«Обречённые жить…»
Пролог
Двор – ограниченная территория между домами и улицей, включающая в себя подсобные помещения – сараи, огороды, а также пустыри – пространства, ничем не занятые, кроме как бурьяном. Картина унылая, но правдоподобная, отражающая действительность российского провинциального города начала пятидесятых годов. На улицах – деревянные тротуары, одиноко бредущие по ним куда-то коровы, козы, а также прохожие, и всё это в одном потоке, то есть прямо по улице. Сбоку от деревянных тротуаров, как правило, были канавы, наполненные, в зависимости от интенсивности выпавших осадков, мутной водой, в которой ребятишки любили пускать бумажные кораблики. Очень часто, особенно летом, когда канавы обсыхали, в них можно было увидеть спящих пьяных горожан. Их старались не тревожить, ну спят себе и спят, и только шершавые языки коров да заботливые руки нашей городской милиции иногда прерывали их глубокий сон.
В послевоенном городе ходило только два автобуса, первый и второй номер.
На первом можно было доехать до старого вокзала, где жила моя бабушка – мать моей мамы, на втором же можно было вернуться на улицу Калинина, здесь жила наша семья, то есть я, мама, папа и две мои сестры – Наталья и Ольга. Из детей я был старший, Наташа была моложе меня на два года, а Ольга на пять лет. Из-за вечной занятости родителей на работе я и Наташа всю неделю находились в круглосуточном детском саду, а Оля была дома с няней. Мама работала зубным врачом в железнодорожной поликлинике на старом вокзале, отец же в министерстве сельского хозяйства возглавлял отдел, который руководил работой всех колхозов республики. Отец постоянно находился в командировках, а мы в детском саду под круглосуточным присмотром воспитателей. В нашем правовом государстве это являлось нормой почти для каждой советской семьи. Взрослые люди были заняты восстановлением страны после тяжёлой кровопролитной войны. Они все строили для нас светлое будущее…
Часть1 «Исход»
Афганистан, сентябрь,1982 год
Сознание возвращалось медленно, словно пробиваясь через кровавую пелену, оно рвалось наружу пульсирующей болью в голове, призывало всё тело подчиниться этой боли и встать на ноги, стряхнуть с себя эту боль, убежать, скрыться от неё…
Усилием воли Александр заставлял себя не подчиниться этой всё время нарастающей боли, которая мешала думать, от которой разламывалась голова, а к горлу подступала тошнота. Чуть приоткрыв глаза, он вслушивался в тишину, которая, казалось, была звенящей, своим звоном отдающейся в каждой клеточке его мозга. Было очень тихо…
Казалось, что ничего не было, но он начал вспоминать, что ЭТО было…
Его группа, группа капитана Александра Карпова, возвращалась на базу после выполнения очередного задания на территории Пакистана. Местечко это имело прозаическое название Вах и находилось сравнительно недалеко от базы в Джелалабаде, нашей базы, где мы квартировали и жили в общем неплохо, то есть от задания к заданию. Всё шло хорошо, объект был уничтожен, и мы возвращались. Мы – это группа из восьми человек. Группа была боевая, обстрелянная, не один раз побывавшая в серьёзных переделках, почти все офицеры группы имели опыт боёв в Афганистане от двух до трёх лет, а вы понимаете, что для разведчика это серьёзный опыт боевой работы. Всё шло как обычно, но вдруг прогремела автоматная очередь, раздался взрыв такой силы, что казалось, на нас обрушились все скалы этой каменной гряды. Первой автоматной очередью был наповал убит мой заместитель – старший лейтенант Юрий Кравченко, ему просто снесло очередью полчерепа. «Духи! Группа к бою!» – крикнул я, но было поздно… Нас расстреливали в упор, били прицельно, по-снайперски. На моих глазах погибал боевой отряд, отряд, с которым меня навек связал проклятый Афганистан, умирали мои боевые друзья. Было практически негде укрыться от пуль, брызжущей везде каменной крошки и осколков, везде была смерть…
«Восход – кровавый и рассвет – кровавый. Кто же это сказал?» – пытался вспомнить Александр, но не мог. «Да и х… с ним, какая разница», – подумал он и посмотрел на часы, часы шли и показывали 20.57, а это значило, что он провалялся без сознания почти два часа. Закат действительно был кровавый, кровавый, как и вся эта никому не нужная война в чужой стране, где ради чужих прибылей, для обогащения кучки невежественных военных и государственных чиновников гибли хорошие люди.
