Пламенный Георгий Победоносец
1
Никогда в жизни он не чувствовал так остро каждую минуту. Силу и власть каждой минуты. Нет, он не боялся. Ни за саму свою жизнь, ни ответственности за чужую. Сейчас, когда немцы вплотную подошли к Москве, видел, что каждая минута важна. Он не имеет права думать ни о чём, кроме победы! Кроме поддержания духа войск. Ни один его поступок не должен уронить этого духа. Соблюдать свою внутреннюю силу – задача воина. И начинается этот дух в войсках – с него. Потому что он командует фронтом.
Эти страшные одиннадцать суток он спал не более двух часов из двадцати четырёх. Он не должен об этом думать. Он не имеет права! В опасности его родина, все люди. За спиной Москва. И всё же… Однажды он проснулся, схватившись за мизинец. Ему приснилось, что он – маленький мальчик. И снова порезал серпом палец, как в детстве. Мама Устинья тогда сильно испугалась, плакала. Всю дорогу до дома несла его на руках. Кровь хлестала, не останавливалась. Палец горел огнём. Соседка прошептала над его пальцем: «Едет Святой Георгий на коне, конь у него карий, а ты, кровь, не кань», – обернула подорожником и крепко завязала тряпкой. Мать ругалась на соседку за эти слова. Сказала, что не нужно было их говорить. Но кровь остановилась.
Ещё в поле, когда рассёк серпом палец, первой мыслью было, что теперь он умрёт. Но в сильных руках матери было спокойно. Яркое небо било в глаза голубизной. Второй, ещё больнее, мыслью была та, что теперь он не сможет помочь семье в жатве. Как же они без него управятся?
Мать! Она там, в их доме в Стрелковке, или, как привык он говорить с детства, в Стрелковщине. От Малоярославца час пути. Что будет, если схватят мать? Узнают ведь, кто она. Мать командующего фронтом. То есть боевого генерала, от которого зависит победа или поражение Москвы.
2
Мизинец ныл, то ли шрам старый…
В Москву он прилетел седьмого октября сорок первого года после командования Ленинградским фронтом. Окружения на Западном фронте можно было избежать. Несмотря на превосходство противника в силе и технике более чем в два раза. Надо было своевременно более правильно определять направление главных ударов противника и сосредоточить именно там основные силы за счёт пассивных участков. Этого сделано не было.
– Что вы намерены делать? – спросил Сталин.
С этого вопроса, с этого мгновения и до конца войны Главнокомандующим Советской армией стал Георгий Константинович Жуков. Хотя и не являлся им формально. В итоге это решило исход Великой Отечественной войны.
– Выезжаю сейчас же к Будённому.
– А вы знаете, где штаб Будённого?
– Буду искать где-то в районе Малоярославца.
Там его родная деревня, там речка Огублянка, как размашистая губа, охватывает соседнюю деревню Огубь, извилистая Угодка – его деревню, в своём начале она особенно глубока. Сколько рыбы он выловил там в детстве!
Иногда это была единственная еда в их доме кроме хлеба.
Вспоминалась ему мать каждый день. Как она от нищеты, чтобы выиграть копейку, уже поздней осенью и зимой, в грязь и стужу занималась извозом товаров с деревень на Малоярославецкую ярманку. Что она имела?
Рупь? Рупь двадцать за поездку. С этого вычесть корм их старой кобыле, еду, ночлег да ремонт телеги. Что оставалось? Почти ничего.
Жуков не спал. Днями и ночами. Думал, просчитывал все ходы, все комбинации, все возможности врага и все резервы – свои. Собирал воедино все данные разведки и боевых действий. Это было похоже на гигантскую шахматную партию. Только очень сложную и гораздо более многоходовую, чем самый каверзный игровой расклад. Цена любой ошибки в этой партии – жизни людей и судьба Москвы за спиной.
3
Самые страшные дни – с 6 по 13 октября. Когда противник мог одним рывком достигнуть Москвы.
Главным его оружием была стремительность, он это знал. Думал быстро, бил быстро, не рассуждая. О людях пёкся, но не боялся посылать их на смерть. Потому что по-другому воевать нельзя. Если нет выхода, надо умирать. Некое звериное чувство внутри никогда его не подводило. То, что потом вызывало панический страх у немцев при упоминании Жукова.
Дух войск – это некая эманация, которая пронизывает всех. Передаётся друг другу, как поветрие, как счастье или горе. Вещь тонкая, часто не поддающаяся никакой логике. Потому что это не знание. Это – вера. Поэтому он так берёг её. Он не мог отдать приказ эвакуировать мать. И бросить её он не мог. Штаб тоже нельзя переносить ближе к Москве. По той же причине. Вообще любое сражение, от банальной драки до целой войны, решается силой духа. Чей дух крепче, того и победа.
Падал первый невесомый снег. Он тает, не долетая до земли.
Когда, совершенно измотанный, увидел свет в родном окне, сердце забилось птицей. Неужели не спит? Постучал тихо в окно. Так и есть. Мать молилась. Он увидел, какая буря чувств отразилась на её морщинистом, худом лице. Обмерла, изумилась, выскочила навстречу в чём была… Прижалась и расплакалась. Её руки – это его дом, его единственный дом. Огромные, трудовые, шершавые на ощупь.
