Поцелуй из прошлого
Когда я и моя будущая жена, также студентка физико-математического факультета физического отделения ОГУ Янина Поржезинская возвращались после прослушивания лекций из ОГУ в свои дома: я – к бабушке на площадь Карла Марса (Екатерининской), дом 5, квартира 20, а Нина в Театральный переулок, в 16-й номер дома, также в квартиру под номером 20 – каждого из нас дома кормили, ибо было уже примерно четыре часа дня. В описываемый день у нас с бабушкой были гости: из Польши приехала родная тётя Нины Зося с мужем Владиславом. Позже я узнал, что польская семья образовалась в результате политических послевоенных катаклизмов, а именно: после переселения из передаваемой СССР Западной Украины вместе со Львовом и Станиславом (Ивано-Франковском) проживавших тогда там поляков в занимавшиеся немцами прибалтийские города Гданьск, Гдыня, Сопот. В результате переселения Зося вместе с Владиславом переехали из Львова в Гданьск, ещё недавно известный как немецкий Данциг. Они уже после смерти Сталина несколько раз приезжали по приглашению в Одессу как туристы из Гданьска и держались среди одесситов, ещё не утративших в своих обликах тяжёлых военных лет, как стройные иностранцы. Однако случилось как бы чудо: в тот же день к бабушке пришёл в гости её двоюродный брат Владимир Попов, герой Гражданской и мировой войн, кавалер всех Георгиевских офицерских крестов, с которым моя бабушка Таня вместе росла и воспитывалась у их общей родной тётки в военно-морском городке Очакове после раннего ухода из жизни родителей. Мы все знали, что Володя Попов – бывший офицер Белой армии, а в дальнейшем комбриг Красной армии, профессор военных учебных заведений, только недавно освободился после реабилитации. Он выбрался из Караганды и сибирских лагерей, где пробыл общим счётом семнадцать лет жизни.
Мне врезался в память момент встречи семьи Пест (такова была фамилия мужа тёти Зоси) с Владимиром Поповым. Мы с тётей Зосей и её мужем почему-то выходили в тот момент из коммунальной кухни по длинному и нелепо выглядевшему коридору коммунальной квартиры, где жило всего шесть разных семей, евреев и русских. Тётя Зося, как мы с Ниной её называли, при встрече с Поповым выдвинулась вперёд, быстро подошла к Владимиру Васильевичу и жарко его поцеловала. Она объяснила, что целует его за проявленный им героизм в Первую мировую войну и за перенесённые мученья в лагерях. Попов на это многозначительно ответил, несмотря на свой преклонный возраст: «Вы не знаете, что делается при таких обстоятельствах на душе у старика!»
За столом Владимир Васильевич рассказывал, что, когда он прогуливается возле дома в Москве, в котором ему дали однокомнатную квартиру, встречные останавливают его, принимая почему-то за Булганина. И всегда спрашивают о сверкающих на груди Попова Георгиевских крестах. Он объяснял, что получил их в Первую мировую войну и ему теперь разрешили их носить. Из рук императора он получил впоследствии пропавшее золотое оружие. На фронте ему пришлось похоронить собственного родного брата.
В ИТЛ в последние годы Попов руководил предприятием, на котором зеки делали деревянные детали самолётов. Попов вспоминал, что вначале зеки стоя вытачивали детали. Потом, если было возможно, делали это сидя, потом лёжа и, наконец, у своего же станка они умирали. По оценке Попова, каждый день от пеллагры умирал в лагерях ГУЛАГа один процент их населения. Но потери быстро восполнялись вновь прибывающими «врагами народа».
За импровизированным столом бабушка Таня всё спрашивала своего двоюродного брата: «Ну что, вкусно?» В ответ Владимир Васильевич вполне авторитетно заявлял: «А что здесь может быть не вкусно? Сыр, картофель, морковь», – я не могу вспомнить, что было ещё на столе.