Было тихо, но воздух хранил ещё в себе остатки недавнего боя, казалось, он настоялся на этой прогорклости пороховых выхлопов, впитал в себя запах крови и смерти…
Юрий Кравченко лежал там, где настигла его смерть, недалеко от Александра, у каменной гряды. Эту гряду Александру необходимо было теперь преодолеть одному, очень важно было её преодолеть, так как за этой каменной грядой была жизнь, были свои. Александр ещё немного полежал, прислушался – было тихо и, преодолев головную боль, рвущую на части черепную коробку, встал. Тело плохо повиновалось его воле, казалось, что оно раскачивается на какой-то невидимой огромной волне. Голова гудела, его тело плохо повиновалось его разуму, ноги не слушались, они не хотели подчиняться телу, казались чужими, отстранёнными от всего остального. Но это были его ноги, и он обязан был заставить их служить только ему, он должен был заставить их снова двигаться, а двигаться предстояло им долго туда, где были люди, где были наши. Александр прислонился спиной к холодной каменной стене, сел на землю и закрыл глаза, он решил дать своему телу отдых. Камень излучал прохладу, казалось, что от этой живительной прохлады отступала и головная боль, тело начинало узнавать своего хозяина, выполнять его требования, подчиняться ему. Нащупав рукой флягу, он отвинтил крышку и, сделав большой глоток, выпил воды. Вода освежила и, казалось, придала сил, головная боль и тошнота отступили, он снова встал и осмотрелся, вокруг было темно и тихо. Огромное звёздное небо и тишина, звенящая в ушах, эта проклятая, так далеко от дома, ненужная ему тишина, хранящая в себе ложный покой, умиротворение и смерть – смерть его товарищей. Он нашёл почти всех, не нашёл он только Олега Уфимцева, радиста. Олег Уфимцев – старший прапорщик, двухметровый здоровяк, вечный балагур Олег Уфимцев бесследно исчез, точно растворился в этом пекле не нужной никому войны. Позже судьба снова сведёт Александра с Уфимцевым, но это будет уже другая история. Сейчас же Александр не знал, что и думать… Александр похоронил ребят: оттащил их тела в расселину и завалил эту расселину камнями, предварительно отметив на карте место её нахождения, собрал оружие, спрятал его тоже, завалив в расселине камнями, тщательно, с особой осторожностью, он завернул в тряпицу медальоны погибших и спрятал их в потайной карман брюк. Себе Александр оставил автомат с двумя дисками, это был весь боезапас, который ему удалось найти на месте недавнего боя. Кроме того, у него было две гранаты. «Арсенал не богатый, но достаточный, чтобы достойно умереть…» – подумал Александр и усмехнулся. Проверив запас продовольствия, а его составляли преимущественно галеты, он двинулся туда, где были свои, была жизнь…
Тогда же родились, но были написаны позже, уже здесь, в Австралии, строки этого стихотворения, которое Александр назвал: «Проклятая осень…»
Нас осталось лишь восемь
Да проклятая осень с ветрами…
Подкрепленья не просим,
Передатчик наш напрочь разбит
Ты, братишка, прости,
Жизнь, возможно, простилась уж с нами,
И за этот «пятак»
Заплатили мы жизнью других.
Нас осталось лишь двое –
Я и проклятая осень…
Подкрепленья не будет,
А осень ветрами шумит…
Ты держись, брат,
Мы все тебя просим…
Подкрепленья не будет
Для этой проклятой войны.
