Шелк лоскутный, или Книга падших
Глава из новой редакции неизданной повести
Особый сон
Маленький пожилой человечек в очках и с огромным рюкзаком за плечами сделал привал. Он тяжело дышал, подъем был значительным для него. Весь рюкзак был заполнен только лишь одним исследованием – объемным прибором, изготовленным самим УБО. Страховой бутерброд и бутылка с водой скромно ютились в кармане рюкзака в компании с потрепанной записной книжкой этого неугомонного человечка, практиковавшего поначалу редкие походы на холмы из удушающе обширной равнины обыденности. Со временем эти походы стали регулярными и более частыми. УБО даже подумывал остаться там навсегда, там, на высоких холмах или даже горах. Увы, его здоровье было тесно связано с этой обыденностью быта. Свои вылазки ему приходилось совершать по мере восстановления, вновь и вновь «воспаряясь» над рутиной быта. Каменистая местность этого региона Армении с названием Караундж была объемной повсеместно. Древняя обсерватория располагалась вблизи городка Сисиан на высоте более полутора километров над уровнем моря.
Чистый горный воздух, наполненный вибрациями, и сердце пожилого исследователя бились в самом интенсивном ритме, на грани возможностей. Вчера с экскурсионным автобусом он тайно привез груз – почти пуд песка, собранного им ранее на дне ложбинки русла горного ручья и просушенного на солнце. Свою вчерашнюю ношу он сохранил и по возможности незаметно высыпал на самой границе плато, в месте, неприметном для туристов, редко отдалявшихся от расположенных полукругом мегалитов – стандартного маршрута пожилого экскурсовода-женщины. Тем более что этот маршрут включал также последующее посещение развалин церкви среди гор с остатками иных церковных сооружений, некогда украшенных множеством вычурных, вырезанных в камне крестов. Тогда УБО предупредил экскурсовода, что не поедет дальше с экскурсией и самостоятельно вернется в Сисиан, а затем и в столицу (Ереван). Для пущей убедительности ему пришлось повторить свои заверения о решении добровольно покинуть группу в присутствии нескольких экскурсантов. После их отъезда, еще раз осмотрев центральную часть этого мегалитического памятника, УБО поспешно занялся наконец необычной работой – сборкой и наладкой своего объемного экспериментального, но, по сути, очень древнего прибора – шарообразной астролябии. А7.10.17.27.
Экскурсии в этот день были нечастыми – понедельник. (Хотя причина для большего внимания определенно была: осеннее равноденствие ведь.)
Серия замеров положения солнца указывала на наступление осеннего равноденствия. Сегодняшний день был удачным. Сделав предварительные приготовления, расположив свою сферическую астролябию в почти идеальное горизонтальное положение, вставив два килограмма новых батарей для питания моторчиков при каждом ободе, УБО в течение часа утяжелял, заполняя полую структуру торообразных ободьев песком. В идеале для регистрации предполагаемого эффекта обод должен быть массивным и способным к сильной раскрутке моторчиком при нем. Вес конструкции фиксировался при вращении ободьев под разными углами положения осей вращения относительно сторон света – «грубая метка» и горизонтальной оси – «тонкая метка».
Рядом с астролябией УБО положил лист с графическим рисунком векторов, замеренных на мегалитах с отверстиями. Размеры и величина отверстий позволяли давать вектор с погрешностью до трех градусов.
И результат был! В одном из положений векторов общий вес уменьшился, и это уменьшение было связано со скоростью обращения обода! Взволнованный исследователь «прозвонил» самые малые интервалы – до одного градуса вблизи эффективного вектора, повторив несколько раз замеры. Песок в тороидальных ободьях давал
небольшую вибрацию ввиду неоднородности структуры и неизбежных пустот. Однако на фоне вибрирующего значения веса всего прибора был виден средний результат уменьшения веса. Определение было прервано по банальной причине – все батарейки были разряжены, быстро отработав срок, но послужив на славу. Ось эффекта совпадала на этот день с осью одного из отверстий в мегалите.
УБО представил картину, как это могло работать в те давние времена в древней обсерватории. Жрецы вставляли особую жердь или даже металлический стержень в отверстие и уравновешивали концы этой оси-стержня двумя каменными кругами-жерновами с отверстиями для фиксации на смазанной маслом оси. Затем наматывали на стержень длинную веревку по обеим сторонам мегалита и, используя десяток опытных и сильных помощников, раскручивали ось. При этом в определенное и точное время года соответствующий мегалит становился магическим. Раскрученные жернова зависали в воздухе! А иные конструкции такого мегалита с крутящимися жерновами мог поднять местный силач (правда, это случалось очень давно) и переместить его, строго следя за тем, чтобы не изменить направление оси вращения. А иногда один из жерновов улетал в небо, и его уже больше никто не видел. И это чудо принималось как жертва богам.
Ви, легко преодолев свое виртуальное положение от скрытого стороннего наблюдателя до участника и даже романтического испытателя, вернулся к тому месту, где только что улетел жернов, к моменту его воспарения. Он ухватился за осевую палку, густо смазанную чем-то типа солидола, и резко воспарил с вращающимся жерновом, крепко держась за концы палки. Его вес с несущими системами слегка превосходил подъемную силу вращающегося жернова, и траектория движения сначала стала параллельной плоскости площадки, а затем под воздействием торможения трением начала спускаться вниз. Он летел над склоном горы, и сердце его радостно билось в экстазе этого полета. Приземление было удачным – на нижней поверхности склона, недалеко от дороги. Перед тем как проснуться, он бросил взгляд вверх, на то место, откуда он вылетел в самом начале спуска, и увидел удивленное лицо УБО, сопровождавшего его нежданный полет наблюдением.
Вся эта магия и была тем чудом, оставленным далекими предками для укрепления веры и традиций. Записав результаты своих экспериментов, замеренные углы осей вращения, УБО прощупал пальцами все доступные отверстия на мегалитах. Некоторые из них были особенно гладкими в верхней их части. Затем, высыпав песок из торроидальных ободьев, собрал свой прибор, не без труда запихав его в рюкзак. Постояв еще немного в самом центре обсерватории, начал обратный спуск по дороге в Сисиан. Сегодня ему повезло – никто не помешал, кроме этого невероятного случая, и он был не просто доволен, но рад результатам исследования. Пока ему не удавались подобные эффекты в более северных широтах. Очень уж трудно побывать одинокому исследователю и сделать замеры в разных широтах в узкие промежутки времени – дни осеннего и весеннего солнцестояния, равноденствия.