Вспоминается ещё один рассказ В. В. Попова за столом у бабушки Тани. В лагере Карлаг он дружил с заключённым – бывшим высокого сана священником (фамилию я не запомнил). Однажды его друг испуганно сказал ему, что его вызывали к лагерному начальству и спрашивали: «Что будешь делать, если вдруг освободят из лагеря?» На это священник отвечал одним словом: «Священствовать!» Он спрашивал у Владимира Васильевича: «Как ты думаешь, меня за мой ответ расстреляют?» Но прошло некоторое время, и В. В. Попов узнал, что его друга в самом деле освободили и он занял высокий церковный пост в Харьковской области. Так посреди кровавой бойни наиболее мыслящие руководители государства поняли, что отказываться от погон и от религии – православия – пагубно. Гибнущие в жестоких боях солдаты без веры в Бога и офицеры без погон, позволявших ясно показать различия военных чинов, губительно ослабляли настроение в армии. Было забыто, как красные запихивали офицерам в рот погоны вплоть до удушения, и в стране вернулись к потерянной военной символике. Роль Бога в то время всё чаще играл «великий вождь и учитель». Очевидно, с тех пор у некоторых даже священнослужителей появились иконы с изображением Сталина.
В дальнейшем мы с Владимиром Васильевичем встречались раза два на даче, где мы с бабушкой жили летом. Эту дачу на улице Педагогической, 26, между шестой и седьмой станциями Большого фонтана, мама купила как замену проданной дачи в кооперативе научных работников университета, который организовывал в качестве первого председателя правления мой отец Александр Тимофеевич Смирнов. Со слов свидетелей, он же организовал все каменные работы в 1936–1937 годах при строительстве кооператива научных работников университета. Купленная моей мамой половина дачного дома в ЖСК «Красный проволочник» на Педагогической, 26 состояла из двух комнат и двух террас. В дальнейшем, когда у нас с Ниной появилась уже семья и нам негде было жить, моя мама продала и эту дачу. И купила в этом же «Красном проволочнике» четвертушку дома, которую мы по возможности утеплили. В полученной купленной под мою расписку о возвращении долга маме в размере 2250 рублей в случае ухода на другое местожительства четвертушке мы прожили 17 лет семьей с двумя детьми. Перед переездом в благоустроенную кооперативную квартиру в посёлке Котовского (сокращенно «Поскот») на улице Бочарова нам было уже по сорок лет.
Во время редких приездов В. В. Попова в Одессу мы с ним уединялись при довольно продолжительных беседах, когда он мне рассказывал о своей жизни в лагерях. Он вспоминал, что во время допросов при двух арестах его заставляли подписывать ложные показания, при этом избивали стульями. В Гражданскую войну он не пошёл в Белую армию, так как там не было, по его словам, никакой дисциплины. При проигрышах в карты белые сдавали своим врагам целые города, как вспоминал Владимир Васильевич. Он работал начальником штаба, насколько я запомнил его рассказы, сначала в армии Якира. Потом воевал, будучи комбригом, и одерживал победы над армией Пилсудского. После освобождения в Одессе в то время В. В. Попов активно участвовал в составлении списков героев Гражданской войны, сборе воспоминаний о сражениях и передрягах Гражданской войны.
Владимир Васильевич в Херсоне также организовывал встречи, собирал воспоминания. Составлялась героическая история похода с юга на север войск, возглавляемых Якиром. В Херсоне В. В. Попов активно сотрудничал с Виктором Высоцким, директором Исторического музея, в котором ему был посвящён стенд.
Шли годы, Владимира Васильевича не стало. Потом не стало и его двоюродной сестры Козырской, у которой он жил в Москве свои последние годы жизни. Я написал довольно подробный очерк о В. В. Попове и его действительно героической жизни. Очерк был опубликован в пятой части серии книг «Реквием ХХ века» Материалы из Москвы по второму делу Попова мне так и не выдали в Московском отделении ФСБ. Зато материалы первого его дела по подсказке из ФСБ мне нашли, выдали и выслали в Одессу из Киева сотрудники видного деятеля по реабилитации политзаключённых Войновича. Оттуда же я получил по моей просьбе письмо матери Святослава Рихтера в НКВД, из которого ясно видно, что мать Светика, как называли Святослава Рихтера родные, совершенно не была виновата в аресте его любимого отца, а также в последующем зверском расстреле совершенно ни в чём не повинного человека. К сожалению, злые языки в Одессе оклеветали мать, дочь житомирского помещика, перед слишком доверчивым великим музыкантом, её сыном, что вызвало его соответствующую реакцию в телепередаче режиссёра Мосанжона, посвящённой С. Рихтеру.
