Василич
Моему отцу Москалеву Алексею Ивановичу – комбату Великой Отечественной посвящается
– Вы очень похожи, – сказала девушка.
– Практически одно лицо, – подтвердил её спутник.
– Это мой отец, – выдохнул Александр Иванович, и ком подкатил ему к горлу.
Александр Иванович попросил молодых людей сфотографировать его с портретом отца на фоне Спасской башни. Часто ещё при жизни папы ему говорили, что он очень похож на него. Но Александр Иванович все время удивлялся – рот, уши, особенно нос, конфигурация головы – все разное, а вот поди же – «одно лицо». Но именно сейчас эта похожесть была дороже всего и трогала Александра Ивановича до слез. Будто не его отец Иван Алексеевич, а он, его сын, с грустью в глазах смотрит с портрета на людей здесь, на Красной площади.
В рядах Бессмертного полка Александр Иванович только что прошел по её брусчатке, но уходить не хотелось. Многие, как и он, не спешили покинуть Красную площадь, понимая, что присутствуют при великом событии, и подспудно старались продлить эти незабываемые мгновения. Мгновения общего единения, гордости за своих родных, взирающих на происходящее с портретов вокруг. Справа от Васильевского спуска, на склоне у кремлевской стены цыганским табором раскинулись участники Бессмертного полка. Александр Иванович нашел свободное местечко и присел рядом с целой семьей.
Людское море заполняло всё пространство вокруг собора Василия Блаженного, на Васильевском спуске и дальше на Москворецком мосту. Так много людей он никогда не видел. Но в этом многолюдье он не чувствовал себя потерянным или тем более подавленным. Он не старался анализировать свои чувства, ему было просто очень хорошо и покойно. Тем более что рядом с ним был его батя. Комбат-батяня. Время приобрело какое-то иное измерение и текло по каким-то своим, нефизическим законам. И мысли Александра Ивановича становились не только его, но и его отца. И эти мысли уносили его, шестидесятилетнего, в счастливое детство.
Александр Иванович с улыбкой вдруг вспомнил, как пацаном, рассматривая отцовские боевые ордена на его пиджаке, спросил, а нельзя ли их обменять на Звезду Героя. И, получив отрицательный ответ, ведь даже не расстроился… И так, бродя среди дорогих воспоминаний, он дошел до тех двух, к которым отец, уже немощный, не раз возвращался перед кончиной, тем, которые его не отпускали. Одно – фронтовое. У отца был ординарец – молодой симпатичный парень Саша. И влюбился Саня в медсестру из медсанбата. Фронт в то время «стоял». Саша – к отцу: «Товарищ майор! Отпустите на полчаса в медсанбат!» Отец: «Нет». Саша через какое-то время опять: «Отпустите!» Отец – ни в какую. Но все же достал ординарец, дрогнуло сердце командира. Отпустил он Сашу. А через час на подводе привезли Сашу бездыханного. Попал под артобстрел. И вот уже перед собственной смертью смерть Саши виною возвращалась к отцу. Не отпусти он его тогда, прояви твердость – и был бы парень жив…
А другое воспоминание – о Василиче.
Было это вскоре после войны.
Иван бодро взбежал по насыпи на платформу. День только начинался и обещал быть солнечным и теплым. Ваня купил в кассе билет до города и прошел дальше по платформе. На этот ранний пригородный поезд каждый раз собирались практически одни и те же пассажиры. Многих из них он знал – кого лучше, кого хуже. Со многими здоровался. И вдруг взгляд его остановился. В конце платформы стояли два немецких офицера в кожаных пальто, хромовых сапогах и форменных фуражках. Рядом с ними были большие баулы с вещами. Один немец был высокий и худой, а другой – низенького роста. И тут же стояли наши – конвоиры: старший лейтенант и солдат с винтовкой.
Здесь, в пригороде, находился лагерь для военнопленных, но Иван впервые вот так столкнулся с пленными фашистами. Что-то сразу произошло, и из Ивана – парня, не перевалившего ещё через тридцатилетний рубеж, он вновь стал боевым офицером, и инстинкты воина вновь проснулись в нем. Нет, рука не потянулась к оружию, да и оружия-то не было. Но гражданскую беспечность как рукой сняло. Иван даже удивился такому мгновенному превращению. Вместе с этим проснулся и интерес к этим немцам. Там, на фронте, немцы были враги, и, как правило, их каждодневное присутствие ощущалось опосредованно либо в виде обстрелов, либо в виде висящего над линией фронта самолета-разведчика, прозванного солдатами «рамой». И вот война вновь напомнила о себе, пусть и так мирно.
Вдали загудел паровоз, и вскоре поезд остановился на платформе. Пассажиры засуетились и стали разбредаться по разным вагонам. Иван дождался, пока большая часть людей погрузилась, и вслед за военнопленными вместе с конвоирами прошел в вагон. Немцы расположились в крайнем купе, а Иван – в нескольких метрах неподалеку. Маленький немец раскладывал на полки узлы, их было на удивление много. Высокий ходил от окна к окну и всё старался то ли что-то увидеть, то ли что-то запомнить. Постепенно народ расселся. Вагон, как всегда в утренний час, был полон. Дверь вагона открылась, но Иван, сидевший в отдалении, никого не увидел.