Почему и как это работает, он поймет позже, перед самой подачей заявки на получение авторского свидетельства на способ левитации. Но в то время, когда он подавал заявку, его уже занимала иная, но связанная с вращением мысль о «заторможенном» течении времени в зоне оси и на периферии. На полюсе планеты и экваторе. Да, этот эффект едва различим, но он очевиден. И его кольцевой светонакопитель, обладающий сдвигом времени закольцованного света, – потенциальный элемент машины времени. Теоретически мы могли бы наблюдать за небесным телом с яркой аффектацией в прошлом по искривленным вокруг черных дыр оптическим свечениям, возвратившим нам искаженный образ свечения той аффектации…
Первые летающие механизмы такого принципа имели горизонтальную ось и проявлялись на экваториальных широтах. Авторского свидетельства он так и не дождался, и прошел слух, дошедший до него, автора, что эту технологию купили какие-то немцы у подпольного патентного дилера. Примечание автора.
«Да, оси вращения – подручный ключ к ориентации в пространстве Вселенной», – подумал он. Только что покинувший свой сон. Астролябия… Регистрация кризисных состояний движения волчков в увязке с их вектором может дать действительно интересную информацию и о нашем космическом пути, и о тех процессах, которые происходят во Вселенной, типа пульсаров и иных космических объектов. В них, вероятно, имеет место несовпадение векторов вращения системы и самого элемента системы. А возможно, даже внутри планеты или иного крупного астрообъекта имеется ядро, плавающее в расплаве (либо иной жидкой оболочке с корой) и имеющее иной, несовпадающий импульс вращения, вплоть до перпендикулярного. И это, согласно эффекту сохранения импульса вращения Джанибекова, будет приводить к повороту этого ядра в течение каждого полуцикла вращения всего объекта. И тогда этот объект может проявлять свой внутренний скачок как особые колебания… в зависимости от вязкости расплава (жидкости) либо изменения магнитного полюса.
Немного поразмыслив, он вспомнил идею корпускулярно-волновой природы света, особенностей элементарных частиц. Там также происходят похожие по сути скачки, проявляясь как частица либо как волна.
Мелькнула безумная мысль: «А может, и то, что мы называем душой и что само по себе практически не проявляется в этом мире как материя, а лишь опосредованно, также способно к подобным “порывам”!»
Вспомнился в этой связи Инох ден Фоникен.
«Надо будет еще вернуться к этой мысли! – подумал Ви. – А в этот раз не отвлекаться от завораживающих интерпретаций фактов физиками-теоретиками».
Ему представилось реальное пространство как сильно искаженное взаимодействующими со всех сторон телами, вызывающими такой эффект постоянного переключения. Для макротел эти переключения происходят иначе, «спонтанными» переворотами относительно некоторых векторов пространства. Пространство само организовано такими векторами. Но вот что интересно! В каждой точке пространства имеются векторы, в которых переключение отсутствует. Векторы Исключения. В этих векторах могут происходить события невероятные для обычного мира, вернее, его картинки в нашем сознании. Скажем, частица остается только частицей, а волна – волной. Меняется время – оно останавливается в этом векторе. Через них, через Векторы Исключения, происходит проявление чудес этого мира! Кроме времени, там, на этом векторе, меняется гравитация, меняется все! Мы смотрим, но не видим эти разгоняющие вектора вращения, наблюдая завораживающую картину смерча, уносящего массивные предметы, предварительно раскрутив их.
Но найти его непросто. Надо доработать коллайдер. Хорошо бы разместить его строго на полюсе планеты. Или поискать Тота с его «приборным» клювом – датчиком такого вектора. Использовать же еще сложнее, так как и он меняется в этом нашем пространственно-временном континууме.
Фальк
Писать начала рано, еще в средней школе. На уроках литературы приходилось писать по два сочинения: одно, написанное вне правил и канонов, забирала на память учительница, второе писала так, как принято. После сочинений долго увлекалась поэзией. Просто рифмовать было неинтересно, хотелось чего-то нового, острого и необычного. Стала пробовать писать стихи с диалогами героев, пробовала рифмовать иностранные и русские слова, играла с ударениями и переносами, сохраняя размер и рифму. Довольно долго выкладывала свои произведения на одном из крупных форумов интернета, но юношеский максимализм плохо переносил критику. В какой-то момент стихи писать перестала.
Но внезапно начала писать прозу. Первые опыты были наивными и довольно пафосными, очень хотелось написать что-то такое же гениальное, как у Кафки, от которого сходила с ума. Но получалось плохо и некрасиво. Внезапно стала писать повесть, писала три месяца не отрываясь, полностью от руки. Это был уже совсем другой язык, там появился некий стиль. Повесть была наполовину автобиографическая. С одной стороны, это был рассказ о кучке людей, которые глубоко несчастливы внутри, но пытаются этого не замечать, собираясь в рок-группу и пытаясь пробиться в этой жизни наверх. С другой стороны, описала внутреннюю правду и характеры людей, с которыми на тот момент была близка. После этого Фальк не писала лет двенадцать.
После большого перерыва вернулась к прозе. Долгое время просто набрасывала какие-то сюжеты, зарисовки, которые было сложно отнести к какому-то определенному стилю. Это было что-то среднее между фантастикой и фэнтези, сопряженное с проблемами реального мира, человеческих ценностей и законов, по которым функционирует социум, но чего-то законченного написать не удавалось. Идеи были слишком масштабными, не хватало фантазии и мастерства. Произведения были отложены в стол и временно забыты. А потом случилась долгая и несчастливая любовь, которая на одном дыхании вытащила из Фальк две повести. Сейчас пробует вернуться к тем романам, которые лежат в столе, несмотря на то что она пытается написать уже немного по-другому. Надеется, что когда-
нибудь ее слова изменят мир.