Думаю, что полученный от Зоси Пест Владимиром Васильевичем Поповым поцелуй был единственным знаком благодарности герою Первой мировой и Гражданской войн, мученику ГУЛАГа от пережившего все бойни земного человечества.
Наш переезд в посёлок Котовского из нашего дачного местожительства на Педагогической, 26 совершился в конце 1976 года. Из многих прожитых лет того времени оставил воспоминание ещё один штрих – разговор на остановке трамвая на улице Петрашевского, между шестой и седьмой станциями Большого фонтана, куда нас с Ниной иногда провожал наш умнейший кот Марсик, самостоятельно севший с нами в машину при переезде, но позже, увы, убитый детьми жителей дома, в котором мы поселились на долгие годы. Ко мне на остановке подошёл незнакомый одессит и вежливо спросил:
– Скажите, пожалуйста, это переулок имени Петрашевича?
– Что-то в этом роде. – ответил я.
– А скажите, где тут дача Лейзеровича?
Я нашёлся, что ответить, подбегая к дверце пришедшего трамвая:
– Спросите у Петрашевича!
Семья Горейко
Воспоминания
Когда наша семья, в состав которой, кроме автора, входили его жена Янина Смирнова (Поржезинская) и двое детей: Таня 1961 г. р. И сын Саша 1970 г .р., перебиралась с нашей дачи, где мы 17 лет жили и зимой, и летом на улице Педагогической, 26, ЖСК «Красный проволочник», шёл конец 1976 года.
Перед переездом мне пришлось пережить настоящую жизненную невзгоду. Для переезда в выделенную мне четырёхкомнатную кооперативную квартиру требовалось уплатить первый паевой взнос для оплаты строительства дома в размере 4600 рублей, которых у меня, конечно, в условиях коммунистического эксперимента в стране, не было.
Приходилось продавать наше бывшее жильё в виде четвертушки дачного дома, для чего было необходимо прежде всего найти покупателя. Надо сказать, что в СССР продавать и покупать дачу считалось уголовным преступлением – «спекуляцией в особо крупных размерах», за что ответчик получал пять лет ИТЛ. Однако в таких случаях разрешалось при передачах имущества официально передавать якобы числящийся за кооперативом, называвшемся в этом случае «Красный проволочник», пай. Конечно, стоимость передачи имущества, как правило, превосходила числящийся за этим имуществом соответствующий в кооперативе пай. За нашей дачей числился пай 2250 рублей, чего я даже не знал, позабыв, что моя мама покупала для нашей семьи эту дачу после продажи другой, купленной за средства от продажи ещё одной дачи, которую ещё в 1936 году строил мой отец, умерший в 1938 году. К сожалению, моя мама при покупке для нас этой дачи по совету умного соседа взяла с меня расписку в том, что пай она передаёт мне в долг.
Вначале всё шло благополучно: соседка по фамилии Владыка привела к нам жену военного, желающую купить за восемь тысяч нашу дачу. Всё было бы хорошо, если бы получаемой нами суммы хватило бы на все расходы, включая выплату долга по расписке, о которой я успел забыть: она ведь пролежала у мамы 17 лет! Но помимо указанного долга по расписке нужно было платить за переезд, кроме того, мы купили немного мебели: кухню, диван, так называемую стенку.
