Слепая ненависть
Слепая ненависть
Рассказ
Мир на Ближнем Востоке наступит тогда,
когда арабы будут любить своих детей сильнее,
чем они ненавидят евреев.
Голда Меир, премьер-министр Израиля (1969–1974 гг.)
«Жаркие» дни декабря 1987 года.
Меня призвали на переподготовку в АОИ.
Явился я в расположение штаба города Хеврона.
Командир штаба зачитал нам, прибывшим резервистам, новый приказ, который гласил:
«В связи с объявленной палестинцами интифадой[1] и в связи с ростом количества израильских жертв из-за террористских актов в стране и на территориях Иудеи и Самарии, вместо запланированных военных учений ваша задача – это обеспечить безопасность еврейских граждан и соблюдать общественный порядок в городе Хевроне и в его окрестностях. Служба – дней на тридцать! Выходные – отменяются!»
Каждый день мы выезжали для патрулирования города Хеврона – «Ир ха-Авот[2]» – и его ближайших регионов, и каждый раз нас встречал дождь камней и десятки баррикад, сооруженных на каждом углу.
Баррикады и заграждения наспех сооружались арабами по ночам из огромных валунов, остовов старых машин, различных повозок и множества подожженных дымящихся автомобильных покрышек, затрудняя тем самым выполнение нашей «боевой деятельности».
Но мы, зрелые, рассудительные и степенные резервисты, не горячась, спокойно наводили порядок. Никого мы не убивали и не увечили. Пользовались дымовыми шашками, и то лишь в экстренных случаях, когда другого выхода просто не было.
Каждый раз, сталкиваясь с очередной преградой, мы заставляли арабских подростков-демонстрантов разбирать её.
Некоторые из баррикад были выстроены в похабных формах с соответствующими надписями в наш адрес.
Этим им иногда удавалось вывести нас из равновесия, и мы, сочно ругаясь на иврите и на русском, хватали за шиворот первых попавшихся под горячую руку «революционеров» и, тряся их со всей «пролетарской ненавистью», заставляли разрушать творения искусства…
Огни баррикад и густой едкий дым были для нас испытанием не из легких. Но мы были рады, что никто из нас до сих пор не пострадал и из палестинцев никто не был убит или ранен.
Но радость наша, как оказалось, была преждевременной.
Не прошло и двух недель нашей «боевой» службы, как пролилась первая кровь…
Но не кровь наших «двоюродных братьев», а, к сожалению, наша кровь…
Тот день я не забуду никогда…
***
Было раннее утро, приблизительно около пяти. Черный кофе вскипел. Нас пятеро бойцов. Сидим вокруг стола и медленно, не торопясь, обжигая губы, попиваем его.
Было зябко. Слабый ветерок из открытых окон обдувал нас, разнося по столовой запах крепкого арабского кофе. Я всегда люблю пить черный кофе по утрам, а здесь – тем более! Нет ничего лучшего, чем крепкий горячий кофе в такую рань.
Выехали через полчаса…
Впереди «лэндровер». В нем были шофер и солдат-йеменец с заостренными чертами лица. Сзади – джип сопровождения.
Командир патруля капитан Яков Корэн сидел возле шофера, а я – спиной к ним, для контроля с тыла…
Мы медленно следовали за «лэндровером» по узким улицам города и, держа автоматы в руках, настороженно оглядывались по сторонам, изучая ситуацию. И, когда, наконец, без каких-либо приключений оказались за чертой города, машины увеличили скорость. Командир патруля решил на этот раз «проведать» село Бани-Наим, расположенное в пяти километрах от города и считавшееся зачинщиком частых беспорядков.
Вокруг тишина: пустынно и уныло.
Узкая дорога была не ахти, и вся как решето. Время от времени колеса попадали в одну из многочисленных выбоин. Нас так встряхивало, что казалось, душа выскочит, но мы не жаловались.
По сторонам – горелые следы прошлых баррикад. Тут и там на ветвях деревьев, электрических столбах и телефонных проводах болтались палестинские флажки.