Ремесло
отрывки
Эфи
Целое и его части. Я знаю, что ты меня видишь. Кто стоит в проеме дверей? Я или ты? Бруно… Я хочу и не хочу. Хочу чего? Не хочу ли? Давит, давит. Раздавит. Размажет. Разломит. Но ты придешь и вырвешь меня из тьмы. Ты придешь. И все остальное отступит на дальний план. Потому что ничего остального давно уже нет. Но мне по-прежнему сложно в это поверить.
Выйти пораньше. В мир, который я ненавижу. Чтобы поменьше народу. Чтобы не думать про смысл. Чтобы из памяти вырезать все. Сначала тонким острым скальпелем. С методической точностью и аккуратностью хирурга. Потом просто рвать с корнями, так как прецедентов за каждый астрономический час становится все больше. Я тоже умею быть варваром. Не вся слава дикаря должна достаться именно тебе.
Я когда-нибудь потом объясню тебе, зачем я так долго бежала в противоположную от себя сторону. И я все больше убеждаюсь, что не только от себя. Становлюсь отшельником. Таким же, как ты. Мне нравится быть в пустоте пространства. Когда никто не топчет траву. Не ломает линию радуг. Не издает звуков. Все, чего я хочу сейчас, – это общей тишины. Которой ты мне не дашь. Ибо ты занят. Ты убиваешь меня. А еще я хочу, чтобы ты увел меня отсюда навсегда. Но ты на своей войне. И я тебе не судья.
Дни те же. Слова разные. Где ты, Бруно? Я не могу убивать так красиво, как это делаешь ты.
Эти люди. Они все больны. Я не знаю чем. Может быть, человечностью? Ты говоришь, что это скоро пройдет. Я наперед знаю все то, что ты мне расскажешь. И я хочу, чтобы ты продолжал повторять. Ты говоришь: подожди. Хорошо, Бруно. Я буду ждать. Ты никогда не бросался словами. Только ножом.
Игра в классики. Игра в классиков. Игра слов. И игра в слова.
Путь пацифиста. Ты убиваешь, чтобы на него встать. Работаешь каждый день. Как проклятый. Не покладая рук. В глубине души надеясь, что если пока ты еще не святой, то хотя бы отчасти просветленный. Юродивый. Даже меня не пощадил. Целых два монолога. И это не меняет абсолютно ничего в текущем положении вещей.
Сеешь, сеешь. Что там вырастет? Приучил себя не смотреть назад. Кто видит плоды трудов твоих? Как же сложно говорить о себе и про себя. Даже в тех монологах, что принято считать моими. Кто убийца? Я убийца. Самоубийца. Не побоялся мне это показывать. Я ценю, что между нами либо правда, либо молчание. Жестокую, Бруно, я люблю по-особому трепетно.
Я устала, Бруно. Ты же видишь, почему и от чего. У тебя же есть глаза. Уши. Душа. Сколько осталось терпеть? Судя по глазам, которыми ты прожигаешь нутро, недолго.
Философ и основоположник. Крепкий союз. Кто из нас кто? Кто убийца?
Бруно
Дом у дороги. Я так пьянел, растворяясь в тебе. Я успевал забыть все, перед тем как выйти в рассвет. Я греховно избалован природой. Нужно уметь чувствовать расстояние «между». Иначе можно оступиться даже на собственном пути. Я сделал неверный шаг. Как теперь все исправить?
Дом у дороги. Я закрылся на все замки, чтобы выстоять в битве с собой. Чтобы слезы внутри вышли реками. Потекли вдаль. Разлились по земле. Дали влаги корням. Я так долго просил о тебе, Эфи. Что я творю, неразумный?..
Дом у дороги. Я всю жизнь хватаюсь за вещи. А они хватаются за меня. Теперь эта зараза перешла на людей. Кто-то идет за мной. Брат-близнец. Вечно копирует. Рассматривает. Отсвечивает. Не дает развернуться. Ощутить свою мощь. Кто-то идет. Не дай бог, если это я сам.
Дом у дороги. Привязанность. Зависимость «от». Не имеет значения от чего. От кого. Пока ты привязан, можно не беспокоиться о смысле или других посторонних вещах. Можно быть до умопомрачения сосредоточенным. До поры до времени можно все. Потом приходит счет. Я – писатель. Смотрю на мир глазами убийцы. Злюсь. Подозреваю всех через одного в том, что они меня ненавидят. Не принимают. Не видят во мне ни гения, ни пророка. А видят во мне лишь «ничто». Я придумал себе это сам. Я хотел, чтобы так было. Теперь так и есть. Мой кропотливый труд. Апофеоз меня во мне же. Люди любят читать трагичные вещи. Это как-то настраивает на позитивный лад и дает возможность пережить собственную никчемность. Люди любят читать. Эфи любит читать. И читает. О том, как я ее убиваю. Скот. Не отвечающий сам за себя. Паяц. Вымещающий злобу на ближнем. Нет идеальных людей. Есть идеальные судьи. Писал. И вдруг начал карать. Кто дал мне право пускать в этот мир такие слова? Я дал его себе сам.
Дом у дороги. Она любит мои книги. Она ненавидит меня. За них же. Они опаляют ее жизнь. А я за углом ухмыляюсь. Они выжигают нутро. А я сильней раздуваю пламя. Тянет. Не издает. Кормит надеждой. За мое скотство. Хотя должна была выгнать взашей. За роль палача, права носить которую мне никто не давал. И Брат читает. Чтит. Каждую строку. Плачет. Я тоже плачу. Я тоже чую. Портит страницы. Соленые мрачные буквы. Идет. Настигает. Зачем, Брат?..
