Два августа – 1941 и 1947 годов – из жизни Александра Семёновича Окатова, жителя деревни Климово Вологодской области
Здравствуйте, родные ― брат Александр Семёнович с женой Марией Фёдоровной, племянники Николай, Анна и малолетний Иван и младенец Изосим! Пишет вам брат Иван. Как вы поживаете? Надеюсь, у вас всё в порядке? Как мать, как здоровье её? У меня всё в порядке, только с трактора на танк перебрался, мой-то железный конь как? Кто на нём теперь работает? Павел ли, Федор ли? Неумёхи, попортят машину, вы уж, брат Александр, приглядите за трактором: ремонт там, профилактика вовремя, чтобы не попортили… Хотя чего мне беспокоиться, мне служить ещё долго: отслужил год из пяти, кто знает, что дальше будет. К отцу на могилку ходите? Всё вспоминаю, как батя тогда под ледяной дождь попал, уж на что крепкий мужик был, а погиб ни за что. Наша мехколонна стоит на правом берегу (вымарано цензурой) близ города (вымарано цензурой). Степи здешние красивы, только будто скупые по сравнению с нашими лугами, будто выцветшие слегка, суховатые, и небо вроде ниже нашего, звёзды крупнее и леса пониже, только сосны и редкие ели похожи. Скучаю по нашим густым и высоким лесам, будто там у нас дышишь полной грудью, а здесь ― наполовину. Деньги, что вы прислали на часы, пропили, табак курю, а через месяц будет война. Прощайте, родные брат Александр Семёнович с женой Марией Фёдоровной и племянники, ваш Иван Семёнович.
29 мая 1941 года.
Августовским вечером Александр Семёнович в который раз пробежал знакомые строчки, выведенные карандашом, аккуратно сложил письмо, последнее письмо от брата Ивана, убрал его в дерматиновый чемоданчик, стоящий в красном углу под иконами на добротной широкой, крашенной коричневой краской лавке, опоясывающей весь перед, закрыл на ключ вместе с похоронкой от 12 июля, пришедшей шесть недель назад: Иван Семёнович сгорел в танке в степях Украины, под Харьковом пушка его танка смотрела на запад, они успели перейти в наступление, да их подбили.
Свою повестку Александр Семёнович разгладил на уголку стола: прислали с нарочным. Завтра в четыре утра он на лошади поедет со старшим сыном, 29 года рождения, на станцию Костылево, килОметров девяносто будет. Сложил в холщовую сумку пару белья, повестку, расчёску, кусок мыла, кисет, полотенце, тетрадь ― письма писать или что ещё, и каравай хлеба ― жена Мария Фёдоровна постаралась. Сильная, жилистая, всё ей под силу, с толстой косой, старше него на четыре года была. Дом, в котором семья теперь жила ― приданое Марии Фёдоровны. Поженили их, когда отец их ― Александра и Ивана, погибшего в танке на Украине, ― под ледяной дождь попал, на обратном пути от Великого Устюга через Тотьму и Нюксеницу домой возвращался. Отец-то, Семён, сильно продрог тогда, так, что больше не встал, а две дочери, помимо сыновей Александра и Ивана, остались: Клавдея и Юлия ― поднимать надо. Вот Александра Семёновича и женили, ему 17, а Марии Фёдоровне 21…
Август стоял щедрый, тёплый, а ночами осень настойчиво напоминала о себе повисшими жёлтыми прядями в зелёных ещё берёзах. Знакомой дорогой на Костылево на бричке со старшим сыном Николаем ехал Александр Семёнович, не смотрел по сторонам, всё видел и так, не глядя: леса бескрайние, почерневшие избы, высокое, выцветшее за лето, бледное небо. На полдороге отправил сына назад, до дому, махнул рукой на прощание без лишних слов, не особенно слова жаловал ― пустое. В Климово пожалел его, лошадь пожалел, боялся, что мужики у ребёнка лошадь отберут. Сам-один неполные сутки до Костылево пешком шёл, ничего, он привычный, поджарый, лёгкий на ногу, ходит быстро, будто летает.
На сборном пункте погрузили в состав и отправили в Карелию, в часть: дня три дали пообвыкнуть, обучили, оружие выдали, амуницию какую-нито, боекомплект. И бросили в бой.
