Третья смена (Первый поцелуй)
Третья смена (Первый поцелуй)
Я не люблю третью смену в лагере. Ненавижу третью смену!
Первая ещё ничего: мы вновь увидели друг друга после учебного года, радуемся встрече, удивляемся: как мы изменились! А третья всегда самая грустная, потому что последняя.
Наши родители работают на одном заводе со странным названием «Кулон». Кто слышит это название впервые, думает, что это связано с ювелирными украшениями, но я-то знаю, что на самом деле «Кулон» от единицы количества электричества, хотя физика начнётся как раз после окончания третьей смены, когда я пойду в седьмой. Мне папа рассказывал, когда со мной гулял, да-да, я гуляю не только с подружками из класса, но и с папой, он рассказывает мне о вещах, сугубо, это его словечко, сугубо научных и специальных, типа усталости металла, или что-нибудь из сопромата, и про лист Мёбиуса, и про магический квадрат, ещё папа любит козырнуть словами вроде «паче чаяния», «вельми» (типа «очень»), «вакация» (типа «каникулы»), а когда играет в преферанс, то повторяет с иронией загадочную фразу «Отлично схожено, отец Мисаил!»
Не только наши родители работают вместе, но и все вожатые тоже работают на этом заводе, где на самом деле проектируют и испытывают самолеты.
Мой отец расследует лётные происшествия.
Вот я и выдала государственную тайну!
Все в лагере друг друга знают, наша вожатая, Таня Головина, работает у папы в отделе, там она лаборант, а здесь она самый близкий мне человек. Именно она первая узнала, что ко мне в начале третьей смены пришли месячные, я не испугалась, ведь с девчонками мы уже давно всё обсудили. А в первые две смены я с лёгкой завистью смотрела на Лену Кострову, Иру Заботину и Таню Виноградову, которые со знанием дела говорили друг с другом о том загадочном и желанном моменте, когда они из девочек превратились в девушек, как будто они стали на ступень выше, а мы, у кого по-прежнему неуклюжие мосластые длинные тонкие руки и ноги и плоская грудь, чувствовали себя детьми, а они уже стали девушками! Когда ходили в баню, я слышала, как Людмила Васильевна, наш воспитатель, сочувственно советовала Ире:
— Ты кровь в холодной воде застирывай, в горячей она ещё сильнее в ткань въедается.
Мне захотелось поскорее стать девушкой, чтобы и на меня с пониманием, как на равную, смотрели взрослые женщины. Вот так всегда: детство обнимает тебя, а ты стараешься побыстрее вырваться.
Теперь и меня приняли в компанию девушек, куда я так хотела попасть! Это оказалось не так интересно и привлекательно, как я думала, зато я узнала, что многие девчонки уже целовались по-взрослому, и мне не терпелось попробовать, как это — целоваться с языком, смешно звучит: «целоваться с языком». Потом мне стало скучно, они всё время говорили о парнях.
Наш корпус, барак с верандой вдоль палат, располагался у забора, как раз за нашим первым корпусом, в котором мы жили шесть лет назад, и я почему-то вспомнила, как Таня ставила на ночь в палату ведро, потому что мы боялись бегать в туалет ночью. Туалет — просто деревянный сарай с дырками над выгребной ямой, думаю, Таня и правда тогда очень боялась: вдруг мы, малявки, провалимся? Сейчас-то мы взрослые и смешно вспоминать, какие мы были крохи, и по утрам Таня заплетала нам косички, а мы с расчёсками в руках стояли к ней в очереди. Сейчас у половины «сессон», а у другой половины — длинные волосы. У меня стрижка.
Теперь мы старшие, третий отряд, можно не спать днём — во время тихого часа девичья палата играет в почту с палатой парней. Искусство эпистолярного жанра цветёт пышным цветом. Мальчишки переписывают любовные стихи друг у друга, неплохо идут дворовые песни, но особой любовью пользуются стихи Асадова, мне они не нравятся и кажутся прямолинейными, мещанскими и пошловатыми, но девчонки их любят. Девчонки кокетничают, назначают свидания у бассейна после ужина, а я молча сижу на своей кровати и сгораю от стыда.