«А ну их! Попозже заставим кого-то все это тряпье снять. Главное, на данный момент все спокойно. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить… Еще две недели – и домой. Кто к жене и детям, а кто к подруге или любовнице… А что? Дело житейское…»
Узкая пустынная дорога резко повернула налево в горку. С обеих сторон дороги рос редкий кустарник, большие кактусы, а чуть поодаль, между маслиновыми деревьями, виднелись неказистые домики палестинских жителей. И тут неожиданно все изменилось…
Перед самым поворотом на дороге была разлита огромная лужа солярки.
Ведущему «лэндроверу» удалось объехать ее, а нашему джипу не повезло. Предательское масло вывело машину из управления, и шофер, как ни старался, не смог справиться с ним. Джип, извиваясь как змея, заскользил по солярке…
Через долю секунды мы оказались на обочине дороги. Колеса завалившегося на бок джипа по инерции ещё крутились, а мы – шофер, я и командир Яков Корэн – очутились в глубокой канаве вполне ошарашенные.
А когда «лэндровер», резко визжа тормозами, уткнулся в крупную баррикаду, сооруженную из камней и валунов, мы пришли в себя, но последствия уже были трагические.
Из близлежащих улочек и развалин тут же выскочило с десяток арабских подростков, лет шестнадцати, не больше. Их лица были прикрыты куфией[3], а глаза, ещё детские глаза, выражали жуткую ненависть, неимоверное бесстрашие и решительность.
С громким криком «Аллах Акбар!» они, не давая нам опомниться, атаковали наш патруль камнями и бутылками с зажигательной смесью.
Камни и коктейль Молотова сыпались со всех сторон.
Две бутылки вспыхнули вблизи меня, но, к счастью, никого не задели. Зажглись ближайшие кустарники. Вокруг распространился огонь и густой дым.
Вдруг – близкий жуткий взрыв. Земля задрожала…
Командир, а затем и все мы открыли ответный огонь на поражение, но уже было поздно…
Молодые террористы разбежались кто куда…
Выкарабкиваясь с трудом из канавы, мы, потирая ушибленные места, огляделись. Все вокруг горело одним большим костром…
– Бог мой! – вырвалось у меня…
Но Бог не пожалел шофера и солдата-йеменца. Не пожалел и «лэндровер». Трудно было смотреть на зрелище, представшее перед нами… Просто уму непостижимо!
Черный скелет сожженного «лэндровера», запах гари и… мяса.
Ох, этот запах! Его нельзя было игнорировать.
Долгое время и избавиться от него не мог… а забыть – это было просто невозможно…
Лишь вернувшись на базу, я обратил внимание на боль в спине.
Оказывается, при падении в канаву ударился об острый валун у дороги…
Отделался синяком и кровоподтеком. Ну и на том спасибо!
Но на душе? Там лежал тяжелый камень…
Враг под прицелом
Быть человечным – это чтить мертвых.
А у животных такие ощущения отсутствуют.
Солнце уже опустилось к самому горизонту, когда мы с напарником вышли до края обрыва и залегли. Подъём был крутой, и мы, стараясь отдышаться, бросили взгляд вокруг.
Далеко внизу, слева от нас, можно было различить озеро Биркат-Рам, обложенное зелеными горными массивами, а над ним – хребет Хермона, а прямо перед нами – наше родное озеро Кинерет[4].
От края обрыва змейкой вилась узкая ослиная тропинка, пропадая где-то внизу, в темном ущелье.
Отдыхая, мы явно слышали внизу, в долине, где располагалась друзовская[5] деревушка и сирийское укрепление, периодические громы орудийных залпов.
Это обе стороны, наши и сирийцы, обмениваются артиллерийскими приветствиями, которые в последнее время стали здесь обычным явлением.
Волнуясь перед предстоящей операцией, я взглянул на своего напарника. Его наголо бритый череп подчеркивал скуластое суровое лицо и нос с горбинкой. Его светлые глаза и горькие складки в уголках рта говорили об усталости. Звали его Рувэн. Он никогда не жаловался на трудности, но я знал, что он никогда не был доволен собой и не находил удовлетворения в мире, где он жил. Две вещи он любил – военную службу и своё хобби, которое, по его словам, помогало ему уйти от реальности в свой виртуальный мир.
Он хотел стать художником, и это желание было вполне обоснованно.
За свои неполные двадцать пять лет он успел написать десятки полотен, выставлял свои работы в нескольких известных в стране картинных галереях, о чем упоминали в различных газетах.