Финны быстро продвигались вглубь Карельского перешейка, взвод Александра Семёновича попал под шквальный огонь, казалось, воздух вокруг кипел и взрывался. Отступали по ночам, хоронились под комлями вывороченных взрывами деревьев, почти всё время в воде, в холоде. Вспомнил Александр Семёнович отца, его ледяной погибельный дождь, а тут и холод и огонь. Неделю отступали голодные, оглушённые, грязные, продрогшие, как-то остаток отряда ― десятка полтора человек ― просочился лесами, вышли на укрепрайоны: едва свои не убили.
Александр Семёнович хоть ранен не был, но в санчасть всё же попал ― почки отказали. Лежал недвижимо, бледный, обессилевший: он уж думал, умирает, как отец, попавший под смертельный дождь, уже приготовился с ним встретиться в скором времени, простил всех, ― да хирург спас. Опытный, видно, был, хоть и молодой: На обходе прикрикнул:
― Встать!
А тот смотрит на него отрешённо, как с того света; но встал, стоит безучастно.
― Что, боец, легко отделаться хочешь? Бороться за жизнь надо!
Александр Семёнович улыбнулся, как старший младшему, посветлевшими прозрачными, как вода, глазами: мол, говори-говори, а я-то знаю, что мне не жить.
Хирург говорит:
― Наклонись!
Он стоит. Тогда доктор сам его наклонил, ухом к спине поочерёдно приложился с одной и с другой стороны, к пояснице ― слушает.
Вся палата за доктором в мёртвой тишине наблюдает, а доктор придержал за шею, чтобы не выпрямился раньше времени, да как зафигачит по одной, а потом и по другой почке крепким кулаком! Бойцы обалдели. И что же?! ― пошли почки, заработали, запустил их доктор по-новой…
Взвод, понятно, расформировали.
Через три недели новый стрелковый взвод Александра Семёновича попал в плен к финнам.
Два станковых пулемёта, два мешка гороха да соль ― вот и всё пропитание, вода из реки, да сама река, на ней мост, да взвод Александра Семёновича. Леса похожи на наши, где жил Александр Семёнович. Иногда ему кажется, что он дома, ― вот река, вот мост, вот сосны и ели, совсем как в Климово.
Никого кругом нет, ни своих, ни чужих, тишина да лес. О взводе ― забыли, что ли, так они и стояли, ни шагу назад: охраняли переправу, и костра не запалишь ― дымок пойдёт ― сразу накроют. И накрыли, только не со стороны финнов, а со своей вроде бы стороны ― сзади финны подошли. Значит, взвод-то оказался глубоко в тылу врага ― по сторонам окружили, первыми же минами разворотило оба пулемёта, отстреливаться нечем.
Кричат финны-собаки:
― Рус, сдавайся, или гранатами закидаем!
Так в плен и попали. А финны сорвали погоны и всё. Даже обидно показалось: будто и за людей не посчитали, вроде как не опасны они. Отправили в лагерь под Петрозаводском, около воды ― они, пока силы были, попытались бежать на моторной лодке, да поймали их и секли шомполами чуть не насмерть. Отбили охоту бегать.
Когда в 1942 годе лагерь расформировали, военнопленных отправили в Германию, так Александру Семёновичу посчастливилось: на построение не вышел ― замешкался, это и спасло ― вместе с гражданскими не родственных финно-уграм национальностей отдали финскому фермеру в работники. Александр Семёнович всё умел, хорошо и споро крестьянскую работу делал, без шума, спокойный, незлобивый. Фермер относился к ним неплохо: кормил, но отдельно, как второй сорт. Как-то сварил Александр Семёнович картофеля на работников да толчёт его с маслом, слышит за спиной: «хрю-хрю», ― хозяин смеётся, мол, как свиньям толчёшь. Александр Семёнович не обиделся: «И ты поешь», ― говорит хозяину. Тот и убрался, пристыжённый.
Хозяин-то считал, что ему повезло с работником: больно толковый, спорый. Если б не русский ― финн, положим, или карел, ― то и дочь за такого бы отдал, да пасеку бы доверил; знает дело поджарый молчаливый русский.
В 1944 годе, после подписания соглашения с Финляндией о перемирии, Александра Семёновича отправили под Тулу, в шахты, чтобы трудом искупил вину перед Родиной. Рукастый и толковый Александр Семёнович и там был на своём месте. Никто, кроме него, не мог так быстро и надёжно возвести деревянный крепёж в шахте.