– Братья и сестры! Я был летчик…
Иван вздрогнул. Это был голос Василича. Утренний поезд, свозящий из пригородов рабочий и служивый люд, делал пассажиров если не друзьями, то по большей части хорошими знакомцами. И каждый в этом вагоне, кроме разве пленных с конвоирами, знал, конечно, Василича – безногого калеку-фронтовика, просящего подаяние в пригородных поездах. Знали, сочувствовали, жалели, но как-то уже привыкли. Привык к своему состоянию и Василич.
– Братья и сестры! Я был летчик… – Василич замолк. Что-то было необычное. То, чего не было раньше. И не мог понять – что? Наконец он продолжил: – Меня сбили фашисты…
И вновь замолчал. Наработанные слова о помощи – кто чем может – так и остались непроизнесенными. Стукнув баклашками, Василич толкнул своё искалеченное тело по вагонному проходу. Одновременно заскрипели давно не смазанные подшипники, которые служили колесами его незамысловатой тележки. И только сейчас он понял, что же было необычного в этом вагоне. Стояла необыкновенная тишина. Люди молчали.
Раздался свисток паровоза, вагон дернулся и медленно стал набирать ход. И вдруг из первого же купе, мимо которого проезжал Василич, к нему в кепку, лежащую на культях, положили бумажную купюру. Калека глядел на эту банкноту, не зная, что делать. Ещё никогда ему не подавали таких крупных денег. Освободив правую руку от баклашки, он взял эту купюру и хотел уже то ли вернуть её, то ли получше рассмотреть. И тут с другой стороны ему положили такую же. Василич недоумевающе поднял голову. А ему уже клали третью, затем четвертую… Поняв, что это не ошибка, Василич медленно и как-то осторожно, не так как прежде, толкнул свою тележку дальше по проходу. Банкноты падали и падали ему в кепку. Две или три спланировали на пол и кто-то, услужливо подбирая их, заталкивал купюры в шапку инвалида.
– Братья и сестры… Спасибо… Братья…
Слова застревали у него в горле. Плакать он разучился. Душа его давно огрубела и не принимала уже никаких сантиментов. Горечь, обида забились в дальние её потаенные уголки, откуда Василич не позволял им выбираться наружу. Иначе конец. Иначе жить становилось непереносимо. Но сейчас… Он почувствовал, как по заросшей щетиной щеке потекла одинокая слеза.
Грузная бабка, мимо которой Василич уже проехал, торопливо развязывая узелок и приговаривая: «Погоди, погоди, касатик, сейчас…», достала из платка свернутую купюру и засеменила вдогонку тележке.
Люди вставали со своих мест с какой-то торжественностью, не суетясь, и несли свои деньги в центр вагона к Василичу. Вагонный проход был узкий, и им приходилось ждать своей очереди.
Иван одним из первых положил в кепку банкноту и теперь со своего места наблюдал за происходящим. Он, как и все в вагоне, понимал, что происходит что-то сакральное, глубинное. И деньги здесь играли хоть и важную, но формальную роль. Поглощенный увиденным, Иван перевел взгляд на пленных фашистов. Низенький немец о чем-то спрашивал старшего лейтенанта. Тот кивнул ему, и немец стал протискиваться в центр вагона. Вслед за ним отправился и высокий. Добравшись до Василича, каждый из них аккуратно положил к нему в кепку металлическую мелочь, и так же аккуратно стали пробираться обратно на место.
Наконец последний из пассажиров положил деньги, и Василич тронулся дальше по вагону. Несколько человек впереди его и два сзади, не сговариваясь, двинулись вместе с ним, словно хотели защитить его. Так, в окружении этого почетного эскорта, Василич и покинул вагон. И долго ещё в вагоне стояла необычная тишина, нарушаемая перестуком колес…
Александр Иванович смотрел на проходящих внизу по Васильевскому спуску людей. Затем медленно встал и не торопясь двинулся вниз. И только одна единственная мысль рефреном звучала в голове – никогда, никогда нас не победить…
Об авторе:
Москалев Николай Алексеевич, родился 30 июля 1954 года в Казани. Окончил механико-математический факультет Казанского государственного университета в 1976 году. Стаж работы в системе высшего образования – 38 лет. Министерством просвещения СССР в 1986 году был командирован в Народную Республику Мозамбик. Принимал участие в создании и открытии первого на юге Африки высшего педагогического института (Instituto superior pedagogico) в городе Мапуту. Кандидат физико-математических наук. Доцент Института математики и механики имени Н.И. Лобачевского Казанского федерального университета. Автор более 40 научных и научно-методических работ по математической теории дифракции и методики преподавания математики.
