Медальон
В этот майский солнечный день дул холодный уральский ветер, в народе прозванный куралаем, пронося по улицам пыль, песок, брошенную скомканную бумагу, тополиные липкие почки, противно пристающие к подошве обуви. Рывок ветра – и с прохожего мужчины слетела старомодная плетеная шляпа. Он, чертыхнувшись, наклонился, из кармана пиджака незаметно выпала какая-то вещица. Бросившись за улетающей шляпой, он не увидел этого. Погоня за шляпой увлекла его за угол дома. Я подняла выпавшую вещь, которая оказалась медальоном, нажала на внешнюю сторону, и он открылся. Внутри была помещена пожелтевшая от времени миниатюрная черно-белая фотография. С нее на меня глядел юноша двадцати – двадцати двух лет в рубашке со строгим воротником, явно военного образца. Фотография вмещала только этот воротничок, худой подбородок с ямочкой и глаза, излучающие доброту и страдание. Меня поразили глаза, и, заглядевшись, я увидела, что мужчина со шляпой вернулся и заметил в моих руках цепочку от медальона. На меня смотрел тот самый человек с фотографии – те же глаза, тот же с ямочкой подбородок. Ощутив, что я прикоснулась к чему-то очень личному, я не попыталась даже спросить.
Мужчина сам, не ожидая моего вопроса, произнес:
– А я до последнего времени ничего не знал. Сегодня ее не стало, мамы. А это на фотографии мой отец. Он был пленным. В 1916 году около двух тысяч пленных австрийцев строили железную дорогу от Уральска до Илецка. Насыпи делали вручную, землю носили ведрами и носилками. Там все были молодые, но страшно уставшие от войны, от плена, от тоски по родине и от голода. У них всегда были голодные глаза. Мама – Аня, семнадцатилетняя девчонка, помогала поварихе на кухне. Она варила нехитрые каши и щи, которые пленные называли «краутсупе» и очень их не любили. И чтобы суп был повкуснее, Аня из дома, несмотря на крики сварливой и жадной матери, уральской казачки, приносила свежий укроп и зеленый лук.
Из пленных самым худым и беспрерывно кашлявшим, долго и надрывно, был Марк. Наступила весна, Марк чуть ожил на молоке и меде, которые Аня крадучись приносила для него. Он скучал по своей матери, ласково называя ее «мути», по своей деревне – «ланд». Они, пленные, все мечтали увидеть своих родных, свою родину. Вечером они сидели обнявшись друг с другом и, ритмично раскачиваясь, пели немецкие песни – ей запомнилась одна, про Августина. Пели так, что сердце щемило от напева, в этом пении были тоска и любовь.
Каждое утро Аня на кухне у печки находила букетики полевых цветов. Подснежники, тюльпаны – он приносил их с насыпи, из степи, хранил всю ночь, чтобы утром они были по-прежнему красивы. Как-то утром букетика на привычном месте не оказалось.
Она давно всем сердцем потянулась к парню. Он отличался от уральских хамоватых парней, стремящихся только облапать девушку. Марк был мягким, ласковым. Еле дождавшись времени обеда – а она уже понимала немецкую речь – и увидев отвернувшихся покурить охранников, спросила пленного, который всегда рядом с Марком был: «Во ист Марк?» Тот, посмотрев на нее по-доброму, произнес быстро: «Кранке». Не смогла Аня дождаться окончания работы и, придумав уважительную причину, попросила водовоза довезти по пути за водой и ее до Белых казарм. Лошадь летела с бочкой без воды так быстро и легко, но Ане казалось, что дорога никогда не кончится, и она все подгоняла лошадь.
Перед ней предстал длинный из красного кирпича барак, мрачный и холодный. Охраны не было. Марк лежал на ветхом матраце, прикрытый грубым солдатским одеялом с головой. Аня похолодела – умер! Но одеяло пошевелилось, послышался кашель, тот самый, надрывный. Бросившись на звук кашля, она нащупала горячий, с капельками пота лоб. Недолго думая, Аня подхватила невесомое тело Марка, устремилась к выходу, где ждала ее водовозка. С помощью Васьки-балабона – водовоза, у него фамилия Балабанов была, вот и прозвали его так – погнала лошадь на Уральск, к тетке своей, знахарке. И даже Васька, хоть и испуган был ее поступком, ей не возражал. У дома тетки помог донести Ане больного в дом. Тетка, увидев, кого занесли, сказала с печалью:
– Это – все, зря старалась. Да и зачем тебе он? Других, что ль, нет? Вон их, пруд пруди, – и кивнула на Ваську. Аня только молчала, нервно теребя жакетку на груди.