У меня вредный характер: я спорю со всеми, кто даёт хоть малейший повод. Особенно яростно я спорю с теми, кто мне нравится: тогда я задириста и груба, цепляю, как могу. Нравятся мне самые отчаянные и смелые, а это, как правило, плохие мальчики. А стыдно мне из-за того, что я непонятно по каким причинам послала парню, который мне нравится, письмо с конфетой, но на записке зачем-то — постеснялась, испугалась показать, что он и правда мне нравится? — изобразила фигу. Мне пришёл от него ответ: как тебе не совестно? Ты знаешь, что означает твой рисунок? — мне стало стыдно, я захотела провалиться сквозь землю: бесполезно доказывать, что это шутка, ведь значение фиги я знала. Больше я в почту не играла и смотреть ему в глаза не могла.
Третья нелюбимая смена застопорилась на середине, облом с тем мальчиком делал пребывание в лагере невыносимым, я не чаяла, как дожить до конца смены. Печаль моя росла по мере того, как дни становились короче, а в августе это заметно с каждым прошедшим днём.
Вечер приходит всё раньше. Сгущаются сумерки, и мы нестройной колонной идём на ужин, терпеть не могу кислую творожную запеканку с лужицей сгущёнки и еле тёплый безвкусный чай. После ужина все идут на танцы, а я сижу в палате, как Арабелла в каюте, и читаю «Одиссею капитана Блада».
Загораются фонари. Светло лишь вдоль редких асфальтовых дорожек и совсем темно вдоль тропинок, где мелкая как пыль и нежная как пудра земля днём тёплая, а вечером прохладная. Поперёк тропинок, как жилы земли, выступают корни деревьев. Лагерь наш в лесу: среди высоченных елей кружевными свечами стоят ночные фиалки, мелкие северные орхидеи, и пахнут колдовством: «Люби меня, не покинь».
Девчонки пришли с танцев, не могут успокоиться, обсуждают, кто кому нравится, и спорят друг с другом. Подсмеиваются надо мной: всё читаешь? Принца ждёшь? Я улыбаюсь и молчу: на самом деле мне больше нравятся пираты. Принесли новость: завтра в поход с ночёвкой, пока погода не испортилась. Горн, чуть осипший, устало выводит: «Спать, спать, по пала-а-а-там. Пионерам и вожа-а-а-тым».
Наконец все угомонились. Гаснет свет. Никто не спит, но в палате тишина. В окно я вижу на узенькой светлой полоске неба контрастные чёрные ветви. Над светло-розовой полосой через зеленоватый, потом голубой цвета, нежный вечер заливает густо-синим опрокинутую чашу неба. В прогалах между чёрными водопадами ветвей на меня внимательно смотрят крупные лучистые звёзды.
Поход: десять километров вдоль Нары с посещением памятника воинам Великой Отечественной войны, понятно, с возложением цветов, и десять километров обратно. Все предвкушали приключения, радовались ночёвке в палатках, а я просто убивала время, безразлично как солдатик протопала всю дорогу в кедах, панаме, плевать на неё, шортах и светло-зелёной рубашке в мелкую клетку, не обращая ни на что внимания, лишь бы быстрее прошёл ещё один день и поскорее закончилась эта несчастная смена.
Вечером парни с Витей, вторым вожатым, ставили палатки. Я нарубила и заточила колышки для палаток — доказывала, что девчонки не хуже мальчишек могут работать топором. После ужина мы, нахохлившись, уселись на брёвнах и не отрываясь смотрели на костёр. Чтобы отогнать комаров, мы подкидывали еловые ветки, сначала они с шипением остужали пламя, и оно пряталось под белым плотным дымом, из него выступали рёбра веток, потом дым разом вспыхивал огнём, и он быстро съедал подачку.
Витя умный. Мне нравятся умные мужчины. Среднего роста, мускулистый, сухой и сильный — кажется, он нарочно сдерживает свою силу, не хочет показывать. Он — пират?! Витя взял гитару. Я не отрываясь смотрела на загорелые Витины руки, но заглянуть в лицо не осмелилась. Напрасно я волновалась — он смотрел в огонь и напевал: «Я люблю, люблю, я люблю», — а когда дошёл до припева, то я вообще не знала, куда деваться, думала, умру: «Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по морю ржи, проходит явь, проходит сон, любовь проходит, проходит всё. И жизнь пройдёт, мелькнёт мечта, как белый парус вдалеке, лишь пустота, лишь пустота в твоём зажатом кулаке».
