Манькино лекарство
Павел вдруг резко бросил пить, помог случай, чуть не помер…
Выпить он любил, на этой почве развелся с женой, дочки к тому времени подросли, и Нюрка плюнула, алкаш, чего с него взять, собрала вещички и уехала к родителям в деревню…
Паша отмечал развод широко, пропил за две недели все что, накопил за совместную жизнь, хотя копить было не так уж и много. Друзья и собутыльники понемногу рассосались, в однокомнатной квартире повисла пустота, лишь холодильник вздрагивал и бурчал, как пустой живот…
Паша часто уходил в такие вот отпуска, работал он дворником, и с работы его не гнали, хоть какой-то работник. Да он и впрямь, как пропивался, после того к делу относился добросовестно, мел, мел и мел, положенный ему участок.
Вот и в этот день, нет, не в понедельник, даже не во вторник, в среду Павел очухался, встал и пошел с больной головой на работу.
Погода стояла, как мать родная, теплая, безветренная, лето, июнь в разгаре.
А голова у Павла болела, но что делать, решил он завязать, хотя бы до выходных.
На выходные, в субботу, Павел решил махнуть к матушке в Верхнюю Тайменку, проведать, да заодно поговорить о том о сем, сходить на речку, порыбачить, проведать знакомых . Развеяться не мешало, тянуло сменить обстановку, квартира обрыдла, а город затягивал петлю на шее выхлопными газами и жарой.
Павел добрался к матери чуть ближе к вечеру. Мать пригласила пообедать, налила Павлу щей, тот, похлебав, отправился на реку. Говорили мало, без настроения, да и какое тут настроение, Павел не привык без выпивки.
Немного побродив, вернулся домой, отчим ремонтировал москвич, возился с корзиной сцепления, про себя ругая нашенский автопром. Павел подошел, спросил, как дела, поинтересовался когда была дочь с мужем.
– Да намедни приезжали, отчим попросил подать ключ…в баньке попарились, гостинцев оставили и вчерась вечером уехали.
Павел направился в баню, он знал, что Людка с Сергеем любили выпить после баньки, и после них частенько оставались дорогие напитки. На верхней полке в предбаннике стояла бутылка Амаретто, наполовину пустая. Павел открутил пробку, понюхал, пахло сладким и чем-то знакомым, он с опаской пригубил, про себя подумал, и где они нашли Амаретто, уже тысячу лет он не видел этот ликер в продаже.
Спиртное приятно обожгло внутренности, в голову ударило. Павел пригубил еще, выпил половину того, что оставалось в бутылке, закурил и пошел помогать отчиму…
Иван заканчивал свой ремонт, но все еще находился под машиной.
Павел поинтересовался, что выпивали дети в бане, — да вроде шампанское пили, Иван попросил вывернуть руль. Павел покрутил баранку и опять спросил, что там за бутылек Амаретто, и что в нем за жидкость…
Иван помолчал, затем спросил Павла, а ты случайно не попробовал?
Это корове лекарство, на спирту, но пить не следует, однако…
А то, у нас тут в прошлом году двое: Петруха Смагин и Леднев Леха выпили на двоих такой пузырек, так скорая, не успела приехать, Богу душу отдали…
Павла повело, зрение расфокусировалось, но он собрался все, же и спросил:
– Так ведь мужики то, наверное, слабые были на выпивку,… денатурат видать не пробовали, или другие какие напитки покрепче…
– Да не, у этих закалка, что надо была…и политуру и жидкость, для обмывания стекол, все эти ребята употребляли…но тут не повезло…
Павел задумался, и побрел в баню, достал пузырек с «Амаретто», открутил пробку, понюхал, хлебнул немного, в животе зажгло, в голове зашумело. Он допил остаток, ноги начали подкашиваться и он на полусогнутых отправился в избу.
– Ты что это такой соловелый, – мать сердито загремела кастрюлями. Достала холодного молока и подала Павлу большую кружку. Павел с наслаждением выпил, приятная прохлада разлилась по телу… Несколько минут он сидел ничего не соображая, опустив голову на руку, пытаясь чего-то спеть.
Наконец молоко согрелось в животе и Павла замутило, перед глазами все поплыло. Он выскочил из дому в огород, его вырвало и еще полоскало минут пять… мать вышла во двор, увидев сына, запричитала … И в кого ты у меня такой, непутевый… Отраву и ту выпил, чтоб ты помер, аглоед….
Она ругалась, но Павел чувствовал, что ее злость скорее напускная. Ему было больно от слов матери, и почему-то было очень жалко себя. Он думал, вот помру скоро, а зачем жил, чего сделал, для детей, для матери, для жены, для окружающих…Кто я? Забулдыга, пьяница, отщепенец, последний человек на Земле… Горестно ему было и муторно, и жить поэтому не хотелось вовсе…
Павла уложили в сенях, в прохладе. Мать вызвала скорую и позвонила его подруге, Людмиле. Неотложка появилась через полчаса, Павлу измерили давление, вкатили пару уколов, от чего тот уснул. Мать успокоили, врач сказала, что жить будет, но головная боль ему с утра обеспечена. Только укатила неотложка, как приехала Людмила. Посмотрела на Павла, ругаться не стала, пройдя в дом, заговорила с матерью. Та пожаловалась на сына, вот ведь, мол, угораздило же так, и зачем это лекарство, для коровы они с Иваном хранили, корову то уже давно продали. Вот ведь, горе какое, сокрушалась она.
Проспал Павел целые сутки, да еще полсуток. Под утро приснилась ему корова, которая ласково вылизывала ему руку. Глаза у нее были темного цвета, очень умные, привораживающие. Пахло от коровы молоком и Амаретто. Корова смотрела на Павла и молча жевала сено. Из ее ноздрей шел пар. Павел пытался вспомнить, как же звали их последнюю корову, и никак не мог припомнить имя. От напряжения и запаха Амаретто его подняло в воздух, точнее не его самого /тело оставалось лежать на диване в сенях/ и, причем он это тело видел. Павел, как бы раздвоился, его дух и сознание висело под потолком, а сам он, при этом, лежал на диване… Такое ощущение напугало его, да и корова, Манька, ведь Манька же, вспомнил Павел имя коровы. А Манька вдруг резко замычала, и человеческим голосом завопила: зачем ты пил Амаретто, ведь это мое лекарство, мое и протяжное му-у-у-у-, затрубило у уха…
Людмила стояла возле него и трясла его за плечо, вставай же, герой, когда ты уймешься уже, тихонько всплакнула она.
На спиртное Павла больше не тянуло, как рукой отрезало…а вот корова стала часто сниться и вопрошать по утрам: где мое лекарство, где Амаретто? Перед этим Павел чувствовал ее шершавый язык на своей щеке и протяжное му-у-у-у-у, будило его ровно в шесть утра.