Помнится, при переезде с Фонтана в посёлок Котовского, где был построен девятипарадный девятиэтажный наш кооперативный дом – ЖСК «Ленинский, 26», – наш кот Марсик самостоятельно сел на заднее сидение машины, чтобы не оставаться без нас. Помнится, как наш Марсик очень быстро изучил все ходы и выходы и подвал нашего дома-клюшки. В одной из квартир, как обнаружила моя жена Нина, была у него семья – кошка с котятами, он к ним захаживал. Однако вскоре кот был убит дворовыми мальчишками. Но убийство животного было не единственной из наших неприятностей того времени. Оказывается, моя мама, когда мы уже переехали и потратили деньги, потребовала отдать ей долг по расписке. Мама не ограничилась распиской, а для её удовлетворения подала на меня в суд. А тем временем меня пригласили в ОБХСС для покаяния в том, что я сделал спекуляцию в особо крупном размере – продал свою дачу за восемь тысяч, а не за её пай 2250 рублей.
Следователь «нежно» обращался со мной. Он говорил: «Признайтесь, что вы, как нам известно, получили восемь тысяч, и вам станет легче!» Но я не признался, хотя, наверное, первый раз в жизни открыто врал, ибо я в тот момент подумал о своих детях и что с ними будет, если меня отправят в тюрьму. И меня отпустили. А долг матери… я вернул ей эти деньги до суда через председателя ЖСК Ночевника. Я их собрал за счёт оставленного мне золотого займа моей умершей в то время тёти Нюры и полученных мною отпускных денег при моем переходе на работу из института связи в сельскохозяйственный институт.
Теперь расскажу о семье наших соседей по дому с девятого этажа – семье Горейко, живших в такой же четырёхкомнатной квартире, как и мы, – семья, которая жила и продолжает жить на втором этаже. Здесь необходимо отметить, что в настоящее время я живу в полном одиночестве в этой квартире, ибо моя жена Янина скончалась совсем недавно в возрасте 83 лет 20 июля 2019 года, а дети имеют свои собственные жилплощади.
Вспоминается, что при переселении с «дачи» мы поселились на втором этаже, который при заселении дома нам вытащил при жеребьёвке наш сын Саша. В описываемое время Саше было шесть лет, а дочери – уже 15 лет. Дочь училась в 22-й школе, где я был в то время председателем родительского комитета. Впоследствии там же учился и Саша. Дочь Таня фактически выросла на нашей даче-четвертушке дома в «Красном проволочнике» и даже не хотела уходить оттуда – так она привыкла к жизни на даче. Семью Горейко возглавлял тогда Коля Горейко – водитель большой грузовой машины ЗОР, что означало «Завод Октябрьской революции». Коля содержал: двоих сыновей – Валерия и Серёжу; жену – высокую худощавую женщину, которую, как и мою жену, звали Нина, приехавшую в Одессу из Брянской области и вместе с мужем, работавшую на заводе; а также высокую и худощавую старую женщину – её мать. Конечно, мать Нины была как бы совершенно «лишняя» в этом составе семьи. И она мечтала и настойчиво добивалась жить отдельно от остальных членов семьи. По этой теме у них происходили многочисленные разговоры и скандалы.
Во время строительства нашего дома по улице Генерала Бочарова, 42 председателем правления ЖСК «Ленинский, 26» был сам строитель, делавший многие уступки своим коллегам-строителям, уступавший им выплаты на многие строительные работы – благоустройство квартир вплоть до паркетных полов. Но мы обошлись так называемой плиткой – клеившимся на полу линолеумом.
Председатель Балагула собирался эмигрировать в Германию, поскольку в то время это уже стало возможно. А на место председателя на собрании выбрали меня. Видимо, мои пару выступлений произвели на собиравшихся членов ЖСК благоприятное впечатление. Отвоевать немалые деньги, которые ЖСК «Ленинский, 26» мог заполучить от строителей, мне не удалось, так как эти деньги могли быть возвращены только в течение года после сдачи дома в эксплуатацию, а этот срок уже прошёл. Мать Нины Горейко, помню, сразу как я стал председателем, являлась ко мне в квартиру и просила найти для неё также отдельную жилплощадь, что было для меня совершенно невозможно. В конце концов дочь и зять отправили мать к какими-то родственникам.