О, чудо узнавания! Был глубокий вечер, а я увидела в мареве дрожащего, нагретого солнцем воздуха поле ржи, оно переливалось волнами под легчайший свист ветра в ушах, играло, менялось на глазах. Мне как будто вскрыли грудную клетку, я чувствовала себя счастливой и при этом абсолютно несчастной: я влюбилась на всю оставшуюся жизнь в Витю, он взрослый, а я сопливая девчонка, хоть и умненькая, он никогда не посмотрит на меня! Никогда! Я начала усиленно моргать, чтобы загнать вскипевшие слёзы обратно, они стояли в глазах, пока я пыталась проморгаться, делая вид, что смотрю в ночное бархатное небо. Сердце, у меня есть сердце?! — ныло занозой. Небо безразлично смотрело на меня. Мне показалось, что я сверху, а небо снизу: стоит раскинуть руки, и я могу свободно упасть в него.
Витя осторожно отложил гитару:
— Всё! Мальчики налево, девочки направо и марш по палаткам!
— Ну ещё немного, пожалуйста! Спой ещё, — заныли девчонки. Мальчишки громкими криками и свистом выражали презрение к девчонкам и песням, как разновидностям телячьих нежностей. Когда все разошлись, я всё сидела, оглушённая чувствами. Таня посмотрела на меня:
— А ты чего ждёшь?
Я неохотно, нога за ногу, пошла к палаткам и тут меня озарило, я резко села на землю и застонала, посмотрела в сторону костра и всхлипнула ещё пару раз, погромче. Витя рысцой направился ко мне. «Испугался», — удовлетворённо подумала я. Он подбежал и подхватил меня на руки. Я, как взрослая, обняла его за шею. Я почувствовала вдохновение, мне не нужны подсказки, я, будто музыкант, знала, что делать, какую ноту взять: я расслабилась и приложила голову к его шее, макушкой к подбородку. Я слышала его сердце. Или моё?
— Больно? Ногу подвернула?
— Да, — закивала я.
— Сейчас, сейчас! Не плачь!
Если бы я и заплакала, то от счастья! Я опять нарочно всхлипнула, он прижал меня к себе ещё крепче и прибавил шагу, зря я это сделала, так он быстрее отпустит меня, пожалела я, но сделанного не воротишь, у меня есть ещё секунд пятнадцать, мне нестерпимо хотелось поцеловать его, двенадцать секунд: надо только поднять лицо и встретить губами его губы, девять секунд: я вздохнула и — не решилась, пять секунд… Таня отвернулась, не смотрит на нас, через две секунды мы уже будем у костра, если не сейчас, то никогда, я подняла лицо, а Витя не вовремя повернул голову: я мазнула губами по его слегка небритой челюсти и разревелась от разочарования. Он осторожно опустил меня на траву.
— Растяжение, надо перевязать — сказал он Тане, та побежала за бинтами, а он расшнуровал кеды и разглядывал мои лодыжки, пытаясь угадать, какую ногу я подвернула, а мне казалось, я пустая, как будто кончилась энергия. Правая? Я молчала. Он ловко, быстро и туго забинтовал мне ногу и улыбнулся.
«Не догадался», — облегчённо подумала я, он хмыкнул, заговорщицки посмотрел мне в глаза и подмигнул. Или догадался?
Третья, самая грустная, моя любимая смена с прохладными, всё раньше наступающими вечерами, со звёздами, внимательно глядящими сквозь чёрные водопады ветвей, заканчивалась.
Капали последние мгновения.
Детство ослабило объятия, но медлило, не хотело меня отпускать.
Ясное предчувствие конца лета и близкого начала школы.
Несбывшиеся надежды — пустые обещания времени, прошедшего мимо.
Щемящая сладость неосуществлённого мгновения, которое будет со мной всегда.
Мой не случившийся первый поцелуй.
16.02.14
Математика обольщения
Анечка, руководитель группы, сидела на подоконнике в офисе фирмы. Фирма молодая. Анечка тоже. Анечке исполнилось двадцать четыре года. Фирме — тоже двадцать четыре, недели.
Почему Анечка позволила себе расположить аппетитную пятую точку на подоконнике? Потому что рабочий день уже давно кончился. Но сотрудники никак не могут разойтись по домам — бывают такие счастливые фирмы, где хочется работать. Где никак не разгонишь молодёжь по домам, потому что им интересно друг с другом.
В открытое окно, на котором устроилась Анечка, сквозь дрожащую листву старых лип светит солнце, будто беззвучно смеётся. Анечка тоже смеётся, как солнце, просто так, потому что хорошее настроение.