Часть 2. Возвращение
Двор – ограниченная домами территория, переходящая в улицу, которая сливается с другими улицами, дворами, составляющими город в целом. И вот на этой ограниченной территории происходит формирование характеров, происходит становление личности человека. Не школа и семья, а именно двор и улица формируют нашу с вами личность, превращая вас с искусством волшебника или в хорошего человека, или в мелочного подлеца.
Стоял конец декабря. Холодный, пронизывающий насквозь ветер гнал по едва заснеженному асфальту позёмку. Бурлящие, постепенно нарастающие, похожие на причудливые волны снежные вихри усиливались, и тогда становилось нестерпимо холодно и неуютно, казалось, что этот холод проникает даже до костей, сковывает всё тело своими ледяными лапами, овладевает всем твоим существом, вымораживая тело и мысли. Мыслей, впрочем, и не было. У пивной, на улице Промышленной, стоял довольно странный человек, одетый в армейский бушлат, армейские же брюки и короткие десантные сапоги. Этот человек был без шапки, но, казалось, не замечал этого. Лицо у него было красное от пронизывающего холода, брови и коротко остриженные волосы слегка заиндевели. Взгляд его был отрешён, казалось, что он ничего не видит и не слышит, что он сосредоточился, отгородился от всего окружающего своим миром – миром внутренних дум и переживаний. Этим человеком был Александр Карпов.
Вокруг было многолюдно и шумно, то и дело слышались то чей-то надрывный пьяный смех, то вульгарная пьяная ругань, которой так «славен» почти каждый пьяный русский человек. Именно по этой ругани его можно отличить от остальной человеческой массы, населяющей нашу планету. Русский человек умеет хорошо пить, ругаться, радоваться и горевать. Когда наступает тот край, когда и горевать-то не имеет смысла, так как наступил уже предел его переживаниям, он перешагивает через этот невидимый для человечества рубеж его внутреннего терпения и воли и уходит в себя, он не пускает туда никого. Человек живёт, он двигается, принимает пищу, пьёт водку, иногда разговаривает, отвечает на вопросы окружающих, которые не понимают главного, они не понимают того, что человек не видит их, не хочет видеть, не желает воспринимать всего того, что его окружает, что человек живёт только своими воспоминаниями, он сосредотачивается только на них , у него не хватает сил пережить всё это заново, поэтому человек пьёт водку, стараясь заглушить водкой страх и боль, он старается прогнать свои воспоминания прочь, но ничего из этого не получается, они не хотят оставлять человека, они срослись с его существом, они являются его сутью, которая требует в настоящее время только этих тяжёлых для него воспоминаний о прошлом. Человек остаётся в одиночестве среди окружающих его людей, которым он абсолютно безразличен.
Холодный блеск стекла,
Заплакал только дождь…
Все остальные лица равнодушны,
Они безжалостны, они сейчас бездушны,
Они внимают миру из окна.
А за окном бушует непогода,
Отсвечивают тускло фонари…
А я прошу прощения у Бога,
Молю Его – Ты жизнь мою верни…
Мутная волна падающего с неба мокрого снега, казалось, заполонила всё вокруг; тускло отсвечивали фонари, их свет нигде не отражался. Всё это казалось Александру неживым, каким-то запредельно-искусственным, создавалось такое впечатление, что его уже нет и нет ничего вообще… Этот город, этот мир, эти бездушные тени, парящие и бесследно растворяющиеся в этой мутной волне, падающей откуда-то сверху. Всё это было не нужно ему, всё это было не его, всё это было чужое… Троллейбус, напоминая странное чудовище с огромными жёлтыми глазницами фар, тусклый свет которых не мог пробить эту мутную волну падающего откуда-то с неба мокрого снега, медленно, но уверенно пробирался вперёд, в никуда…
1964 год
Меня выперли из школы, то есть меня оставили на второй год в седьмом классе. Не думаю, что только из-за географии и математики… Ударный год – год самоутверждения, мне исполнилось пятнадцать лет, а это казалось вершиной, я – взрослый, самостоятельный человек. Я могу постоять за себя, занятия боксом не прошли даром, и неоднократно я демонстрировал это умение сверстникам, избивая прохожих на улице, да и сверстникам тоже доставалось от моего кулака. Неизменная свита в лице Доронова Игоря и Василькова Юрия, постоянно сопровождала меня. Доронов Игорь – белобрысый увалень, довольно высокого роста, приблизительно сто восемьдесят два сантиметра, мой одногодок, всегда спокойный, спокойный до того, что иногда казалось, что он всегда спит. Любой, неожиданный вопрос или какое-либо действие выводили его из этого состояния, но совершив его, он засыпал снова. Васильков же Юрий, в противоположность Игорю, был очень подвижен, небольшого роста, с лицом, что-то определенно взявшим от наших предков, если следовать учению Дарвина, но с живым и острым умом, что подтверждало его принадлежность к Homo sapiens (разумным человекообразным).