Глава семейства Коля Горейко работал на ЗОР на мощном грузовике. Он участвовал в общественной работе: привозил для песочницы во дворе песок, также саженцы тополей с завода. Один из сыновей Горейко, Валерий, взял на себя командную роль во дворе среди детей. Он довольно долго охранял привозимую в песочницу горку, считая привезённый отцом песок только своим и своего отца. В ответ на моё замечание он сказал мне запомнившуюся фразу-угрозу: «Вот вырву у тебя язык, чтобы не приставал, и воткну в твою задницу». В дальнейшем после ухода из жизни отца он неоднократно применял силу и своему брату Сергею, а впоследствии и к матери.
Для меня как для председателя правления девятипарадного девятиэтажного дома работы всё время больше чем хватало. Пользовались тем, что я старался быть вежливым со всеми. Однако, к примеру, при остановке лифта жильцы иногда врывались ко мне ночью в квартиру, требуя немедленного ремонта. Наш дом требовал постоянного ремонта: то отваливающейся плитки, то замены труб в подвалах, то ремонта крыши, то ещё чего-нибудь. Требовалось ходить на всяческие заседания в эксплуатационную контору ЖЭК и в исполком райсовета. За всё я выделил себе наименьшую среди председателей кооперативов города «премию», опасаясь новых жалобных писем в партком института и новых скандалов. Я получал многие годы 60 рублей «премии», а потом 80 рублей. Эти деньги помогали нам выплачивать паевые взносы за строительство дома – ЖСК «Ленинский, 26».
С первых же лет проживания я старался благоустроить наш довольно обширный двор и превратить его в сквер. Группы жильцов отправлялись по моей инициативе в питомник и привозили оттуда множество саженцев берёзы, акации, софоры, липы, клёна, фруктовых деревьев. Как я уже писал, Николай Горейко привёз с места своей работы партию тополей, жилец Гонтарь привез с мясокомбината, где он работал, партию платанов. В течение многих лет во время двухмесячного отпуска, хотя это не входило в мои обязанности, я регулярно поливал с помощью длинного шланга саженцы, привезённые из питомника, и мне удалось вырастить множество деревьев, которые потом ломались во время бури, пилились жильцами из-за выпускаемого весной пуха, наконец, множество гибло из-за недостатка поливки, недостатка подкапывания и летних засух, когда воду по приказу ЖЭКов больше тратили на поливку асфальта, чем на поливку растений. Начальники ЖЭКов путали, например, нарциссы с чесноком, считая, что люди могут разбогатеть на чесноке, и требовали вырывать «овощные культуры», за которые часто принимались цветы.
Удивительно, но на работу во дворе не было добровольцев, которые могли мне бы помочь вырастить сквер. Единственным настоящим помощником из более двух тысяч живущих вокруг выращенного сквера граждан, как я помню, выступал один мальчик-подросток из дома № 44, который помогал мне подсапывать стволы деревьев. Однажды он даже подсапал весь двор, помогал закапывать листья, которые постоянно хотели сжигать и дымить кругом многие жильцы. Потом я этого мальчика потерял из вида и не знаю, кем он стал.
Самое главное, что произошло в это время в кооперативе, заключалось в следующем. Вместе с группой энтузиастов мне удалось спасти двор, ставший постепенно сквером с детскими аттракционами, от постройки в его центре шестипарадного дома, запланированного райсоветом и горсоветом, в котором предполагалась ещё женская консультация. Так до сего времени во дворе сохраняется сквер, который многие жильцы в прошлом хвалили, сравнивая с леском, и говорили, что здесь лучше, чем на даче.
В порядке воспитания своему сыну я давал иногда работу по цементированию входов в парадные, стрижке сухих веток деревьев и выплачивал небольшую зарплату. Это, как я думаю, благоприятно сказалось на Сашином воспитании и приучило к труду и бизнесу.