В большой комнате, где всегда проходит мозговой штурм, человек семь. Двое мужчин и пять девушек: Наташа, Марианна, Ирина, Ольга и сама Анечка. Во главе огромного стола Андрей Петрович, руководитель и хозяин небольшого издательства. Ему не больше тридцати, всего на шесть лет старше Анечки. Он относится к ней как к ценному сотруднику. Анечка этим очень гордится и, как все перфекционистки, которых однажды похвалил начальник, готова разбиться в лепёшку, чтобы он опять заметил её. Она готова день и ночь вкалывать, не есть, не спать, только бы продвинуть работу.
Боря, сисадмин, с особенной улыбкой, которую сама Анечка классифицировала как смесь молчаливого восхищения и отказа от посягательств на целостность Анечкиного духовного и физического совершенства: мол, любуюсь издали! — сидел, повернув к Анечке лицо, как загорающие обращаются к солнцу. Анечке это льстило. Но как только Анечка видела, что кто-то очень интересуется ею, она почему-то сразу старалась отделаться от влюблённого. И наоборот: чем меньше Анечку замечал какой-нибудь таинственный, суровый, печальный мачо, тем сильнее Анечке хотелось добиться от него улыбки или комплимента. А если кто-то осмеливался демонстративно не замечать её, то такая стрела попадала в самое яблочко, то есть в сердце Анечки.
В данный период времени Анечку не замечал её начальник, владелец фирмы Андрей Петрович. Но он-то как раз и не играл! Он и правда был сильно увлечён своим делом. А всякие девушки, даже такие хорошенькие и умненькие, как Анечка, для него не существовали!
Анечка сидит на подоконнике. Июньский день долог! День долог, а век — короток.
Анечка в эти длинные светлые июньские дни смеялась, сидя на подоконнике, и солнце, заглядывая сквозь старые-престарые, выше крыши, липы, тоже смеялось, как Анечка; не хочется расходиться, опять подумала Анечка, потому что ей было приятно и слегка тревожно сидеть на подоконнике открытого прямо в светло-зелёную листву окна. Когда посадили эти липы? Лет сто двадцать назад: аллеями вдоль красных кирпичных с белыми акцентами трёхэтажных, в псевдорусском стиле с высокими стрельчатыми окнами, домов сиротского приюта братьев Бахрушиных. Деревьям, по меркам для лип — меньше чем полжизни, молодые ещё.
Андрей Петрович приближается к Анечке — её чувства взрываются: она одновременно радуется сочетанию красного кирпича и нежной зелени лип, и солнцу сквозь свежую зелень; десять вечера, а оно светит нежно и ласково; и ощущает тепло от крепкого плеча Андрея Петровича, видит, как его рубашка натянулась, облепив бицепс, и гладко лежит на крепкой груди. Анечка будто видит в первый раз и его, и солнце, как долго оно не заходит; прохладно становится, и липы благоухают сладким, свежим, зелёным запахом: ветви вспенились светло-жёлтым с белым и будто под каждым листиком горит свечка — это солнце светит не свысока, а заглядывает под каждый лист.
Анечка так удивилась свежести своих чувств, что поневоле подумала: не Андрей ли Петрович тому виной?
На следующее утро Анечка на лёгких ногах бежала на работу, волнуясь, предвкушая страх и восторг перед встречей с ним. Сама не своя. Даже колени подгибаются, и волнуется она как девчонка, девчонка и есть! Она думает: как бы не показать, не выдать себя, не дать ему догадаться, что она неравнодушна к нему. Почему она так этого боялась, она не могла бы объяснить даже себе самой. Ну что такого страшного, если он увидит, что нравится ей? Но Анечка упрямо старалась не допустить такой возможности.
Она уже подходила ко входу, когда её рука сама потянулась к цветущей липе: два листка и гроздь жёлтых, взбитых с белым, распушившихся тычинками мелких пахучих цветов сама легла в её ладонь.
Анечка поднялась в издательство «Книги о вечном».
Никого нет. Она первая. Анечка заглянула в кабинет шефа и, сама не зная зачем, положила душистую веточку на подоконник.
Целый день воспоминание о своём дерзком поступке наполняло Анечку волнением и сладкой тайной.
Анечка не подымала головы до конца рабочего дня и была довольна собой: она сдала в производство книгу — без опозданий, без ошибок, редкий случай! Оставалось, наверное, минут пятнадцать, когда раздался звонок и незнакомый девичий голосок прозвенел:
— Андрей Петрович просил вас зайти к нему!