Однажды он пригласил меня к себе в студию.
Я с интересом наблюдал за его работой над новой картиной. Он рисовал и карандашом, и кистью.
– Мне нравится твое занятие, – не раз повторял я. – Глядя на тебя, и мне хочется взяться за кисть.
Я с тоской посмотрел на свои руки: холеные, но сильные и ловкие. Они не были способны на что-либо большее, чем держать ручку и… автомат.
Они умели владеть смертоносным оружием, но не были способны очертить изящный контур чего-либо.
– Ты счастливый человек, – часто говорил я ему. – Твои творения намного переживут тебя. Удивительно, как картины меняются и оживают, стоит тебе лишь прикоснуться к ним кистью.
Рувэн скромно улыбался:
– Я, как художник, оживляю образы, а ты, как экономист, – цифры. Я живу в иллюзии, а ты в реальном мире. Что лучше?
Но я не отвечал, поглощённый созерцанием творения моего друга. Сюрреализм всегда притягивал меня. Любил картины Сальвадора Дали, но работы моего друга приводили меня в восторг. Рассматривая их, я сначала ощущал необъяснимую тревогу, постепенно переходящую в умиротворение и восхищение.
«Талантливый парень», – с откровенной завистью подумал я, а он, не подозревая о моих мыслях, спокойно лежал возле меня на древней ослиной тропинке, будто под пальмой на знойном пляже Тель-Авива, залитом лучами летнего солнца…
Мы подружились с первого дня военной службы.
Наши кровати стояли рядом. Вместе ходили в дозоры. Участвовали в одних и тех же операциях. В свободное время играли в шахматы или в футбол. Были почти как братья. Так нас здесь и называли. Как говорят, водой не разольёшь.
Но подход к девушкам у нас был противоположный.
Рувэн не был красавцем, но обаяния ему было не занимать.
Он знал это и умело этим пользовался.
К нему, на зависть, девушки липли, как к меду, а он забывал их после первой же ночи. Не брезговал любовью и за деньги. А мне были важны ухаживания и продолжительные отношения. Да, я был неисправимым романтиком…
Наступили сумерки. Гулкий шум войны где-то там внизу отдалился куда-то вдаль и, наконец, окончательно умолк, давая нам понять, что бой закончился…
***
Разведывательно-диверсионный отряд «Саерет Эгоз»[6], созданный в 1956 году и состоявший сначала из отделения парашютистов и троих бедуинских следопытов, со временем увеличился до батальона и стал действовать весьма активно: карательные атаки на поселения арабских федаун и мыстаненим. Около трехсот засад, перехватывающих контрабанду оружия, кража сельскохозяйственного имущества и крупные посылки различных наркотиков, большей частью марихуаны.
От бедуинов израильтяне переняли тактику ведения войны в пустыне.
Пустыня, иссушенная, испепелённая солнцем, – это хорошая школа, где можно приобрести изощренную и бесконечно разнообразную технику выживания в безжалостной враждебной среде. Жизнь здесь была не в силах изменить природу – остудить солнце и напоить пустыню водой – и поэтому бойцам пришлось приспособиться к ней.
На этот раз командование «Саерет Эгоз» решило перейти в наступательную фазу борьбы с федаунами и их попечителями…
Вместо выжидания в засаде командование решило уничтожить их в собственной берлоге. Авангард нашего батальона перешел границу и неожиданным броском захватил сирийское укрепление, находившееся возле восточного побережья Кинерета.
Десятки вражеских бойцов и офицеров были уничтожены. Остальные обратились в бегство. С нашей стороны жертв не было. Теперь осталось только провести очистку местности и с трофеями вернуться назад.
Мы с Рувэном получили задание под шумиху боя вблизи безымянной деревни встретиться с арабским штинкером.
Деревня находилась километрах в двух от военных действий и километрах в семи от границы, в глубине Сирийского плато.
Основной критерий выбора подобного штинкера – его глубокие корни в этих краях. И чем они глубже, тем богаче урожай сведений можно собрать.
Но существует и явная опасность. Штинкер может работать и на нас, и на вражескую разведку. Это лишь вопрос денег, а не убеждений.
Поэтому мы их называем «штинкеры», то есть «вонючки».
Когда двойного агента изобличают в лживой информации, он перестаёт быть полезным и становится опасным. Таких агентов надо ликвидировать без промедления.