Одновременно с группой людей, которые поддерживали меня (Веселовский, Ситниченко, Гонтарь, Краснянский, Шварцман, Лапчева, Фойвилевич и многими другими), вместе с несколькими энтузиастами из дома напротив, № 46 по ул. Бочарова, и другими, фамилии которых память в данный момент не сохранила, во время приготовления к застройке нашего двора шестипарадным домом с женской консультацией мы приглашали из Москвы корреспондента «Строительной газеты» Некрасова, написавшего по этому поводу большую статью. Сантехник дома Ковалёв вывешивал во дворе сигнальную рельсу, которой путём звукоизвлечения собирались созывать людей на борьбу со строительством нового строительного объекта, если понадобится.
Надо заметить, что одновременно появились люди, выступавшие против озеленения и даже боровшиеся с ним. Некоторые требовали во дворе сделать большое футбольное поле, другие считали, что деревья возле дома могут принести вред. Особенно долго и резко выступали против выросшего у меня под окном из косточки абрикоса. Говорили, что дерево опирается на стену дома, и требовали спилить его под корень, также выступали против поливки деревьев и цветов якобы из-за лишней траты на это средств ЖСК и прочее. Часто я с балкона мог слышать о себе отзывы: «Разжился на средства кооператива и купил себе велосипед!» В дальнейшем передавали друг другу, что я якобы купил на средства кооператива квартиру для своего сына! Однажды я слышал, как Нина Горейко спорила с жильцом дома, дети которого были моими студентами, что якобы я еврей и скрываю это и т. д. В конце концов верхушку «моего» абрикоса Зелентрест по требованию уже нового правления спилил. Но самое странное было позже: возле основания абрикосового ствола вдруг появился в виде огромной белой змеи какой-то невиданных размеров паразит, которого помог мне вырубить мой консультант по компьютерным вопросам Владислав Челомбитько. Его отец работал в астрономической обсерватории после моего ухода оттуда. Ныне белые паразиты снова начали прорастать по всему стволу. Пока мы с ними ведём борьбу. Но совершенно ясно, что этого белого паразита-змею кто-то откуда-то принёс с целью уничтожения дерева, которое давало плоды. Ими пользовались все проходящие мимо, в том числе и жильцы.
Согласно воспоминаниям дочери, примером «хозяйничанья» по поводу выращивания растений также отличалась Нина Горейко. Однажды Таня со своего дачного участка принесла в наш двор саженцы многолетнего цветущего ярко-красными цветами вьющегося растения кампсиса. Она положила саженцы у грядки, где предполагала их посадить, а сама пошла по своим делам к машине, стоящей на месте парковки. В это же время сидящая на скамейке у грядки Нина Горейко посмотрела по сторонам и, убедившись, что никто за ней не наблюдает, шустро собрала лежащие рядом с грядой саженцы, быстрым шагом подошла к урне с мусором – «альтфатер» – и выбросила саженцы. Таня тогда ничего мне не сказала, ибо не любила всяческих скандалов. Подобные поступки, по нашим наблюдениям, совершали и другие жильцы: отпиливали ветки выросшего кустарника, всходящие побеги проросших из косточек деревьев. Когда я это видел, мне хотелось, конечно, сделать замечание, но ввиду бесполезности этого я часто молчал и ничего не говорил.
Вспоминается один из конфликтов по месту моей работы, где я состоял доцентом начиная с 70-х годов. Однажды начальство захотело избавиться от одной слишком строгой преподавательницы, Людмилы Николаевны Мульченко, и договорилось, чтобы члены учёного совета не провели её по конкурсу. Будучи секретарём партбюро, я вступился на собрании за неё. Голосованием на заседании конкурсной комиссии удалось Л. Н. Мульченко оставить на работе как опытного педагога. Этот конфликт стал предметом обсуждения на страницах «Вечерней газеты», где и я выступил с замечаниями по поводу вступительных экзаменов в вузах, где господствовало спускаемое «сверху» правило: принимать абитуриентов с учётом национального признака! Абитуриентов с еврейскими фамилиями в технические вузы фактически запрещалось принимать. Причём механизм выполнения этого спущенного «сверху» правила ложился на преподавателей, принимавших экзамены. На их совести осуществлялось правило: «отвечает на два, а надо ставить пять, а когда отвечает на пять, надо ставить два». Последнее, как правило, касалось абитуриентов с еврейскими фамилиями. Меня с тех пор ректор, конечно, невзлюбил и также пытался поскорее отправить на пенсию.
