смейся.
Чем ты ближе подходишь, тем она дальше от тебя. И так долго-долго. И нужно много терпения, чтобы до склона дойти.
Я дошла. Сижу, жду. День тихий. Солнечный. Мягкий. Осень…
Сидела-сидела. Потом прилегла. А сама глаз с травы не спускаю. Она пожухлая уже. За лето-то загорела.
Сколько я так прождала, не знаю. Но вот и день, чувствую, кончается, а Ящерки нет.
И только подумала я уходить — а то мама хватится, а меня нет нигде, — как в это самое время смотрю, словно лучик золотой в траве-то жухлой сверкнул.
Вспыхнул и исчез. А потом снова сверкнуло было что-то и быстро так вверх, прямо к малиннику, словно золотая паутинка протянулась, а по ней — лучик солнечный пробежал.
Удивилась я. Села, чтобы получше рассмотреть, а она возьми и обернись!
Я и замерла.
Смотрит на меня Ящерка, а глаза у нее не то синим, не то зеленым посвечивают, не то золотым…
Я про хвост вообще забыла.
А она помолчала так, посмотрела на меня строго и юркнула себе к малиннику.
Я — кубарем домой. Хочется маме рассказать. А что там рассказывать? Что в траве Ящерку увидела?
Взрослые только посмеются. Вот, мол, невидаль. Лучше б трав пособирала — осенние травы особые…
— А счастье, Ба? Дала Ящерка тебе счастье?
— А как же! Вот оно, моё счастье. Лежит, глазами хлопает и не засыпает! Самое лучшее в мире счастье!
— А травы? Ты про травы расскажешь?
— Обязательно, но не сейчас. Поздно уже. Спи сладко!
— Ручки под щёчку! — смеется.
Дразнится, значит. А я думаю: главное, что настроение хорошее. Как раз для легких снов.
Страхи недетские
День рабочий к концу подходил, когда раздался телефонный звонок и в трубке прозвучало родное:
— Здравствуй, Ба! Это я.
И голосок какой-то странный. Неуверенный, что ли. Я сразу и не поняла.
— Здравствуй, Лёсик! Что-нибудь случилось?
— Да ничего особенного не случилось…
А голосок еще тоньше и дрожит в нем какая-то странная, незнакомая мне прежде струнка. Что-то не так, думаю. Что-то не так.
А он говорит дрогнувшим голосом:
— Вот мама в магазин уехала… За продуктами… Надо же человека чем-то кормить, а тут всё кончилось.
— Мама так сказала?
— Ну, да…
— И ты один в доме?
Отвечает едва слышно:
— Да.
Что-то напугало, думаю, ребенка. Отчего-то ему страшно, раз звонит сам да еще на работу, и, похоже, с трубкой телефонной расставаться не собирается.
Что может испугать человека в три года? Что угодно. С разбега не догадаешься.
— Ты чем занимаешься сейчас? — спрашиваю.
— С тобой разговариваю.
— Понятно.
Значит, для него это сейчас главное занятие.
Я присела в кресло, махнула коллегам: мол, пока!
— Ну, — говорю. — И что там у тебя в доме происходит?
Помолчал немного, потом говорит:
— Некоторые непонятные вещи происходят.
— Какие? — спрашиваю.
— Ну, как тебе сказать… Понимаешь, он такой быстрый!
— Кто — быстрый?
— Ну, этот, он у них главный. Его в ведро бросят, крышкой накроют, а он уже из дымохода выглядывает. И рожицы строит. Ба! Почему он все время рожицы строит?
— Сейчас разберемся, — говорю. — Ты рассказывай, что он там у тебя еще вытворяет?
— Ты понимаешь, я даже не всегда успеваю за ним. Он то на полу, то уже под потолком. То пролетит через всю комнату и снова в ведро. А то из крана вдруг выскакивает!
— Из какого крана?
— С водой. Как он туда попадает, скажи? Это же невозможно?! Ой, бабушка, мама пришла! Ты извини, я потом тебе позвоню.