Чуть стемнело. Внизу в многочисленных поселениях зажглись огни.
На их фоне вырисовывалась гора Табор, а ещё подальше, высоко в горах, – огни города Цфата.
В кибуце Тель-Кацире я мог в бинокль четко разглядеть праздничные гирлянды на деревьях.
«Наверное, устроили какое-то торжество», – подумал я.
– Смотри! – Рувэн локтем толкнул меня. – Видишь, как отсюда просматривается вся наша территория? Вот если бы эта земля навсегда стала нашей, как было бы здорово! – Он не знал, что слова его будут пророческими…
На тропе появилась неясная тень. Вначале очертания головы, а затем и всего тела. Мы насторожились и медленно сняли оружие с предохранителя. Лежа за валуном, внимательно следили за приближающимся призраком.
Я почувствовал, как зашевелились волосы на макушке.
Наконец призрак обрел человеческие очертания. Мы увидели друза, медленно взбирающегося по тропинке. В его руках в густой темноте белел платок.
«Это наш друз», – облегчённо вздохнули мы. Белый платок был условным опознавательным знаком.
Когда он подошел достаточно близко, мы увидели немолодого мужчину. Он был высок и тощ. Его лицо и руки казались вылепленными из воска. Голова покрыта черно-белой клетчатой куфией, на фоне которой выделялись темные, вращающиеся во все стороны глаза.
Блеск его глаз был особенно пронзительным на фоне сурового загорелого лица. Такой загар бывает у тех, кто много времени проводит под открытым небом. Выразительно очерченный контур подбородка был грубо нарушен глубоким шрамом. Единственным цветным пятном были тонкие губы, растянувшиеся при виде нас в неестественной улыбке. Он остановился, продолжая махать белым платком. На его поясе поблескивал браунинг, а на плече висело двуствольное охотничье ружьё.
Мы, продолжая держать его под прицелом, рукой дали ему знак приблизиться.
Постфактум мы прознали, что он был неплохим агентом.
Добытые им сведения были ценными, насыщенными подробностями и до недавней поры актуальными для нашей разведки.
Надеюсь, и использованными, поскольку даже самый лучший в мире шпион ничего не стоит, если его сведения не используются.
Найти такого человека – самое трудное в агентурной разведке.
Но, видимо, этот агент стал либо ненужным, либо опасным.
Мы получили приказ принять от него «бандероль», а его самого ликвидировать…
После обмена паролями и традиционных приветствий он, оглядываясь, вынул из кармана галифе небольшой сверток.
Подавая его мне, он протянул свободную руку.
Я вынул заранее приготовленный толстенький конверт и, вручая его, забрал пакет. Профессиональным взглядом друз проверил содержимое и, оставшись довольным, без промедления повернул назад.
Не оглядываясь, торопливо зашагал по той же крутой тропинке вниз.
Условно я положил руку на плечо напарника. Тут же раздался одиночный выстрел. Его звук прогремел так резко, что я вздрогнул. Раскатистое эхо, отражаясь от ближайших гор, постепенно ослабевало, пока не умолкло совсем.
«Наш штинкер» застыл на месте. С удивленным выражением лица он медленно повернулся к нам на согнутых ногах. Его браунинг, схваченный двумя руками, глянул на нас в упор. Но ответный выстрел не прозвучал.
Как в замедленной съёмке, он качнулся и беспомощно рухнул наземь. Мы подбежали к неподвижному телу.
Нагнувшись над ним, я увидел на его шее большую рваную рану.
Из перебитой артерии толчками била кровь.
Вдруг тело дёрнулось и из груди вырвался глухой хрип. Из уголка рта по подбородку медленно потекла узкая струйка крови.
Он был мертв. Обыскали. Чист. Забрав конверт, охотничье ружьё и револьвер, мы перенесли труп в ближайшую нишу под скалой.
Завалив вход камнями и замаскировав их кустами, поспешно отправились обратно.
Внизу по-прежнему было тихо, и лишь вой собак из ближайшей деревни нарушал ночной покой.
– Похоже, наши силы уже вернулись на исходные позиции, – почему-то шепотом проговорил Рувэн. Будучи весь в каком-то оцепенении, я автоматически кивнул головой.