Дом у дороги. Книги лежат на полках. Ждут, пока их возьмут в руки. А Брат занят. У Брата дело. Брат убивает. Каждый шаг – труп. А враг жив. Овраг. День за два. Корабль на мель. И по следу. По суше. По каменному дну земли. По врага. По жертву. Собирает урожай. Жнет. Кто сеял? Кто боронил? Кто кем был? Всем был. Со всеми был. Из всех вы-был. Пошел на убыль. Убыл. Луноликий. Грязноокий. Ярко-алый. Брат… Брат… Обними меня, Брат. Жертвы приходят на исповедь. Видят лезвие. Про-лезли. Но не вылезли. Вышел месяц из тумана. Кого ты убиваешь? Скажи, Брат…
Дом у дороги. Пока горит свет, я буду писать. Реставрация себя прошлого. Возвращение в точку отсчета. Ничего нового. Новости изнутри приходят с еще большим опозданием. Это уже не ретро и не консерватизм. Это что-то похуже. Непроходимые леса. Маленькие ужасы большого прошлого. Или наоборот? Все мои путешествия были странными и страшными. Странен был путь, который я избирал. Это становится интересным. Моя жизнь становится мне нужна. Что дальше, Брат? Ее ножом. Эфи ножом. И меня тоже, Брат?
Дом у дороги. Слишком высокая скорость. Я не успеваю почувствовать и ощутить глубину творимого мною и ради меня. Я говорю, что не время. А когда время, Брат?
Эдгар. Бруно
Доброе утро. День. Вечер. Ночь. Прошу простить меня за сарказм, но тебе всегда было все равно на то, какое сейчас время суток. Почему я так считаю? Я залюбовался на твои сны. Я был покорен твоей явью. Мне до сих пор сложно уложить в голове твою нечеловеческую способность превращать свою прекрасную жизнь в персональный ад. И требовать плату за вход с каждого, кто осмелился пожелать тебе приятного аппетита.
Я люблю углубляться и изучать подробности. Я озабочен поиском ответа на вопрос о том, почему человек сознательно обрекает себя на рамки, когда он волен делать все что пожелает. В некоторых, особо редких, случаях – быть Богом. Но это, видимо, не про тебя.
Как легко рассуждать о своей и чужой жизни в сослагательном наклонении. Как быстро привыкаешь ко вкусу дешевой еды и несбывающимся мечтам. Как яро, срываясь на хрип, учишься отстаивать маленькие мелочи. Переносить эти бациллы с места на место. Заражать других, ни в чем не повинных людей болезнью, именуемой бытовым параличом. И при всем этом, Бруно, не испытывать угрызений своей крошечной совести. Как все-таки низко можно пасть, когда перестаешь ощущать в своей жизни необходимость мессианства, а ложишься с ногами на продавленный диван и непрестанно думаешь о высоком, примеряя возможность его реализации к количеству тварей, гипотетически могущих помешать тебе торжественно поднять знамя на покоренной вершине. Я открою тебе правду. Тот, кто идет вверх, всегда остается один. По земле стелется только трава. И ты стелешься. Злой. Полумертвый. Не живой.
Избито. Размыто. Неточно. Мне сложно поверить и представить то, что весь мир воюет против одного не известного никому человека. Уже одно это могло бы сделать честь и оправдать жестокость дальнейших шагов. Но я, как ни всматриваюсь, не нахожу ни одного упоминания о тебе в разрезе истории и времени. С тобой я тоже сразу перешел на «ты». Так и оставим.
Пришло время подбить итоги. Одинаковые дни. Будильники и часовые пояса. Трудовые книжки и визы. Отпечатки пальцев и фотографии. Жизни читателей одного романа. Повести. Эссе. Не вычитано корректором. Не набрано в типографии. Закопано на заднем дворе под дикой вишней. Развеяно пеплом над океаном. Забыто раз и навсегда. И, зная все это, я до сих пор оставляю тебя в живых. Это большая неожиданность даже для меня самого. Представляю твое неподдельное удивление. Убийца со странными манерами. Может быть, будет без крови? Не будет. Ты первый, чье имя я знаю и узнаю́. Трус. Как сильно я тебя за это ненавижу.
Такой большой. Нехороший. Страшный. Сижу на поле васильков. Смотрю на птиц. А завтра буду убивать, убивать, убивать. Кого-то другого. Не тебя. Постоишь в очереди. Подождешь. Но это уже ничего не значит. Если я могу сказать тебе в лицо, что ты трус, значит, и твоя личная смерть где-то не за горами. Я не святой. И тоже могу ошибаться в последовательности выбора жертв. Только от этой моей ошибки будет еще хуже. Ты ведь не знаешь, когда я снова приду. Ты вообще ничего не знаешь.
Я мог бы уйти сейчас и дать тебе жить без меня. Я мог бы уйти, потому что и сам устаю. Но если я сдамся, то, скорее всего, закончу свои дни еще хуже, чем ты. Потому что я буду знать, что мог стать Богом, но почему-то не решился этого сделать. Поэтому с тобой я собираюсь быть особенно безжалостным. Я знаю, что люди не меняются. Никогда. И ты меня в этом не разубедишь. Пора переступить грань вежливости и терпимости. Это изматывает и продлевает жизнь. Тебе. А заниматься добрыми делами я не намерен.
Такая манера речи. Такой способ жить. Каждому свое. Отличное от других. В этом вся соль жизни. Мне просто нужна твоя Душа. Все остальное, Бруно, ты можешь оставить при себе.
Я ничего у тебя пока не забираю.
Но я скоро вернусь. Жди.
Эфи
Господи… Научи… научи меня жить… Научи меня хоть чему-нибудь. Потому что я не знаю, куда и зачем я иду. Руки по локоть в крови. На ладонях много смертей. Сколько еще я должна убивать? И зачем? Ты вложил в мои руки право. Право самой выбирать. И я выбираю. Или думаю, что выбираю. Комод на ключ. Ключ в карман. Погибли. Пали смертью храбрых. Завалила камнями. Увила плющом. Чтобы никто и никогда. Не поднимутся и не встанут. Задохнутся в темных ящиках. Эдгар взял бы в пример. А уж не взял ли? Куда мне теперь идти? Выведи меня из этого леса.
Хочу вниз. Вниз. Там, где можно выбрать свое. Где можно статься своей. Стоять на одном берегу. Преломлять один хлеб. Пить из одной горсти. Противопоставление. Против другого себя поставила. И, ума лишенная, других чего-то лишаю. Чтобы все по-честному. Чтоб не качался мир. Не звенел в ушах.