И только «би-би-би» — занято, значит.
Ну, раз мама пришла, разберутся.
А через несколько дней опять звонок. Такой же. И всё про главного и какую-то дикую команду кривляющихся громил. А вскоре — опять.
— Спрашиваю:
— Мама опять в магазин ушла?
— Да, — говорит. — Сказала, что скоро вернется. Ба, а этот, ну, главный у них…
И примерно час рассказа, от которого мне самой страшно стало. За психику ребенка. Целый час ужаса, за которым следовало счастливое:
— Мама вернулась!
И трубка отключилась.
На этот раз я сама позвонила дочери. Не сразу, конечно. Приехала домой, отдышалась, сварила кофе, звоню:
— Как дела, как сын?
— Да ничего, — говорит. — Нормально. А что?
— Ты его психоаналитику показывала?
— Нет, Ма. Но ты права, что-то с ним происходит в последнее время. С тех пор как мы переехали сюда, ребенок бояться стал. Мы же с Борей свои комнаты объединили — ты знаешь, переехали сюда. Но какая-то квартира плохая, что ли. И район этот мне совсем не нравится.
— Ты своди ребенка-то к психологу. Прости, Малыш, но мне за его психику страшновато. Ты его одного часто оставляешь?
— Да ты что! Я только в магазин — он тут рядом, и бегом назад. Но, Ма, понимаешь, ты права. Не нравится мне эта квартира. Плохая она какая-то. А к психологу мы с Лёсиком сходим, обещаю.
Хожу я, хожу, думаю — неужели с ребенком что-то? Неужели? А сама всё звонка жду. Мне уже страшно от одного того, что постесняется позвонить…
Позвонил.
И рассказывает продолжение приключений этой странной команды, которая оккупировала его сознание. Часа полтора так рассказывает.
— Лёсик, — говорю я. — Вот всё, что ты мне рассказываешь по телефону, — это же целая книга. Ты их не бойся. Ты все их приключения в тетрадку записывай! Это будет твоя первая книга.
— Хорошо бы, — говорит малыш. — Только, Ба, я писать еще не умею. Папа начал меня учить, а мама сказала, что «в три года рано» и «не лишай ребенка детства».
— Это мама так сказала?
— Ну, да.
— Тогда ты просто рисуй. Делай книжку из картинок. Раз ты все это видишь, ты всё это и рисуй! Классная книжка будет. А я тебе потом помогу с подписями, и мы ее издадим.
— Во здорово! И мама пришла! — воскликнул Лёсик и положил трубку.
Не помню, сколько времени прошло, звонит наша дочь-командирша:
— Ма! Мы квартиру поменяли. Запиши адрес.
— Хорошо. А как Лёсик?
— Ой, Ма, это целый анекдот. Пришли мы, как ты велела, к психологу. А — ты не знаешь, наверное? — Лёсик-то весь в тебя. Книгу стал писать! Писать-то он не умеет, так картинками. Три тетрадки изрисовал.
Я ему говорю:
— Ты свою книжку возьми с собой, покажем психологу, а то долго рассказывать.
— Хорошо, — говорит.
Пришли в поликлинику, в очереди посидели. Заходим. Ну, врач, как всегда: что у нас приключилось?
Я начала было говорить про «плохую» квартиру, про то, что ребенок в ней и на минутку оставаться боится, чего раньше никогда не было… А врач говорит:
— Покажите-ка мне, что вы с собой принесли.
И — хвать Лёсины тетрадки. Листает, листает, потом хихикать начал.
Ну, думаю, попали мы.
А он как захохочет!
— Выкиньте! Немедленно выкиньте все кассеты с этими мультиками! Небось все 20 серий про этого Джерри закупили?
— Ну, — говорю.
— Не «ну», — говорит. — А вон. Все 20 вон! — и к Лёсику: — Ты ведь не против?
— Нет, — говорит. — Я — за. Они страшные. А книжку я уже написал.
И стали они — наш мелкий с врачом — Лёськины тетрадки рассматривать. Да еще и хохочут вместе.