– Тетечка, милая, помоги, – вымолвила она. Тетка, увидев полные слез глаза, выдавила из себя:
– Теперь уж как Бог даст!
Аня вернулась к печке, когда до ужина осталось около двух часов, заехав домой захватить полушалок оренбургский, подарок отца в приданое. Отдала его поварихе старшей, чтоб та молчала, где она была. А Ваське-водовозу обещала свести со своей подружкой Мотей, чтоб тоже молчал.
Во время ужина все пленные смотрели на нее с благодарностью. А утром следующего дня на кухне на привычном месте она увидела цветы. Это были красные маки с маленькой запиской с одним только словом: «Данке». Охранник, старый солдат, подошел к Ане: «Ты, девка, смотри, зря все, не жилец он. Не говори в городе-то».
Каждый вечер пропадала Анна у знахарки, снесла ей все, что было ценного. Та, видя ее упорство, делала все, чтобы встал на ноги Марк, и он пошел на поправку. С благодарностью и нежностью он смотрел на Аню и пытался говорить на русском ее имя, и получалось у него «Аннет». «Майне Аннет». И так случилось, стал он ее любимым.
Строительство дороги двигалось дальше, в то утро все заговорили, что пленных отправляют куда-то, и Аня почувствовала боль. Марк давно рассказал о себе, о своей деревне, скорее городке, о своей мутер, повесил Ане на шею подаренный ему мутер медальон с его фотографией. Она знала, что он ее любит, но в маленьком австрийском городке его ждала старая мать, ей нужно было принимать решение, и она его приняла. Увидев Марка за ужином, подошла к нему, сказав: «Уезжай, ты мне не нужен».
Всю ночь проплакала Аня в подушку, чтобы не слышали родители, а утром на кухне, не найдя цветов, все поняла. Позже узнала, что пленных ночью погрузили в теплушки и отправили на станцию Покровскую Саратовской губернии, а там – на родину. Сердце Анны как бы остановилось, под ним кто-то больно застучал. «Это сын, – подумала она, – как дальше жить?» Васька-водовоз сзади обнял и сказал: «На, возьми». В руках его были цветы, завернутые в плотную бумагу. Это были белые лилии с запиской: «Майне Аннет».
Прошли долгие годы. И все эти годы Аня ждала весточки. Годы-то бурные были. Какая же тогда почта была? В 1970 году из Германии пришла открытка на фамилию Ани, где было сообщено, что родственники умершего Гитермана Марка ищут Фролову Анну в связи с завещанием их брата и дяди. Аню вызывали в КГБ, выпытывали, что это за родственники, кем ей является Гитерман. Она от всего отказалась. Зачем ворошить прошлое, от этого ничего хорошего не получится. У нее остался медальон с образом Марка, да есть его сын, ее любовь и надежда, – мужчина благодарно пожал мне руку и представился:
– Марк Маркович Балабанов.
Невидимка
Красива осень, как молодая женщина с роскошными золотисто-рыжими распущенными волосами. Волосы-листья отражаются в голубом с прозрачной дымкой небе и такого же цвета глубине реки Лик (Яик). Осень напоминает – берегите мою красу, я недолговечна, сменит меня седая зима, – как недолговечна память о человеке.
Осенью все табуны и отары в аулы возвращаются на зимовку, на готовый корм. В этом году одолели барымтачи, много скота ими угнано. Аул переживает, беспокойство и гнев нарастают у жителей – разве проследишь, как скот на правый берег переправили! Те, кто барымтой занимается, с казаками дружит, купцы там ушлые. Да казаки и сами наведываются в степь – поживиться тем, что плохо лежит. Давно уже эта междуусобица, и виной тому запрет для казахов на правом берегу Яика скот пасти, стоянки делать. Призывы слышны: «Бороться надо, сидит, бездельничает хан Нуралы, с царицей не ссорится, боится».
Вот и сейчас на белой кошме с красным орнаментом сидят старейшины рода табын, а в центре – девушка лет двадцати двух, богатырского сложения, одета не по-женски, а еще и жилет кожаный, отделанный золотистыми металлическими пластинами. Белоснежное ее лицо обрамляли роскошные две рыжие косы с золотистым отливом, в них вплетены были мелкие золотые монетки, которые звенели и переливались, отражаясь в ее синих, как бездонное небо, глазах. Рядом с ней лежала камча, на которую опиралась ее рука, что выдавало в ней опытную наездницу. Сидящие в кругу внимательно ее слушали, а она тихо говорила. Было слышно:
– Коктемир вернется, он вернется и вернет нам наше. Хватит войны, до добра она не доведет. И Дусалы-хан ничего не делает, только русской царице доносы шлет. И не царица она вовсе.