Вызывает его начальник:
― Здравствуй, Александр Семёнович! Вот не думал, что ты вредитель!
Александр Семёнович глянул:
― Не понял!
― А чего ты не понял? Ты почему от нас скрыл свою специальность?
― Крестьянская у меня специальность, другой нету.
― Нету, говоришь, а как же твой крепёж?
― А что крепёж? Обвалился никак?
― Да нет, держится лучше, чем у некоторых инженеров!
― Да что тут мудрёного? С топором и пилой привычен работать, голова есть.
Уважали его на шахте, советовались, слушали.
Больше свободы стало. Оружие стали доверять. Много всякого нового открывалось, любовь тоже. Домой уже год не писал. Так его закрутило!
В августе 1947 как Александра Семёновича реабилитировали, он неожиданно появился поздним вечером на пороге дома в Климове. Нерадостный, будто с грузом на сердце. Заметил с первого взгляда, как жена, Мария Фёдоровна, изработалась: постарела, почернела, похудела, как старуха стала. В лицо её не глядит, сам взглядом вокруг рыскает ― детей ищет, будто глазами хватает за руки. Подросли ― не узнать: Николай совсем большой, в армию скоро, остальные ребятишки к матери жмутся. Ивану десять, Изосиму семь. Когда Александр Семёнович уходил, младший сынок ещё в зыбке лежал, глазками умненькими вокруг внимательно смотрел. А Нюрки нету ― бегает где-то…
Мария Фёдоровна так сразу поняла: недобрая встреча ― такая встреча хуже разлуки.
― Прости ты меня, Мария Фёдоровна! ― бухнул Александр Семёнович. ― Отдай ребятишек, меня в Туле жена ждёт!
― Жена-а-а-а?!
― Медсестра в больнице, хорошая женщина, спокойная, красивая. Им там, в городе, хорошо будет: учиться пойдут, культура там, деньги большие за работу мне платить будут… Отпусти!
― Детей не отдам. Хочешь ― иди один. Отпускаю. А детей не отдам. Не проси. ― Помолчала. Из камня она, что ли? ― И вы меня простите, Александр Семёнович. Сейчас ужин соберу, поешь, поспишь, а утром ― хочешь, иди с богом!
Не дрогнула. Даже поклонилась.
Дети побоялись заплакать, тихо взошли за стол: важно сидели, молча, как взрослые. В молчании повечеряли.
А утром мать ― на работу, отец ― в правление колхоза «Трудовик», что до войны был сильным, богатым. 1947 год голодный выдался, да ещё государство почти всё подчистую отбирало. Считали всё, что в хозяйстве было и что только народилось: сколько овец и шерстинок на них, всех курей посчитают, яйца все сдай, молоко сдай, как забьёт Александр Семёнович овцу ― мясо тоже сдай.
Поставили Александра Семёновича бригадиром. Работал, как и Мария Фёдоровна, от зари до зари, почитай, и не виделись.
В 1949 родился Пётр. Про Тулу разговоров больше не было. А письмами оттуда мать печку растапливала.
21.03.2015 г.
Об авторе:
Александра Окатова после окончания с красным дипломом Института инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии работала в производственном картосоставительском объединении «Картография»: составителем географических карт, редактором, начальником отдела. С 1996 по 2005 год была главным редактором частного издательства «Дизайн. Информация. Картография». С её участием вышли в свет научные и учебные атласы: «Атлас мира. Европа», «Историко-культурный атлас Коми», «Историко-культурный атлас Бурятии», школьные географические атласы, «Большой атлас России». В 2006 году резко поменяла жизнь: вступила в Творческое объединение современных художников.
Пишет рассказы, похожие на сказки, и сказки, похожие на рассказы, с лёгким привкусом философии, любит смаковать чувства.
В 2013 году вышли книги: «Недоступная принцесса. Сказки для мужа» и «Принц на горошине. Сказки для любовника» и сборник стихов «Опавшие листья». В 2014 году закончила Высшие литературные курсы им. И.А. Бунина. Член Союза писателей России. Кандидат в члены Интернационального Союза писателей. В серии «Современники и классики» вышла книга «Дом на границе миров», а в серии МТА ― три рассказа с элементами фантастики.