Этот еще полежит. Этот еще подождет. Слог еще не окреп. Выше локтя – креп. Черный. Под пресс идут безликие. Под нож – рукотворные. Неразрешимое противоречие. Я воскрешаю всех тех, у кого он забирает жизнь. Синее-синее. Глупое… Женское… Не переломить соломинку. Нищий может говорить и делать все что пожелает. Что потеряет нищий? А я почему молчу? Властная. Строгая. Уж мне ли бояться слова?
Слово. Которое всегда последнее. Которое всегда за мной. Вымолченное. Спрятанное. Скрытое. Со-крытое. Я решаю, кому говорить, а кому молчать. Извожу под корень весь его труд. Сею сорняк. Вырастет бурьян.
Круги. От камня по воде полукружие. Упадет на дно. Останется там. Деревянный гроб. Темный. Душный. Тебя под пресс. А тебя вразнос. Мертвый, мертвый. Неживой. Не смотри так, Бруно. Не разжалобишь. Я решаю. Меня решают. Сильные мира сего. И я. Между молотом и наковальней. Лишний персонаж. Умен не по годам, писатель. Так иди и проси за себя. Сам. Хоть руку протягивай. Выживай как можешь. Крутись. Вертись. Уж на сковородке. Не можется? Тогда в стол. Еще полежит. Не состарится. А ты мал еще, чтоб слово глаголить. Подрастешь. Подтянешься. Мое деревце. Не сломался бы.
Создаются коалиции. Разрастаются агломерации. Как я его люблю. Как я его боюсь. Как я за него боюсь. Как я без него боюсь. Улицы длинные. Узкие. На блузке чернила. На блузке следы. Буквы и звуки. Круги.
Господи… Имя мое. То, что дано от рождения. То, что до могилы своей пронесу. Чтобы помнили. Если не по делам, то хоть по имени. Буквы и звуки. Эхо прошедшего времени. Эго. Племенной скот. Клеймо рода. Уже вроде как обязан соответствовать. А то на живодерню пойдешь. Высекут. Усекут. Будешь знать.
Плохая речь. Голову с плеч.
Эдгар. Бруно
Я листаю страницы твоих книг и поливаю слезами бумагу. Я не могу остановиться, хотя это не самое лучшее чтиво для среднестатистического человека за тридцать. Это не самое лучшее времяпрепровождение для любого, кто не является пациентом психиатрической лечебницы. Конечно, на все это можно смотреть под разными углами. Но я просто ем страницу за страницей и жду продолжения. Потому что я уверен, что ты пишешь все это про себя. Даже тогда, когда прикрываешься ей, бросая ее под мой острый нож и не менее острые фразы. Это просто отсрочка. Которую ты даешь сам себе, чтобы не всматриваться в свое личное дно, в котором очень темно, Бруно. Там так глубоко, что, если я брошу камень, я ничего не услышу. Как надолго тебя теперь хватит? Посвяти себе хотя бы главу, Брат. Будь честен. Будь щедр на слова. И воздастся тебе сторицей. Посмертно. Потому что ты встал на кривой путь. Ты бы хотел с него сойти? Я вот хочу, Брат. Да ты не даешь.
Я всегда мечтал иметь Брата. Вот такого вот мрачного Братишку. Который сам в себе. Ни с кем не перебросится и парой слов. Вечно хмурый и мрачный. Но свой. Родной. Я всегда мечтал быть похожим на него. Младший. Всегда копирует. Трется рядом. Соответствует. Срисовывает повадки и стиль. Но повторять тебя я уже не хочу. Я не убийца, Бруно. Хотя ты и рисуешь меня именно таким. Если бы ты хоть раз набрался своей чертовой смелости, о которой так много и нудно пишешь, и признал бы свою узколобость и фальшь относительно жизни, которой живешь и которой всерьез продолжаешь по-прежнему жить, я бы принял свой крест и был бы достойным книжным героем. Я бы стал тебе Братом. А теперь стану только Врагом. Ибо если не я, то кто? Просто скажи мне, Брат. Просто скажи. Поговори уж хотя бы со мной, если не можешь связать двух слов ни с одним человеком. Освободи свою душу, Брат. Если бы ты только знал, как она тяжела.
Пишешь. О том, что назвать вслух не поворачивается язык. О своей собственной тьме. Через меня. Через нее. Ты пишешь о себе. Все пишут о себе. Поголовно. Поголовье. Стадо. Кого на бойню. Кого на пастбище. Из писарей ты. Из ученых. Я-то проще. Грубее. А ты – белая кость. Не притронуться. Люблю смотреть, как вы вырождаетесь. Через одного. Генотип портится. Вместо слов – междометия. А ты – породистый. Да глупый, Брат… Все, на что тебе хватило ума, дать мне в руки нож. Научить вытирать меня кровь. С лезвия. С рук. С пола. Со стен. Я не чураюсь грязной работы. Я ведь почти что такой, как и ты. Мстительный. Мелочный. Эгоистичный. Значит, бойся меня, Брат. Ос-те-ре-гай-ся. Неровен час, и тебя порешу. За гордыню, Брат. За то, что все чужими руками…
Мне всегда приходится быть в тени и следить за тобой издалека. Такие, как ты, избегают таких, как я. Потому что, по сути, нам не о чем говорить и нечего разделить в этой жизни. Про себя ты не напишешь никогда. Это я уже понял. Ты всегда будешь искать такого врага, которого можно винить в том, в чем тебе удобно винить его прямо сейчас. Всегда будет кто-то другой. Кого ты заставишь меня убивать. Вот этими вот руками. В которые въелась кровь. Не отмыть. Своими ты пишешь. Моими пускаешь кровь. Это несправедливо, Брат. Это очень несправедливо. Но ты сам выбрал свой скорый конец. Ты меня не увидишь и не заметишь. Потому что у меня в этой жизни свое четко определенное место. И я его знаю. Мне не нужно метаться и притворяться кем-то еще. Потому что я – это я. А кто ты? Хочешь узнать ответ. Неоправданно дорогой подарок. Не переношу кровь, Брат. Лучше бы ты просто о них писал.