– Где же твой Коктемир, Сапура, что-то он говорит все время твоим ртом и живет в твоем доме, а ни разу в ауле не видели, даром что невидимкой зовется!
Сапура гневно прервала говорящего:
– Не веришь – не надо, – и обратилась ко всем остальным: – Передавайте в другие аулы рода табын и керей, что надо подниматься, поможет царь Петр.
– Так, говорят, не царь он, а Пугачев он – Емелька-каторжник.
Сапура резко поднялась, хлопнула по своему мягкому сапогу камчой, как будто лошадь, и вышла из юрты. Где же ты, Коктемир, ее джигит, возвращаться в свой дом не хочется – там ненавистный муж сидит, айран с бузой пьет. И никому сказать нельзя, что есть он Коктемир и хочет он свободы своему народу. На рассвете надо в соседние аулы наведаться, там они поумнее. Ее потянуло к реке. Река блестела под последними отблесками вечерней зари. Волны серебром переливались в ее свете. Река Яик разделяла две стороны – левую аульную и городскую казачью правую. С правого берега были слышны перезвон колоколов собора и зазывное пение татарского муэдзина с минарета мечети. Но это так далеко!
Она присела на кучку опавших листьев, сняла с себя тяжелый жилет, обтягивающий грудь, и свободно вздохнула. Сзади кто-то обнял, закрыл ей глаза, сердце сжалось – знакомые ладони: Коктемир – Ералы-хан! Когда он вернулся? Повернув к нему лицо, Сапура увидела уставшее лицо с рыжей бородкой Ералы, брата Нуралы-хана. Ералы из Омска прибыл, там у него связи – заручившись поддержкой старейшин, безбоязненно ездит по аулам. Объединить их – его цель. А Сапура – его помощник.
Еще долго сидели оба над водой. Ералы играл косами Сапуры, гладил ее лицо и руки, с нежностью заглядывал в ее бездонные глаза. Целый почти год ее не видел, вот теперь надолго приехал. Уже совсем стемнело. Вдруг в темноте что-то сверкнуло и его руку обожгло. Сапура вскрикнула, судорожно вздохнула, и ее тело обмякло – и уже лежало на коленях Ералы. Он сидел как вкопанный, в спине любимой торчало перо стрелы, а белая рубаха медленно становилась алой, а потом багровой от крови. Ералы не мог встать, кажется, и он стал сам бездыханным, его душа улетела вслед за душой Сапуры. Как много зла в этом мире! Ералы поклялся отомстить убийце – свои же из аула, стрела для охоты на лис.
Снова осень, снова возвращаются с кочевки на стойбище люди и скот, пожухлая трава уже не кормит. Да и трудно в мокрой от дождей степи. Из центральной юрты выбежала рыжеволосая девочка, ну совсем как золотая осень.
– Сапура, – позвали ее, а она озорно, не оглядываясь, побежала дальше, звонко смеясь. Она стояла на правом берегу Яика и вглядывалась в ее воду там, на левом берегу. И казалось, что там сидит та рыжеволосая молодая женщина, а по воде разливаются красные от ее крови ручейки. А может, это отражение яркого алого степного заката?
Немного из истории. Сапура Матенкызы, представительница рода табын, забытая временем, начинала движение Коктемира (Невидимки), продолжавшееся всего год, но давшее свои плоды (1775–1776 годы). Казахам временно дали царским указом возможность селиться и пасти скот на правом берегу Урала и стать казахским ханом Ералы, внуку Абулхаир-хана, более мудрому правителю, так не хотевшему войны.
Об авторе:
Леонова Наталья Владимировна родилась в Угличе Ярославской области 15 февраля 1947 года. Окончила в 1970 году филологический факультет Киргизского государственного университета во Фрунзе (ныне Бишкек).
После окончания университета начала трудовую деятельность в школе преподавателем русского языка, отслужила в милиции пятнадцать лет, работала в педагогическом университете заведующей педагогической практикой. В 2001 году поменяла место жительства, переехала в Калининградскую область, проработав там в средней школе, ушла на пенсию.
Вдова, двое взрослых сыновей. Пишет с юности, в основном короткие исторические рассказы. В ее копилке книг есть три издания серии «Уральские рассказы» об уральском казачестве и «Круги темные», в последнем рассказы-детективы. В этом году издана ее книга «Алые зори Великой степи» о казахских властителях и их судьбах. Принимает активное участие в издании альманахов «Российский колокол» и «Форма слова», где печатаются ее рассказы, а также в РосКоне.