Избегая взглядов друг друга, мы весь путь обратно прошли в полном молчании. Наверное, Рувэн тоже был занят противоречивыми размышлениями, как и я.
Можно ли позволить совести осудить наш поступок?
Есть ли какое-либо моральное оправдание убийству?
А считается ли исполнение приказа убийством?
Если не мы его – то завтра он нас? Так в чём же разница?
Жизнь для всех равна. Ведь все мы сыны Адама и Евы. Основное качество жизни, первейшая её обязанность, задача и цель – продолжать существовать. И жизнь существует и будет существовать до тех пор, покуда какая-нибудь случайность не уничтожит ее.
Человеческая жизнь – это целая вселенная со всей её сложностью и неповторимостью. Кто дал право обрывать нить жизни, конец которой уходит в глубь веков и теряется где-то в грядущих поколениях?
Неужели насилие порождает только насилие? Но как его победить, не применяя насилие? Как выйти из замкнутого круга справедливых войн?
А смерть как таковая также для всех одинакова и слишком уж однозначна и необратима!
Да! Мы убили человека, и я чувствую угрызения совести. Но на фронте тоже убивают. Несомненно!
Но это не одно и то же. Там врага ты почти не видишь и не знаешь.
А теперь? На фронте ты исполняешь долг.
А в данном случае? Задание?! Обязанность?!
Фактически ликвидация двойника диктовалась чрезвычайной оперативной необходимостью, то есть ситуацией, которая возникает в ходе секретной работы и требует подобных решений с учетом конкретных обстоятельств…
Да что там думать!
Так надо – и точка! Солдат обязан выполнить приказ…
Но почему на душе до такой степени тяжело?
Незабываемый
1973 год
Израиль – страна евреев.
Наша родина, наша земля, и мы больше не оставим её,
Сколько бы врагов ни объединилось против нас.
Мир – это наша сущность. С миром мы приветствуем каждого гостя
У порога нашего дома.
Но кто приходит к нам с мечом, тот от меча и погибнет!
Я очнулся от жужжания назойливой мухи, которую не мог отогнать. Тело мне не повиновалось…
Цвика, мой друг, уставившись в небо широко раскрытыми глазами, лежал невдалеке и почему-то не откликался на мой зов.
Разгоралась заря нового дня.
Какой сегодня день? Вспомнил. Четверг, двенадцатое октября тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Ранним утром мы заняли позиции на окраине друзовского поселка Васета, на северной части Голанских высот.
Всю ночь копали окопы…
– Я хочу, чтобы глубина дошла до моих погон! – четко бросил командир бригады, майор Бар-Гиёра, и, не глядя на нас с Цвикой, прошел мимо.
Сирийским броневым частям удалось в этом месте в течение прошлой ночи создать брешь в нашей обороне на стыке двух батальонов, и на нашу бригаду была возложена задача перекрыть этот прорыв.
К нам прикрепили одну танковую бригаду, которая расположилась у самого поселка.
В начале четырёх утра начался вражеский артобстрел.
В расположении сирийских войск были сотни артиллерийских орудий, и их огонь был массивным и метким.
Земля тряслась как в лихорадке, а густой черный дым и пыль обволокли нас со всех сторон.
Вокруг – сплошной ад.
– Цвика, – кричу я, – нам не надо бояться смерти, ибо, что такое ад, мы уже видим!
Он понял меня или нет, не знаю, но, что-то ответив, согласно кивнул головой. Вокруг то и дело слышу крики: «Санитар, санитар!»
Неожиданно снаряд разорвался за холмом, вблизи нас. Фонтан земли медленно спадал в воздухе. Только он осел, ударил другой снаряд, третий…
Сколько времени прошло, не знаю…
Слышу, комбриг, майор Бар-Гиёра, кричит в мегафон:
– Всем назад! Отходим! Пришел приказ вернуться на исходные позиции! Повторяю! Отходим!
Кто мог, поспешно вылез из с трудом выкопанных окопов, и начали отходить.
На месте остались несколько раненых бойцов, которые не могли не только бежать, но даже ползти.
Именно тогда я и мой боевой друг Цвика поняли, что, невзирая на адские обстоятельства, мы обязаны остаться с ними здесь, в этой преисподней.