А я стою дура дурой. И почему я этот папанин подарок сама не посмотрела, думаю. Ну, вот почему?!
Солнечные поляны
Лесные поляны разные бывают.
Вот как нынешние-то говорят? «Давай поляну накроем!»
А что это значит? Жратва да пьянка, прости меня, Господи.
В старые времена так не говорили. И не делали.
Раньше народ стол столом называл. Ел и пил за столом. Уважали и себя, и пищу. Не по бедности, а по обычаю. Потому и говорили: стол — в доме престол.
А поляны… Они разные, Малыш. Бывают светлые, как летний день. А бывают такие, что ступишь шаг-другой — и уже не вернешься.
— Почему, Ба? Почему не вернешься?
— Ты много-то не расспрашивай, ручки под щёчку и засыпай. А я тебе тихонечко про них и расскажу. Чтобы в лесу не ошибся, знал, куда ступить можно, а куда — нет.
…Был со мной такой случай. Сколько мне тогда лет было? Пожалуй, как тебе. Может, чуть побольше. И жили мы в глухом таежном поселке, вокруг которого на много километров никого из людей не было. Шутили по этому поводу: тайга большая, места много, а идти некуда. Это взрослые детей предупреждали: в тайгу — ни шагу! Строго-настрого было запрещено.
— Почему?
— Потому что потеряться в тайге легко. Зайти просто, а вот назад выйти…
Тут особые секреты надо знать. Меня им дед-эвенк обучил потом, после этого случая.
А дело было так.
День уже к вечеру шел. Как под горку. Замечал? Сначала снизу, с провалов, из оврагов тени выползают. И поначалу они цветные. Значит, солнце еще не село.
А потом тени густеют, темнеют, поднимаются выше и выше, словно ищут солнышко-то, а его нет. Вот они чернеют от досады, темнеют, сливаются с небом, и начинается ночь.
Но не сразу.
Есть такой короткий промежуток между вечером и ночью, когда вроде бы день на дворе, а про ночь еще и вспомнить надо, а она уже на пороге.
Притаилась…
В этот час всё особенное.
Звуки появляются, каких днем не услышишь.
Гукает на краю тайги странная птица. И голос у нее не поймешь откуда — то ли сверху, то ли из-под земли.
Кто говорил, что это выпь так гукает, а кто так и про лесные чащобы говаривал: мол, там в болотах неотпетые души стонут…
Всякое говорили.
Бежала я в такой вот час домой от подружки и гуканье-то это услышала.
И остановилась.
Потом присела. Смотрю, как цветы на ночь закрываются, и выпь слушаю.
На озере белые цветы лепестки свои в кулачок сжали, сомкнулись, и красную звездочку, которая, как драгоценный рубин, в самой сердцевинке весь день горела, от всех глаз спрятали.
И желтые кувшинки к этому времени закрываются, и жарки…
Опытные люди знают: пять часов вечера наступило. Домой пора…
Это опытные.
А дети заиграются, и время их не трогает, мимо бежит. Оглянулся — темно. Звёзды на небе. И надо бы дома уже быть…
Так вот, в тот вечер, как я тебе уже сказала, я к подружке в гости ходила. Было у нас так принято — в гости ходить. У нее была роскошная кукла. Ей бабушка из тряпочек сшила.
А у меня бабушки уже не было. Я ее никогда не видела. Мама говорила, что она-то меня видела, когда я родилась. Но она уже слабая была, болела. И умерла скоро.
— Почему?
— Ты спи-засыпай… Все умирают. Кто от чего… Сначала не стало моего дедушки. И бабушка стала сильно тосковать. После того, как его не стало, несколько лет только и прожила. Истосковалась, ослабла.
Да, дедушки не стало, а вскоре и война началась.
Их — наших с тобой родных, меня еще на свете не было — эвакуировали в Новосибирск.
Это я по маминым бумагам знаю. Она однажды хороший совет мне дала: показала свои бумажки с печатями, подписями разными и говорит: береги, деточка, все документы, каждую бумажку береги. А почему — не сказала. Но этот совет я всю жизнь помнила. И он пригодился мне не однажды.