Смотрела на него и не узнавала. Какой важный, суровый генерал. Мощный, как глыба. А она – такая маленькая… Огромная сила исходила от него. Богатырская. Даже перекрестилась. «Родненький…»
– Мать, собирайся. Времени нет ни минуты. Буди Машу и детей. С собой ничего не брать, кроме тёплых вещей. В машину не влезет. Четверых детей, главное, разместить. Придётся двоих – на колени. Да и времени нет
4
Собирались ровно пятнадцать минут. И то потому, что мать вдруг сказала, что никуда не поедет. Она старая. Не боится она фашистов. И за Россию не страшно.
– Сегодня Покров Пресвятой Богородицы, сынок, разве не помнишь? Рано в этом году, четырнадцатого октября.
Он мотнул головой. Разве он мог об этом думать сейчас?
– Укрыла, сынок, она своим платом Русь. Теперь всё хорошо будет, я знаю. Не пройдёт фашист. Куда извергу до Богородицы.
– А бережёного Бог бережёт, – сказал он. – Мать, надо ехать, понимаешь?
Она согласно кивнула. Хорошо, если он хочет. А как же куры… Что ж…
Соседку не пойдёшь сейчас будить. В печь плеснула воды. Из сундука-укладки, что собирала всю жизнь, взяла только новенькие рукавицы.
Когда он отвернулся, схватила три иконы: Спасителя, Богородицы и Георгия Победоносца – сунула под тулуп. Знала: он не одобрил бы. И пусть. Она всё равно помолится. Перекрестила его тайком, когда шёл к машине твёрдой своей походкой вразвалочку. Последним движением открыла клеть с курами. Проголодаются – выйдут. Тут их Авдотья и увидит. Последний раз посмотрела на дом и туда, где во тьме не было видно Угодки. Просила Машу пособить ей, когда влезала в машину.
Сидя на переднем сиденье, рядом с сердцем всё время ощущала твердь икон под тулупом. Но было ей не больно, а тепло от этого. В «эмке» был холод, печки тогда не было, но и мороза – пока тоже, спасала одёжа. Ей хотелось притулиться к нему, но не могла… Боялась отвлекать. Не отводила глаз, так соскучилась. Богатырь у неё сын. В деда Артёма пошёл, её отца. А вот на родного отца не похож совсем. Константин был тонкий, совсем не мощный, узкоплечий, с нежными руками. Только сапоги и мог тачать, а к крестьянской работе не особо годный был. Душевный, правда, не отнять.
5
Ночь летела им навстречу. Ехать она не боялась. Хотя была в машине первый раз в жизни. Иконы с ней и Богородица над ними. Невидимая, с огромным своим платом на всю великую Русь.
Потом не выдержала, сказала:
– Знаешь, сынок, что люди о тебе говорят? Когда газета пришла, что тебя назначили командиром фронта нашего, все бабы в деревне решили: теперь мы спасены. Так и сказали: где Жуков – там победа. Они твой портрет из газеты вырезывают да в красный угол вешают, недалече от икон. Татьяна вон и Авдотья.
Усмехнулся:
– Сталина портрет вешают.
– Нет, сынок, тебя. Во что же ты сам сейчас веруешь?
– В оперативно-стратегическое управление войсками, мать.
Вздохнула:
– Веруешь или не веруешь – Бог всё равно бережёт. А Богородица укроет.
Ехал до самой квартиры в Москве, где жила Александра Зуйкова с дочерьми. Больше некуда. Якиманка, 50. В окна видна древняя церковь Иоанна Воина, а в подвале – привилегированные бомбоубежища с койками, отгороженными простынями. Этот адрес у них недавно. Для тех, кто не уехал в эвакуацию. До этого жили в огромном «Доме на набережной». Москва тёмная, ощетинившаяся, насторожённая. С первым вьющимся сверху снегом.
В штабе был в четыре часа утра. Подумал, что надо снова просить шофёра залить полный бак бензина. Что он подумает? Мотался ради любовных утех в дивизию Белобородова. Пусть. Он хороший. Довериться ему можно. Только это лишнее. Уснул сидя, уронив голову в руки на столе. Прямо в карту. Теперь бояться нечего. Отстоим. Москва за спиной. И мать.
Об авторе:
Татьяна Трубникова – кинодраматург, член Союза писателей России, Союза писателей Северной Америки, Академии русской словесности, Интернационального Союза писателей.
Выпустила сборник рассказов «Знаки перемен». Работала соавтором над телесериалом «Любовь слепа» продюсерской студии 2V по романам Е. Вильмонт.
Роман «Танец и Слово» о любви Изадоры Данкан (Айседоры Дункан) и Сергея Есенина удостоен литературной премии им. М. Пришвина и заслужил множество положительных отзывов критиков и читателей. Переиздан издательством «РИПОЛ-классик» в количестве 2000 экземпляров.
Интервью с писательницей были опубликованы издательством «Подмосковье», журналом «Горизонты культуры», альманахом «Литературное Подмосковье» и другими изданиями.
Вышли в свет сборники рассказов «Во имя прави» (2019) и Disrupted Breath (2020).