Снаряды и пули свистели над нами, не давая приподнять ни голову, ни тело. Мы продолжали лежать в окопе и выжидали затишье. Артиллерийский шквал, не уменьшая мощи, заметно передвинулся в глубь нашей территории, а спереди появились густые цепи сирийских танков Т-54, выкрашенных в тёмно-серый цвет.
В ответ в тылу застрекотали гусеницы наших «Шерманов»[7].
Мы внимательно следили, как с правого фланга наши танки вклиняются в ряды сирийских подразделений, нанося им существенный урон в живой силе и технике.
Жесточайший танковый бой разгорался на глазах у нас.
Один из наших танков приблизился почти вплотную к нашему окопу.
И тут противотанковая ракета «Сагер» неожиданно точно поражает его, и он вспыхивает, как факел.
Мы с Цвикой и двое раненых, высунувшись из окопов, открыли огонь по приближающейся цепи сирийцев, стараясь прикрыть танкистов, выскакивающих из горящего танка.
Через пару секунд он взорвался. В результате ужасного взрыва боевой машины погибла часть экипажа, а те, что успели выскочить, получили тяжелые ранения.
Нас тоже зацепило. Я был ранен в спину, а Цвика – в живот.
Я положил голову на труп какого-то солдата, для удобного наблюдения за врагом. Были высланы несколько санитаров, и одному из них удалось добраться до нас.
Попросил его перетащить Цвику поближе ко мне и заняться им, так как у него более серьезное ранение. Цвика ещё был в сознании, и мы изредка перебрасывались короткими фразами.
Неожиданно санитар вздрогнул и без слов опрокинулся на спину. Его глаза удивленно глядели на меня. Тонкая струя крови текла из тёмного отверстия между глаз…
С трудом я перевел взгляд на моего друга. Он задыхался и сухо кашлял. Из угла рта появилась струя крови.
Его лицо стало бледным и бескровным.
– Лежи спокойно, – сквозь слёзы старался я утешить его. – Скоро придет помощь. Ты мне не умирай!
– Нет, – слабо прошептал он. – У меня, к сожалению, осталось совсем мало времени.
Я, превозмогая собственную боль, склонился над ним, стараясь одной рукой закончить прерванную работу санитара.
– Ой! Сердце…
– Знаю. Я…
– Бесполезно… Сохраняй свои силы…
Друг опять сильно закашлялся…
Вблизи взорвался снаряд. Я упал, прикрывая Цвику моим телом.
Втянув его глубже в окоп, вытер его окровавленный рот.
Он умолк и несколько минут лежал без движения, с закрытыми глазами, только грудь прерывисто поднималась и опускалась с мелкой дрожью.
Еще раз открыл глаза. Его губы зашевелились. Я низко, как мог, склонился над ним.
– Слушай… Слушай меня… Помнишь ту картину… в моей студии?.. Тебе она понравилась… Я… Я… её тебе дарю. Помни!..
Цвика уронил голову на грудь.
«Не сон ли это?» – подумал я, беспомощно оглядываясь вокруг.
Мне показалось, что в момент смерти Цвики поблекло небо и пейзаж вокруг потерял свою реальность, задрожав и став прозрачным. Слёзы текли по моим щекам, но я их не замечал…
Неожиданно потерял сознание…
Очнулся около десяти утра, через три часа после приказа комбрига об отходе. Цвика молчал.
Тело моё было непослушным. Вся спина горела. Скрипя зубами от боли, снял рубашку. Она присохла к ране, и мне стоило немало сил, чтобы её снять. Не знаю, сколько отдыхал.
Сознание то возвращалась ко мне, то пропадало. Помню, что солнце уже было в зените и страшно докучала жара.
Непонятно, как могло солнце так сиять! Разве небо равнодушно к происходящему? Неужели солнце и небо не померкнут, взирая на человеческие муки?
Воды не было. Фляжку пробило в нескольких местах осколками. Множество мух роилось вокруг. Кровотечение почти прекратилось. Майка превратилась в натуральную повязку.
Ног не чувствовал. Начал говорить к Цвике для поддержания собственного духа.
Солнце, как я сообразил, перешагнуло зенит и начало клониться на запад. Сирийские позиции лениво обстреливали наших. Одинокая пуля визгнула прямо над моим ухом.
Наши не появлялись.