Бруно
Никто никому ничего не должен. Это слишком сложно. Это невыносимо. Это заставляет уходить от людей и жить в тишине. Придет время. Время пускаться в свой путь. Собрать вещи и уйти. Либо снова сбежать. Либо добраться до границы настоящего себя. Что выберу я, неспособный принять настоящее таким, какое оно есть? Что я решу,
ненавидимый сам собой изнутри и снаружи? Невидимый. Непроявляющийся. Мне никто ничего никогда не был должен. Даже ты, Брат… Тем более ты.
Скоро мы исчезнем. Этот день ближе, чем может показаться. Я жду его. Изо всех сил. Натянув жилы и мышцы. Улыбаясь, радуясь, притворяясь. Не отсвечивая. Исчезая. Только это ожидание позволяет мне тянуть день за днем. Я ненавижу тебя, Эдгар. Я ненавижу тебя, Брат. И я люблю тебя больше всех в этой жизни. Больше нее. Больше своих мрачных книг. Больше воздуха и кислорода. Больше… С каждым днем все больше. Я знаю, что кто-то из нас умрет. Необдуманных жертв не предвидится. Каждый сам за себя. Но это делает нашу связь только прочней. Никто никому ничего не должен, Брат. У каждого из нас есть веские причины выживать друг друга из этого мира. Из этого тела. Из того сознания, в котором ты и я встретились и полюбили друг друга до нечеловеческой ненависти, чтобы возненавидеть так сильно один другого, что любая любовь покажется ничтожеством и бредом. Когда я буду убивать тебя, Брат, я буду очень аккуратен. Как поступишь ты со мной, если чаши весов перегнутся не в мою сторону, я не знаю. Поэтому мне лучше драться до конца. До твоего. Или до своего. Некуда спешить. Я успею продумать все. Ты не мастер честных игр. И ты обязательно воспользуешься подвернувшейся под руки грязью, чтобы сбить меня с ног и утопить в собственной крови. Я принимаю твои условия игры, Эдгар. Жизнь с тобой многому научила меня, Брат. Не обижайся на меня и ты, если я начну бить в спину и расставлять ловушки. Никто никому ничего не должен, Брат. Тем более я. Тем более тебе…
Я очень одинок. Честно. Просто сообщаю. Для информации. Чтобы никто не вздумал совать нос в мое личное. Не пытался разглядеть душу. Там ничего нет. Пустота. Не на что смотреть. Не за чем подглядывать. Люди ожидают ворох тайн за ребрами и диафрагменным щитом. Но там их ждет великое ничто. Они всегда любили смотреть на тебя, Брат. Но более мне нечего показывать. Теперь нас двое. Ты сам по себе. Почти что как и я. Из рук все тянутся обрывки. Ниточки. Нервы. Жилы. Канаты. Цепи. Гири. Мне кажется, что ты неотделим. Тебе же кажется иначе. Кто из нас прав, Эдгар? Если мы можем жить друг без друга, то почему ни один из нас не уйдет?
Количество тьмы равно величине ничтожества, спрятанного в каждом из нас. Как долго я буду болеть этой дрянью? Как долго, Эдгар, я буду болеть тобой? Кто убийца? Я убийца. Слава богу, что я, а не ты. Слава богу, Брат. Слава богу… Уйти. Нырнуть. Обратиться к себе так глубоко, что это кажется непростительным по отношению к миру. Потерять форму, по пути потеряв терпение. Куда и зачем я тороплюсь? Эдгар. Мое Эго. Самый могущественный враг из возможных. Ибо всегда не вовне, а внутри. Ибо всегда убивать не кого-то из плоти и крови, а раздирать себя самого на тысячи и миллионы кусочков и лоскутов. Чтобы ты успокоился, Брат. Чтобы ты дал успокоиться мне. Чтобы ты умер. Чтобы я снова жил. Прости меня, Брат. Слишком спешу. Безобразно гоню минуты и часы. Все боюсь чего-то не успеть. Чего?..
Замысел. То, что стоит за мыслью. Первая попытка дать неуверенной ментальной конструкции твердую, осязаемую форму. Перенести ее из тонкого мира в грубый. Чтобы можно было дотронуться пальцами. Замысел. Поклонение идеалу. Соединение божественного касания с трезвым рассудком. Время измышлять и время воплощать. Всему свое время. Предпосылкой к действию всегда будет мысль. По мыслям своим рождаешь и действие свое. Помыслы. Что внутри тебя, Брат?.. Сколько времени нужно, чтобы создать идеал? Сколько, чтобы разрушить? Ты знаешь, Брат… Ты все знаешь.
Поспешил. Споткнулся. Вспорол кулаками лед. Красное с белым. Чтобы не видеть красное, нужно быть очень медленным. Нужно много думать. Руки. Приспособления для внутренних открытий. Твои руки в крови, Брат. Мои руки в крови. Руки могут быть и чужими. Открытия только твои. Вот она причина жестоких метаний. Неспособность договориться. Как братья. С плотью от плоти. С общей кровью. С похожим по разуму и языку. Вот он злой рок. Мой и твой, Брат. Общий. Вот она якобы карма. Вот он весь ты. Как есть. Вот он весь я. Какой ты хочешь видеть мою смерть? Я твою быстрой и короткой. Чтобы, не дай бог, не начать торговаться. С Братом моим. С кровью моей.
Раствориться. Встать утром без малейшего представления о том, кто ты такой. Эдгар. Эго. Кругом Эго. Нахватал. Захлебнулся. Вытаскиваю из пальцев шипы и занозы. Сплевываю в пол воду с илом. Топил, топил. Да ты оказался сильнее. Знал, куда бить. Сволочь. Мой Брат, а все-таки зверь. Всегда по живому. Вычеркиваю лишнее. Ибо нет от жадности места дышать. Разбиваю лбом зеркало. Разрываю руками стекло. Посмотри на меня, Брат. Посмотри на меня, Эдгар. Деструктивные связи. Потянет на постмодернизм. И зачем тебе столько? Что ты будешь со всем этим делать? Давиться, но жрать? Жри! У всего есть изнанка. Обратная сторона. Слепое пятно. Даже у тебя, Эдгар. Твое слепое пятно – я. Прими это, Брат. Я же тебя принял.