Так вот, началась война, и бабушка пошла работать в госпиталь. Работала, пока могла. И мама моя помогала ей. Она была уже взрослой девушкой, все умела и никакой работы не боялась.
А перед самой войной мама моя — твоя прабабушка — вышла замуж за красивого и умного человека. Это был мой папа. Ты на него очень похож.
— Мой дедушка?
— Прадедушка, мой папа…
— А я его не видел?
— Нет… Я тоже видела его только на фотографиях. Потому что, как только началась война, он, как и все, кто мог, ушел на фронт.
И поначалу приходили от него письма. Мама их всю свою жизнь хранила.
Все ждала, наверное.
Но так уж случилось, что весь выпуск их летного училища ушел на фронт. Весь. И никто не вернулся…
— Никто?
— Да. Все остались на фронте. Ты знаешь, у нас в первом классе было 29 ребятишек. Так вот, на первом уроке учительница попросила поднять руки тех, у кого отцы с фронта вернулись. Не погибли, значит.
Мы молчим всем классом. Переглядываемся. И вдруг смотрю, три руки поднялись. Мы так и обомлели от радости за них. У троих отцы с фронта вернулись!
Мы смотрели на них как на ангелов. Может, кто из их отцов с кем-нибудь из наших встречался. Там, на фронте, до его гибели…
— И мой прадедушка? Тоже погиб?
— Да, я уже говорила тебе. Погиб он. Красивый, как ты. Ты на него очень похож. Волосы у тебя, как у него, белые, а глаза карие и ресницы в пол-лица!
Но отвлеклась я. Про что это я рассказывала?
— Про выпь.
— А что — выпь?
— Ухала.
— Да, ухала. Низким таким, не птичьим голосом. Как из-под земли. И редко так. Подождет-подождет — гукнет. И снова замолчит.
Из-за этого-то я и засиделась на краю леса.
Точнее-то сказать, не совсем на краю. Потому что между мной и тайгой была огромная зеленая-зеленая поляна.
Ровная, как бархат! И даже на вид такая же нежная.
Вот сижу я, выпь — не выпь ли — слушаю. И вдруг вижу, что недалеко от меня — ну метрах так в двух-трех — цветочек. Да такой красоты! Я таких и не видывала!
Дай, думаю, сорву для мамы. Она цветы любила очень.
Вскочила, бегом на зеленый бархат…
А я быстрая была, легкая. Все говорили: в чем душа держится, а быстрая, как ветер.
Да…
И вот бегу я к цветочку красоты несказанной и вдруг чувствую, земля-то под моими босыми ногами колыхнулась. Тяжело так, волной пошла…
И тут я вспомнила, что никакая это не поляна, а марь, и ходить к ней запрещено строго-настрого. Оттуда, говорили, еще никто не возвращался…
Я развернулась и бегом к берегу. А зелень-то эта бархатная прогибается под каждым шагом моим и вот-вот прорвется.
Но до берега я успела добежать.
Оглянулась вокруг. А тени! Уже и домов почти не видно.
Я бегом домой.
Мама спрашивает:
— Что случилось, ты где была? — У Тамары, — говорю.
Мама аж руками всплеснула:
— Так они у самой мари живут!
Я молчу. Ничего сказать не могу.
— Ты, — говорит мама, — никогда туда одна не ходи. А к мари и не приближайся!
Я головой киваю.
А она на мои ноги взглянула — да только ахнула. Чуть не по коленки зеленая тина на моих ногах, чуть не по коленки.
Взяла меня мама на руки:
— Пойдем-ка купаться. — А сама смеется: — К русалкам потянуло небось? Пойдешь еще?
— Нет, — говорю. — Никогда больше не пойду!
— Вот и славно, — смеется мама. — Вот и хорошо.