— Хорошо, — буркнула озадаченная Анечка: никакого помощника руководителя у них в фирме отродясь, все двадцать четыре недели, не было! Это что ещё за новости?!
«И чего это я так разволновалась?» — подумала Анечка, проходя мимо новенькой девушки, стройной, в мини-юбке и белой блузке, с тщательной небрежностью уложенными длинными волосами. Девушка профессионально, без эмоций, улыбнулась Анечке, когда та вошла к шефу.
На окне не было веточки цветущей липы: Анечка так расстроилась, что не сразу поняла, о чём шеф спрашивает:
— Как дела с книгой?
Аня грустно посмотрела на подоконник, где утром оставила веточку липы. Выбросил, решила она.
— Всё в порядке, отправили в типографию!
— Отлично, это ваша заслуга!
Аня потупилась и от смущения стала разглядывать стол начальника: как всегда, груда книг, большая кружка чая, орехи на блюдечке, плеер с наушниками, горка дисков. И в круглой, размером с большое яблоко, прозрачной вазочке, похожей на аквариум для одной рыбки, — её веточка!!!
Анечка почувствовала, как загорелись щёки и участилось дыхание.
— Вы, Аня, можете завтра отдохнуть, взять отгул.
— Я не хочу отгул, — испугалась Аня, как это ужасно — отгул!
— Прекрасно, тогда приходите, — улыбнулся шеф.
Аня вылетела из кабинета радостная, окрылённая, едва глянув на секретаря: забыла даже спросить, как её зовут. «Да какая мне разница, как её зовут, какое мне до неё дело?» — подумала счастливая Анечка.
Теперь её приход на работу превратился в увлекательное приключение. На следующее утро Анечка едва удержалась, чтобы не оставить на столе начальника любимую ею розово-фиолетовую, пышную медовую головку клевера.
Она же не может каждый день оставлять сюрпризы!
Она стойко терпела. Три дня.
На четвёртый желание оставить безымянный подарок стало нестерпимым, и она тщательно помыла, вытерла салфеткой большое жёлтое в крапинку яблоко и положила на середину стола: нет, слишком вызывающе. На треть длины стола: лучше, но не совсем то, что она видела своим математически точным внутренним взором. Ах, что это она тормозит: конечно, такая тонкая натура, как он, не может не заметить точный расчет и изысканность золотого сечения. Мысленно она поделила стол по длине на пятьдесят частей: отсчитала девятнадцать, положила яблоко, вот теперь хорошо!
Анечка зорко подмечала, как меняется отношение Андрея Петровича к ней: если раньше он её почти не замечал, то сейчас он не замечал её особенно ласково. Она всегда, все шесть месяцев, была необходима ему как ценный сотрудник, ну а теперь на совещаниях он сразу давал ей слово для основного доклада и удовлетворённо чертил в своём ежедневнике загадочные картинки, не поднимая глаз, чтобы не смущать её: она понимала, что он догадывается, кто этот добрый гений места, гений его офиса, гений его издательства — Анечка прямо-таки чувствовала, как в воздухе дрожит и трепещет, неслышно звенит, как тончайшая струна, невидимая золотая нить между ним и ею! Она ходила, прошитая этой золотой нитью. И он тоже чувствует, не может не чувствовать, ведь один конец золотой струны исходит из её груди, а другой конец под наклоном — он ведь выше неё, Анечки, — закреплён в его сердце. Да она горы для него свернёт!
И не случайно он не смотрит ей в глаза, чтобы их сокровенная тайна не стала достоянием общественности.
Безрассудный отчаянный поступок грел ей сердце тревогой и опасностью ещё пять дней. На шестой она решилась: если он такой, как она, если он ей подходит, то он оценит её сюрприз.
Анечка первая пришла на работу, не считая поваров и уборщицы, и преподнесла, вероятно, самый оригинальный подарок в мире: тайно подарила самую свою любимую вещь, если кто-то посмеётся, узнав, что это было, значит, этот кто-то чёрствый, грубый, неромантичный человек!
Такого оригинального сюрприза, простого пустяка из бумаги, математического символа бесконечной любви и верности, несомненно, достоин только он — Андрей Петрович, с его тонкой возвышенной душой, ни один мужчина в мире не оценит такой необычный подарок, волнующий душу и мозг, полный нежной философии и изящной красоты. Анечка чувствовала себя жрицей, волшебницей и феей одновременно: древней и вечно молодой, всезнающей и наивной.