Шли годы. Многие активные жильцы нашего дома выехали за границу, другие умерли. Запомнился человек из дома № 46, который каждое утро, когда шёл с бидоном за молоком, выливал свой бидон, наполненный водой, под засыхающую иву, но этого человека уже давно не стало.
Освобождающиеся квартиры, когда я ещё был председателем, распределялись путём голосования на собраниях уполномоченных вполне демократически, в духе того времени.
В семье Горейко глава семьи Николай ушёл на пенсию, страдал без привычной работы. Здоровье его пошатнулось, и он умер. Конечно, квартира для подросших сыновей явилась предметом спора, из которого вышел победителем Валерий, а его брат Сергей со своей семьёй перебрался в другое место жительства.
Неумолимые годы делали своё дело. Мне пришлось уйти с педагогической работы на пенсию. Любопытно, что в конце моей работы ректор вздумал давать преподавателям зарплату по трём категориям: высшей, средней и низшей. Решался у нас на кафедре этот вопрос демократически: тайным голосованием всех сотрудников. Мне попадала низшая ставка. Видимо, сказывалось здесь что-то в отношении к занимаемому мною посту секретаря партбюро самого большого факультета в институте АЭС, пока меня не освободили по инициативе ректора. Мы с Ниной стали посещать городские архивы, и я начал исследовать материалы архивно-следственных дел для серии книг «Реквием ХХ века». В нашем доме, как я уже отметил, в квартире Горейко, на девятом этаже, власть захватил постепенно физически сильнейший Валерий. На этот раз и мать в семье Валеры оказалась лишней. Помнится, как моя жена Нина ходила вместе с Ниной Горейко в магазин и покупала для неё булочку или пирожок, ибо она была постоянно голодной. Она с радостью благодарила за такой «подарок». Она также, бывало, показывала синяки на теле и говорила, что ей дома «достаётся» от сына. Она часто вспоминала работу на ЗОР. Ныне этот завод подвергся фактическому уничтожению. Говорили, что оттуда вывозили даже строительный камень, из которого были построены цеха. Как я узнал в порядке подготовки эпилога серии книг «Реквием ХХ века», там перед войной было организовано производство мин диаметром 82 миллиметра. Как следовало из сообщений печати, такими минами пользовались и в современных войнах.
Нина Горейко в последние годы большую часть дня проводила во дворе. Она начала высказывать опасение, что её скоро запрут в психушку, чтобы освободить от её присутствия четырёхкомнатную квартиру. Ей из-за этого приходилось весь день быть во дворе. Увы, в конце концов этот ожидаемый чёрный день наступил. Однажды за Ниной приехала машина скорой помощи из психдиспансера, расположенного в Александровке. Увидев её, она бросилась бежать куда глаза глядят. Но некоторые жильцы решили помочь скорой помощи. Одна из крупных женщин сумела остановить Нину и придержала, пока не подоспели работники психбольницы. И пожилую женщину увезли. Через месяц от работника этой больницы в Александровке мы узнали, что Нины Горейко уже нет среди живых. Так окончилась жизнь одного из представителей людского сообщества на планете Земля, где, как считается, есть и ноосфера.
Об авторе:
После окончания ОГУ им. И. И. Мечникова 10 лет был научным работником в астрономических обсерваториях. После защиты кандидатской диссертации на тему «Спектры метеоров» 30 лет преподавал физику в вузах в качестве доцента. Печатался во многих газетах и журналах, в основном по научно-популярной и общественной тематике. После выхода на пенсию работал в архивах Одессы над серией книг объёмом более 5000 печатных страниц «Реквием ХХ века». Книги (пять частей с эпилогом) находятся на бесплатном скачивании в Академии образования в Сан-Франциско. Произошло больше тысячи скачиваний 3, 4, 5-й частей, активно скачивается эпилог, а также были переизданы тома 1-4 с дополнениями и изменениями.