Посадить дерево. Смотреть, как медленно оно растет. Ничего не ждать. Ибо для каждого урожая всегда приходит свой срок. Укрощать себя. Останавливать. Какое оно, мое время?.. Равное твоему, Брат. Всегда только равное твоему.
Согласовать действия. Рук. Ног. Головы. Увязать все это с внутренней сущностью. Никакого лицемерия. Какой теперь смысл лицемерить себе? Лицемерие. Мера, предлагаемая в данном контексте лиц. Какие лица. Такая и мера. Мера слов. Мера эмоций. Мера профиля и анфаса для тех, кто за ними сейчас наблюдает. Отмерять ровно столько и такого себя, насколько угоден ты здесь и сейчас, насколько подходишь ты тем, кто сидит и высматривает в тебе и похожее на себя, и отчаянно «не», чтобы либо признать тебя подходящею для них самих частью, либо же убить тебя за твою непохожесть. Пожизненное наказание. Мерой. Сравнением. Постановкой в контекст. Фиксацией на чужой плоскости жизни. Относительно объектов, движимых рядом с тобой. Никогда для себя и от себя лично. Всегда для кого-то. Всегда для других. Да, ты такой, Брат. Ведомый. Да я посильнее. И тебя уведу. Под контекстом себя. Раз ты служишь, так не все ли равно, что хозяин тебе буду я? Вечная борьба. Вечное сравнение. Противоречие. Я знаю, что никому, кроме себя же самого, я не могу быть искренне и по-настоящему интересен. Тогда почему я продолжаю искать того, кто измерит меня и сравнит? Кто унизит меня и укажет на несовершенство. Кто заставит оставить свой путь и пойти по чужому, потому что тогда я смогу походить на большие людские массивы, а не на свою собственную душу. Что ты наделал, Брат? Что ты делаешь, Эдгар? Они не полюбят тебя, Брат. За тебя они тебя не полюбят. За себя лишь только. Если станешь похож. Если будешь не собой. Если будешь для них тем, кто понятен. Если ты будешь для них. Оглянись, Брат… Нас только двое. Не оступись, Брат. Я не приставлен тебя спасать. Никто никому ничего не должен.
Сколько нужно времени, чтобы построить дом? Много времени. Времени. Что я строю? Перекладываю камни и мусор с северо-запада на юго-восток. Над чем я все время думаю? Слишком много думаю. Суечусь. Ты говоришь мне, Эдгар, что вот она – жизнь. Здесь и сейчас. Я верю тебе, Брат. От и до. Ибо я знаю, о чем ты. Я замкнут на пару с тобой внутри нашей темной консервной банки. И вот он свет. Только режешься о края. И падаешь вниз. Вот ты и полюбил эту кровь. А я полюбил убивать. По одному. Ты убийца. Я убийца. Я самоубийца. Ты – Судья. Ты – Палач. Настанет тот день, когда ты попросишь суда. Закончатся игры в богов, и ты придешь умолять меня о своей собственной смерти. Сколько крови способны нести на себе твои руки? Не смыть, Брат. Это все уже очень давно не отмыть. Ну и не надо, Брат. Совести плевать, какого цвета твои руки.
Подбираюсь к разлому. Себя о себя же. Что там будет? Перелом хребта или перелом жизни? Эго. Слои. Наросты. Их не содрать. Не распутать все сразу. Проживать и изживать это каждый день. Проживать тебя, Брат. Прожевывать. По куску. Слой за слоем. Сколько их, Брат? Сколько тебя во мне, Эдгар?
Что я знаю? Что горы растут годами. Что горы растут только вверх. Что я есмь. Кто я? Расту как пик или стелюсь по земле травой? Мир никуда не спешит. Бегу только я. И падаю, падаю, падаю. Слеп. Глух. Нем. Атрофирован повсеместно. Кому нужна моя жизнь? Только мне, Брат. Она нужна только мне. А не этой толпе, которой ты служишь. Вернись домой, Эдгар. Вернись, Брат. Чтобы не умирать от руки моей. Если ты не придешь, я найду тебя и убью, чтобы ты не служил никому из толпы, раз не можешь служить только мне. Я найду тебя, Эдгар. Потому что ты тоже ищешь меня. Чтобы поставить меня на колени. Перед глазами людей. Чтобы заставить петь и плясать. Чтобы вывернуть то, что я прячу внутри, беспощадно и жестко наружу. Я, как и ты, Эдгар, буду стоять до конца. Ибо прожить эту жизнь за меня не сумеет никто.
Все поддается воплощению. Что можно успеть сделать за минуту? За час? За ровно один день? Жизнь не меняет привычного русла по щелчку пальца. Время, время. На что мне дано мое время? Все думаешь, перебираешь в голове. Вдруг «не то». Вдруг нужно было «что-то другое», «кто-то другой». Кто и что? Нет ответа. Никогда в «здесь». Всегда в «там». Чего ты хочешь, Эдгар?
Диалоги с собой. Мастерство, постигаемое годами. Я боюсь не успеть. Не успеть чего? Как и на что ты делишь этот мир, Эдгар? За что и за кого ты в нем борешься? Где твой враг? Кто он? Я? Я Брат твой, Эдгар. Брат! Чему научили меня и тебя все наши общие жертвы? Ради чего я их всех убивал? Торопишься вытянуть наружу сознание. А оно, мать его, не лезет. Прячется. Бежит. Ты слишком груб, Эдгар. Я слишком сентиментален. Совесть. Со Весть. То, что идет рядом с проговариваемым и проживаемым. То, что может нивелировать день. Год. Жизнь. Основание для того, чтобы жить своей собственной жизнью. Совесть. Проверка идеала на прочность. Не по словам, а по делам нашим, Эдгар, будет любить или ненавидеть тебя наша общая совесть.
Эдгар
Выйти из игры. Поставить точку. Не хлопать дверью. Не говорить слов. Выйти. Показать спину. Начать свою игру.