Сколько лежал, не знаю, но был убежден, что долго.
«Как я ещё не умер? – подумал я, глядя прищурившись на необъятное синее небо. – Бог мой, где Ты? Как Ты мог допустить такое? Зачем вообще нужна эта мясорубка? Неужели Ты не в состоянии примирить народы и заставить их жить в мире и согласии? Сколько светлых умов мы теряем из-за этих войн?»
Посмотрел на скорбно склонившуюся голову Цвики.
«Такого художника!» – Боль пронзила мое сердце. Я опять безудержно заплакал…
Приблизительно к трём часам дня заметил бронетранспортёр. Он медленно продвигался в мою сторону.
На расстоянии десяти метров, справа от меня, он остановился.
Затем, игнорируя мои усилия приподнять левую руку и подать им знак, он повернул обратно. Вслед за ним полетел вражеский снаряд, но, слава Богу, не попал.
Я опять терял сознание и вновь приходил в себя. Пытался окликнуть Цвику, но ответа, естественно, не последовало.
Другие солдаты, лежащие невдалеке, так же равнодушно молчали.
«Я один остался здесь! Наверняка никто не знает, что я жив!» – решил я.
Неожиданно, как в кино, «труп», лежащий вблизи меня, вдруг ожил, встал и, пошатываясь, пошёл в направлении наших позиций. Расстояние – около пятисот метров. Видел его, как он идёт! Солдат в шоковом состоянии. Шел прямо, как робот, не замечая преград, недалекий свист пуль и жужжание горячих осколков. Так он шел и шел, когда неожиданно, будто из-под земли, выскочили несколько наших солдат и, схватив его за руки, потянули вниз, в невидимую траншею. Молодец дружище!
Я решил, что, если он дошёл, и я смогу. Обвязав локоть рубашкой, я, опираясь на него, другой рукой взял кинжал.
С трудом, скрипя от боли зубами, осторожно выбрался из окопа. Подбитый танк ещё дымился. Минуя трупы, пополз на животе, поочерёдно опираясь о землю то локтем, то кинжалом.
Стреляющая боль меня остановила. Тело в буквальном смысле слова ломило. Но я сжался, как пружина, и решил продвигаться в перёд, невзирая ни на что…
в себя, я опять воткнул кинжал глубоко в землю и подтянулся к нему. Много таких движений сделал, но сколько – не помню…
***
Тем временем на бронетранспортёрах прибыло разведывательное отделение парашютистов, которые заняли позиции по соседству от моей бригады. В данный момент возвращения на территорию, контролируемую врагами, не было в плане. Командир парашютистов капитан Моти спросил у командира бригады майора Бар-Гиёра, есть ли шанс, что кто-то из наших бойцов остался в живых на покинутых позициях.
– Исключено! Только наши трупы! – коротко отрезал комбриг…
Весть, что один контуженый солдат своими силами вышел на передовую, облетела весь ближайший фронт. Услышав это, капитан Моти решил возглавить бронетранспортёр и выйти на поиски.
– Хочу убедиться окончательно! Это на мой риск и под мою ответственность! – отрезал он, прося разрешения у комбрига.
– Окей[8], – наконец согласился комбриг. – В случае чего прикрою!
Ровно в четыре часа капитан Моти, два парашютиста, военный врач с носилками и канистрой воды на бронетранспортёре пересекли траншею и двинулись в сторону нашего ещё дымившегося танка. Оказывается, их я и видел, когда тщетно старался привлечь внимание.
Как только бронетранспортёр приблизился, начался прицельный артиллерийский обстрел, и они, не увидев живых, а только разбросанные вокруг трупы, поспешно возвратились к своим позициям. Я был в отчаянии. Но, как видно, капитан Моти был упрямый. Недаром он герой Шестидневной войны[9] и кавалер ордена «За храбрость» в борьбе за столицу – Иерусалим.
Получив артиллерийское прикрытие, он во второй раз попытался более внимательно обследовать поле боя. Стоя во весь рост, пренебрегая пулями и снарядами, указывал парашютисту-шофёру дорогу. Таким путём они вплотную приблизились ко мне. Видимо, в тот момент я потерял сознание и очнулся от тряски бронетранспортера по ухабистой земле. Успел вымолвить:
– Осторожно! – и опять окунулся в кромешную тьму.