Итак, что же было делать с продолжением моего образования? Вопрос риторический, обсуждению не подлежащий, так как наше правовое государство не мыслило себе члена общества без неполного, по крайней мере среднего образования, а это должно было быть восемь классов, не меньше. Таким образом – ШРМ (Школа рабочей молодежи), а молодежь, понятное дело – Я.
«Здравствуйте, Карпов!» Передо мной сидела (я так и не понял, какого возраста) абсолютно бесцветная женщина… Я видел только большие роговые очки, плотно водрузившиеся на ее небольшом, угреватом носу. Хилые, неопределенного цвета волосы, вздымавшиеся бугорком на яйцеобразной голове, казалось, жили отдельно от всего остального лица.
Очки смотрели пристально. на меня… «Я директор школы, моя фамилия Козлюк!»
Она замолчала. Очки продолжали меня изучать… «Вы пришли к нам учиться?»
«Нет, – подумал я, – я пришел к вам танцевать». «Да, конечно, – ответил я. – Я определяю вас в седьмой класс, я же буду у вас классным руководителем». «Еще раз повторяю, что моя фамилия Козлюк, также прошу вас запомнить, что зовут меня Хeрувима Минаевна». «Ничего себе имечко…» – подумал я. Если всё это соединить вместе, то получается: Херувимазлюк! С таким прозвищем легко можно застрелиться, но не работать в школе. «Впрочем, почему нет? – подумал я. – Это же школа рабочей молодёжи…»
Об авторе:
Александр Сидоров, родился 14 апреля 1949 года в Петрозаводске Карельской АССР в семье служащих. В 1970 году окончил Петрозаводское медицинское училище и до 1976 года работал фельдшером. С 1981 по 1983 г. находился на военной службе в составе ограниченного контингента советских войск в ДРА. В 1987 году окончил Петрозаводский государственный университет и до 1994 года работал старшим школьным инспектором в Кондопожском ГорОНО. Стихи начал писать с 14 лет. В 1963 году был членом ЛИТО при газете «Комсомолец» (г. Петрозаводск). Печатался также в «Литературной газете», в журнале «Юность», в «Антологии русских поэтов в Австралии», в журнале «Австралиада» в Австралии. С 1994 года проживает в Австралии. Сидней.
Член ЛИТО города Фрязино (Россия), «Жемчужное слово», (Австралия), сотрудничал с журналом «Жемчужина» (Австралия, гл. редактор журнала Т.Н. Малеевская). Член СПРФ (с сентября 2014 года). В течение нескольких лет сотрудничал с международным сайтом «Литературная Губерния» – город Самара.
Автор книг (на русском языке): «Стихотворное переложение Иоанна Богослова» – «Апокалипсис» (Австралия); «Истина Иешуа» (Австралия).Автор четырех книг, изданных Новокузнецким издательством СП-РФ: сборник стихов «Колокол моей жизни»; «Библейские мотивы»; « В. Г. Белинский» – год издания 2016. В январе 2017 года была издана книга «Литературные портреты».