Она не стала оставлять подарок на видном месте, не хотела, чтобы чужие глаза нарушили его невинность. Вот местечко, где шеф не сразу найдет её подарок, и он будет некоторое время незаметно, но настойчиво испускать флюиды любви. Она открыла стеклянные створки книжного шкафа; там гордо стояли пока немногочисленные книги молодого издательства: бестселлер «Как написать книгу о том, как написать книгу», «Любовь без границ» — о любви в исправительных заведениях, «Прелести секса. Карманный вариант», «Гоголь-моголь. История и роль в современном мире», «Мой бюст. Увеличение груди с помощью позитивного настроя», «Как экологично срать в лесу: забытое искусство», «Основы безопасного садо-мазо», «Мир хобби. Вышивание крестиком в свете теории струн» и её любимая: «Гроб вашей мечты. Вам позавидуют соседи».
Самое место для её сюрприза.
Она с бьющимся сердцем и горячей головой вернулась к себе и с большим трудом сосредоточилась на работе. Нахальные мысли не слушались её и всё время возвращались к любимому Андрею Петровичу: вот он вошёл в кабинет, открыл окно, сел за свой стол, поискал глазами подарок от неизвестной феи, слегка разочаровался, не увидев его, а он уже привык! Погрустил, что таинственный гений не отставил ему зашифрованного послания, и принялся за работу. Поднял голову, прислушался. Неясное беспокойство, как писали в викторианских романах, овладело им: он встал, нечто таинственное мягко толкнуло его к книжному шкафу. Он подошёл, медленно открыл дверцу, его рука сама по себе легко потянулась к лежащему на полке…
— А-а-а-а-а-а! — заорала Анечка от неожиданности. На самом интересном месте её фантазий резко зазвенел телефон.
— Аня, срочно ко мне! — деловой и решительный голос начальника развеял все её мечты, и, дрожа внутри, как незастывший холодец, — «Андрей Петрович нашёл сюрприз? он зовёт, чтобы сказать, что не мыслит жизни без меня!» — Аня вихрем понеслась по длинному коридору, пролетела мимо удивлённой помощницы руководителя, как там её зовут? Маша? да какая разница? Ну почему в такой ответственный момент она думает о какой-то Маше или Даше?
— Да, Андрей Петрович!
— Аня, срочно в аэропорт! Вы летите в Венгрию на печать тиража нашей книги, которая взорвёт всё, не побоюсь сказать, библиофильское сообщество! Для вас, Аня, это поощрение: отдохните, погуляйте по Будапешту! И непременно посетите остров Маргит!
Аня стояла, ничего не видя и не слыша: она летит в Будапешт, город легенд и мифов, таинственный и романтичный! Но почему она летит туда одна, без него? Он хочет проверить наши чувства! Так и есть! Хочет посмотреть, насколько сильно он будет скучать без неё! А она? Как она выдержит недельную разлуку?
Аня, как стойкий солдатик, только и сказала:
— Будет сделано!
И решительно вышла из кабинета.
Через неделю Аня, опять же как воин, со щитом, вот игра слов-то — со щитом, летела обратно, прижимая к груди драгоценность: пахнущую свежей, нет ничего приятнее этого запаха, надо бы сделать духи с запахом свежеотпечатанного фолианта для интеллектуальных мужчин и женщин, книгу. Она будет абсолютным хитом продаж: кто же сможет остаться равнодушным к толстенькой, в белой обложке, книге с интригующим названием: «Древнее и юное волшебство кельтского секса»!
Аня была готова: она войдёт — он примет её в свои объятия, прижмёт вместе с книгой к своей стальной груди? к своей широкой груди? ладно, пусть будет широкая. За эту неделю он, как и Анечка, несомненно, понял, что она — единственная и неповторимая, только его женщина, и они вместе пойдут по жизни, держась за руки и за книгу о кельтском сексе.
Ночной перелёт осенил Анечкины веки загадочными тенями, но она решила двинуть не домой, а сразу в офис: в восемь она как штык будет на рабочем месте.
Она прошла по тихому коридору. Недолго отсутствовала, а идёт как по незнакомому офису, чужому, жаме вю, однако.