А на следующий день соседский дед-эвенк зашел к нам. Был он скрипач. А скрипичному мастерству учился в Петрограде. Удивительный был дед. Белый совсем, седой. А глаза пронзительные, черные. Насквозь видят.
Посидели взрослые, чаю попили.
А дед говорит мне:
— Я по тайге часто хожу. Хочешь, возьму тебя с собой?
Я обрадовалась — это не одной по марям шастать!
— Ну вот, — говорит, в следующее воскресенье и пойдем. Хочешь жемчуг повидать?
— Хочу! — говорю.
— Ну и договорились.
И много раз ходили мы с нашим петроградским скрипачом-эвенком в тайгу.
Много он мне показал. И как, прежде чем в лес углубиться, примету позади себя запомнить и с того же места приметить впереди, докуда дойти можно. Ну, то ли раздвоенная макушка лесины, самая высокая, которую отовсюду видно, то ли еще что.
Объяснял, куда и откуда какая речка ведет и как по ней к людям выйти.
А сколько жемчужниц мы повидали! Вычищенные, горкой сложены. Только на раковинах изнутри перламутр всеми цветами переливается. А уже ни устриц, ни жемчуга.
Дед только головой качал.
Наука его очень мне пригодилась. Однажды целый геологический отряд спасла.
— Как?
— Да ты еще не спишь? Я уже тебе полсвитерочка связала! Ну, последний рассказик и спать, спать, спать!
— Хорошо, Ба. Только у меня один вопрос будет, можно?
— Ну, если только один.
— А где сейчас этот дедушка-скрипач?
— Как где? Много лет ведь прошло. Умер он.
— Почему?
— Видишь ли, Малыш, так всегда происходит. Человек рождается, растет, потом становится взрослым и умирает. Так всегда бывает. Ну, спокойной ночи! На сегодня хватит.
И собралась я было уже уйти: весь лимит времени мы перебрали, и ребенку давно пора спать.
— Ба! А обязательно становиться взрослым?
— Что? Как ты сказал?
— Можно не становиться взрослым?
Я вернулась, присела на краешек кровати, подоткнула со всех сторон мягкое пуховое одеяло.
— Нельзя, Малыш.
— И я должен стать взрослым?
— Да! Ты не хочешь быть взрослым?
Он помолчал и спросил внезапно:
— А ты… Ты могла бы перестать быть взрослой? Ну, стать, как я?
— Я плохая бабушка?
— Нет! Ты лучшая в мире!
Он солнечно улыбался. Потом сказал:
— Дело не в этом… Раз я должен стать взрослым, мы могли бы расти вместе!
Тут уже засмеялась я:
— А мы ведь и так вместе растем. Мы всегда вместе, правда? И… это так интересно — быть взрослым! Представляешь, когда ты вырастешь и станешь взрослым, ты прочитаешь все эти книги!
И повела я рукой в сторону стеллажей, наполненных книгами от пола до потолка. Их было очень много.
— Все-все, Ба?
— Все! — и тоже засмеялась. — Ну, вот, заговорил ты меня. Я ведь тебе про лесные поляны рассказать хотела! Знаешь, Малыш? Они всегда-всегда солнечные — лесные поляны. Всегда.
Малыш улыбнулся, чуть слышно прошептал:
— Здорово!
И в следующую секунду он уже спал, и в уголках губ его теплела улыбка.
А я стояла в полумраке детской комнаты и чувствовала, как трудно мне сегодня уйти из нее…
Об авторе:
Ольга Ланская, член Российского Союза писателей. Образование высшее, профессия — журналист. Работала в газетах «Полярная правда», «Советская Литва». Член Союза журналистов.
Автор более десятка сборников прозы («Последний шаман», «Поле в Хибинах», «Малахитовая жизнь», «Солдатские вдовы», «Фасеточные глаза ночи», «2014» и др.), многочисленных очерков, эссе, публицистических и поэтических произведений.
Интервью с этим незаурядным автором было опубликовано на портале для соотечественников «Русский век», который, как и одноименный журнал, выходит в свет при поддержке Министерства иностранных дел РФ в 114 странах мира.