Врач тем временем, воткнув в артерию иглу, вливал мне порцию крови, смачивая мои губы мокрым платком…
Перенесли на носилках в вертолёт. К вечеру, в полусознании, я уже лежал в белой-белой палате военного госпиталя. На следующий день меня перенесли из палаты обратно в вертолёт. Моё ранение оказалось более сложным.
Доставили в город Хайфа. Там всё время спрашивали, доволен ли я, что привезли меня именно сюда, но я был безразличен…
Меня поместили в реанимацию. Оперировали.
Позвоночник, к счастью, не был поврежден, и через несколько недель я смог сделать первые шаги…
Послесловие
Наш герой выписался из лечебного санатория первого февраля 1974 года. Демобилизовали. Мол, калека и прочее.
Первым делом он отправился на военное кладбище.
Стоя у могилы своего друга, он склонил свою кучерявую, не по возрасту поседевшую голову и внимательно читал надгробную надпись:
«Старший сержант Цви Бен Арци.
5.7.1943 – 13.10.1973 гг.
Геройски погиб в войне Судного дня».
Война. Война. Что такое война? Только теряя близкого человека, мы осознаём трагедию войны. С самого начала у нас не было сомнений в том, что окончательная победа будет за нами.
Но такой ценой? Конечно, война была справедливой, но разве бывают жертвы справедливыми?
Слова, пустые слова, за которые люди воевали и погибали. И создастся ли когда-нибудь такое общество, где люди не будут больше воевать? От этого мир, несомненно, станет лучшим!
Он присел на согретую солнцем землю. От влажной земли свежей могилы исходил какой-то призывный запах!
Мать – Сыра Земля звала куда-то, к чему-то, зачем-то.
К тем таинствам жизни и смерти, которым повинуется все живое…
Через месяц подал просьбу о возвращении в резерв.
После многочисленных ходатайств, колебаний и отказов его возвратили в резервисты, в его же часть.
Вернулся на фронт и продолжал воевать до конца мая 1974 года.
Потом был направлен на офицерские курсы. Исполнял должность командира роты, отделения, полка. Стал офицером с отличием и в 1982 году был назначен командиром горского полка. Участвовал в ливанской операции.
Дошел до Бейрута. Принимал участие в спасении американских солдат, пострадавших от террористического акта, в котором были подорваны гостиница и американское посольство.
Там погибло более двухсот пятидесяти американских десантников и служащих. Окончательно демобилизовался в 1991 году.
Он живет в кругу детей и внуков в своем любимом городе Хайфа по сей день…
[1]Интифада – «восстание» (араб.).
[2]Ир ха-Авот – «город Отцов» (ивр.).
[3] Куфия – головной клетчатый арабский платок.
[4] Озеро Кинерет – Тиберианское озеро (ивр.).
[5] Друзы – этноконфессиональная группа арабов.
[6] «Саерет Эгоз» – специальное подразделение, которое изначально предназначалось для борьбы с партизанами.
[7] «Шерман» – модель танка.
[8] Окей – «хорошо» (англ.).
[9] Шестидневная война – третья война между Государством Израиль и арабскими странами, продолжавшаяся с 5 по 10 июня 1967 г.
Об авторе:
Михаэль Юрис, родился в октябре 1941 года в концлагере «Транснистрия» в Бессарабии. Выходец из литературной семьи. (Леон Юрис – автор знаменитого «Эксодуса» – родственные корни.)
Советский Союз оставил в 1956 году. Репатриировался в Израиль из Польши в 1960 году.
Кибуцник, служил в Армии обороны Израиля, в спецразведке, участник пяти войн с арабскими странами. В «войне Судного дня», зимой 1973 года, на сирийском фронте был контужен. Участвовал в многочисленных военных спецоперациях против террористических баз в Газе, Ливане, Иегудее и Самарии.
В гражданской жизни – экономист, журналист. Автор многочисленных рассказов, повестей и философских очерков. Первый сборник рассказов «Правдивые истории» вышел в свет на Украине в 2004 году.
Второй сборник «Герой в силу обстоятельств» более обширный, был издан в Израиле в 2006 году. Двухтомный роман «Да смоет дождь пыль пустыни» вышел в Израиле в 2012 году и сразу стал бестселлером в Израиле и за рубежом.