Публичность. Признание. Превращение личной истории в мировую. Искажение сюжета. Плевок самому себе в лицо. Прикорм для толпы. Не говори мне, что ты будешь по-прежнему таким. Человеком, имеющим только свое слово. Искажение. Они слепят из тебя то, что потребует их больной мозг. Они изогнут тебя, как пластилин. Рано или поздно ты поддашься. Будешь делать так, как они тебе скажут. Ты потеряешь все. Но такова цена за то, что ты велик. А как ты хотел? За все нужно платить. Раньше я полагал, что только деньгами. Я ошибся. Деньги – это просто бумага. За все, что по-настоящему тебе дорого, ты платишь всегда только собой.
Вот он ты. Моя головная боль. Все эти истории в духе антидиккенса. С несчастливым концом и отсутствием морали. Серой массе нужна мораль. Хоть какая-то. Самая простая. Без эрзацев и прочей сопроводительной мишуры. Ты все никак не можешь сделать выбор относительно того, кто ты: подчиненный, пляшущий под дудочку толпы, или тот, кто пишет только своим словом.
Ты интересен мне своей паранойей. Ее глубиной и масштабами поражения. Но нет. Ты достанешься мне весь. Со всеми своими грешками, ошибками, лишними шагами, оговорками, сам знаешь по кому. Со всеми своими долговыми расписками и индульгенциями, которые ты выписывал себе сам или платил, чтобы писали другие, почище, чем ты. Какой ты все-таки жалкий в своей мятой канцелярщине. Вот так вот, Брат… Через слезы и кровь ты еще сможешь прийти к настоящей жизни и разломить свои ребра глотком ледяного воздуха. Кататься по полу, пуская пену изо рта, и терпеливо ждать, пока слова, как мелочь, зазвенят в разные стороны так, что лопнут барабанные перепонки и из ушей потечет горячая, липкая, алая кровь. Вдоль по скуле. Обовьет ключицу. Как лоза. Как маленькая тонкая змея. И застынет где-то на сгибе багровым озером. Неподвижным. Как и твои отношения с этим миром.
Так вместе с прядью волос и частицами кожи выдираются из человека дурные привычки, на исправление которых не хватает собственных ума и воли. Очень славно, что с годами ты не становишься лучше. А только еще больше портишься. Теперь мне есть что забрать. Истории со счастливым концом никому не интересны.
Иногда я думаю, как славно, что не нож. Не веревка. Не яд. Что мне не нужно ни к кому из вас прикасаться. Дело не в отпечатках. Их не так уж и трудно стереть. При желании их можно вообще не оставлять. Дело в том, что вы все мне противны. А ты противен мне во сто крат сильнее. Брат мой. Опущусь до начала начал. Убью Брата своего. За нищету его помыслов. Убью и не обернусь. Убью и не раскаюсь. Подниму руку на Брата. И пойду дальше. Ибо если Брата убил, то другие мне что? Грязь…
Вечно ободранные колени и протертая ткань брюк. Расползающийся по незаживающей коже капрон. Вся жизнь на коленях. Я ношу внутри себя ваши души. Я бы потерял рассудок, если бы прикоснулся к одному из ваших тел. Я не делаю этот мир лучше. Мессианство, пожалуй что, не по мне. Но я и нисколько не искажаю картину мира отсутствием в ней вас. Потому что вы никто. И Брат – никто. Был все. Стал никто. Ненавижу Брата.
Такой день… В целом все хорошо. Но просто такой день. День, когда нужно и приходится говорить правду. Ты не сможешь меня купить или напугать, Брат. Все твои неизданные страницы – всего лишь твое мнение о себе самом. Кому оно нужно и важно, кроме тебя? Кем или чем ты собираешься быть, если у тебя все это забрать? Если пошатнуть тебя, упереться в твое плечо и вложить в него силу молчания и беспредметности, скручивая из твоей исписанной бумаги журавликов и самолеты, пускать их тебе в лицо, смотреть, как ты каменеешь, хватаешь воздух руками и пытаешься хоть на секунду оставить все неподвижным. Что ты будешь делать, если я открою окно и в него вылетит вся твоя жизнь, к которой ты можешь только косвенно прикоснуться через дорогое, но одинаковое, через разного размера поводки и оброки, которые ты выклянчиваешь ежедневно у щедрого на такие подачки мира?
Что это? Твоя единственная жизнь. Я презираю тебя по-особенному. Никогда не думал, что презрение может иметь столько оттенков. Сиди тихо и не мешай мне смотреть на тебя. Я хочу разглядеть в тебе что-то еще. Что-то еще, кроме того, что ты суешь под нос всем. Ты же видишь, я стараюсь. Будь благодарен. Никто, кроме меня, не пытается увидеть в тебе человека.
Бывают вещи, с которыми не справиться. Например, с принятием собственной смерти. Но если тебя нет и никогда не было, то чему умирать? И к чему умирать?
Неспособность отличить желаемое от декларируемого. Очень дорогие игрушки. Очень короткое удовольствие. Ты прекрасно знаешь о каждой минуте, которую можешь назвать счастливой. Так к чему сейчас лукавить, Брат?
Жизнь – это череда приоритетов. Все в этой жизни начинается с цели. Было бы глупо просто так убивать. Я не болен. У меня нет патологических отклонений. По крайней мере, выявленных. Смерть – это не шведский стол, с которого я могу взять то, на что упадет глаз. Смерть – это выбор. И теперь я выбрал тебя, Брат. Мой Брат. За этот выбор я плачу собой. Кусками души. Но, может быть, только такая жертва будет способна тебя хоть чему-нибудь научить.
Халтура. Кругом все настоящее наполовину. Касаешься его, и оно осыпается. Труха. Дерево, изъеденное жуком. Я устал. Я изувечен, Брат… Я наелся такой жизнью. Нужно уметь приносить жертвы. Ты моя жертва, Брат. Самопожертвование. Самое дорогое от себя отрываю. Брат на Брата пошел… Далеко ли уйдут? Распиливать сердце тупой стороной ножа. Так нужно. Так правда нужно… Что стоит за каждой смертью? Новая жизнь.
Я вижу твой дар, Бруно. И я хочу его. Где ты, Брат?!