Её кабинет. Полчаса одиночества, чтобы привести в порядок скачущие от волнения мысли. Анечка села на своё место. Светлое утро безразлично смотрело в открытое окно. Липы отцвели, и на месте пенных цветов в зелени потемневшей листвы едва видны мелкие невзрачные шарики будущих семян.
Анечка открыла верхний ящик стола и испугалась, как если бы там была бомба. Это не бомба и даже не граната. Это гранат. Символ любви. Это его подарок с глубоким и однозначным смыслом: гранат, говорят, а не яблоко предложил змей Еве, а та, в свою очередь, Адаму. Не нужно долгих слов, не нужно объяснений, ясный Анечкин ум расшифровал чудесную посылку. Он меня любит, — безошибочно поняла Анечка.
Она взяла гранатовый плод в руки: он уютно устроился в её ладонях, поднесла к лицу — любовь, заключённая в драгоценных гранатовых зёрнышках, таинственно сияла под плотной, холодноватой на ощупь кожурой. Анечка положила гранат пред собой и тут заметила, что в ящике остался конверт.
О! Чудеса продолжаются! Дрожа от нетерпения, вскрыла: внутри оказалось приглашение на плотной бумаге нежного цвета айвори.
«Дорогая Анечка, — конечно, дорогая, а какая же ещё? Любимая, единственная, — подумала она и продолжила: дорогая, да, — дорогая Анечка, наша свадьба — наша свадьба! — торжествующе повторила про себя Анечка, наша свадьба! — она не ожидала, хоть и надеялась, что всё решится так быстро, — состоится в ресторане «Эдем» 27 июня сего года. Андрей и Мария».
Стоп. Она споткнулась: Андрей и Мария. Сердце стучало у неё в горле. Что это? Какая Мария?! Она Анечка! Анна! При чём тут Мария???
Внизу красовалась приписка, выполненная мелким наглым каллиграфическим почерком:
«Анна Ивановна, — да, она Анна Ивановна, — палиндром такой глупый — Аннаванна, — спасибо вам за моё счастье, за моего Андрея! Если бы не ваши тайные подарки, я бы никогда не вышла замуж за мужчину моей мечты!
Андрюша решил, что маленькие сюрпризы: цветы, яблоко, лента Мёбиуса — это моих рук дело. Я не стала его разубеждать. «Маша, ты — мой добрый гений! — сказал он, — ты выйдешь за меня?»
Видели бы Вы, как он был счастлив, когда я сказала «да»!
Мы даже обручальные кольца заказали в форме ленты Мёбиуса: таких оригинальных нет ни у кого!
Места на лицевой стороне не хватило, и текст переполз на заднюю сторонку пригласительного:
Боюсь, ты не сможешь остаться: тебе будет больно видеть наше счастье. Ты обязательно найдёшь себе новую работу! Такие специалисты, как ты, на дороге не валяются! Мария».
Не просто Мария! Змеюка! И почему она перешла на «ты»? Хамка
Об авторе:
Александра Окатова, окончила Институт инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии с красным дипломом. Работала в производственном картосоставительском объединении «Картография»: составителем географических карт, редактором, начальником отдела. С 1996 по 2005 год была главным редактором частного издательства «Дизайн. Информация. Картография». С её участием вышли в свет научные и учебные атласы: «Атлас мира. Европа», «Историко-культурный атлас Коми», «Историко-культурный атлас Бурятии», школьные географические атласы, «Большой атлас России». В 2006 году резко поменяла жизнь: вступила в Творческое объединение современных художников.
Пишет рассказы и сказки с лёгким привкусом философии.
В 2013 году вышли книги: «Недоступная принцесса» и «Принц на горошине», сборник стихов «Опавшие листья».
В 2014 году окончила Высшие литературные курсы им. И.А. Бунина. Член Союза писателей России и член Интернационального Союза писателей.
В 2014 году в серии «Современники и классики» вышла её книга «Мир на границе миров», а в 2015 году Александра Окатова стала лауреатом Московской премии в номинации «Фантастика» (имени Михаила Булгакова). Новелла «Демон-хранитель» опубликована в сборнике «Пять уникальных писателей», а три рассказа вошли в сборник МТА-5, и Александра Окатова стала победителем Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике» в номинации «Фаворит». Награждена медалью Московской литературной премии и медалью имени Адама Мицкевича. В серии «Сергей Лукьяненко представляет автора» готовится к выпуску книга Александры Окатовой «Королева ночи».
