Алло, мы ищем героя!
Роман Сенчин, «Девяностые»
(М., 2024, 408 с.);
Роман Сенчин, «Десятые»
(М., 2024, 444 с.);
Роман Сенчин, «Нулевые»
(М., 2021, 508 с.)
Начнём сначала. Развал Советского Союза разрушил пусть зыбкую, но всё же систему. Нельзя сказать, что было всё хорошо, а стало всё плохо. Но всё же традиции и правила существовали. Иногда — совершенно бездарные, иногда — вполне обоснованные и разумные, словом, какая-то система всё же лучше, чем никакой. И своеобразные лифты тоже были: ну, например, Викторию Токареву опубликовали в толстом литературном журнале — и пошла литературная карьера в гору. И вот всё посыпалось — старые механизмы и институты уже не работают. Но если их не использовать, то вообще непонятно, что делать-то.
В масштабах всей огромной страны это тоже верно. Все оказались предоставлены сами себе. Бросили, как щенков, в глубокие холодные воды — выплывешь, так выплывешь, а нет… И вот об этом времени стихийного затяжного безвременья — 90-х, нулевых, 10-х годах — собрал трилогию реалист Роман Сенчин.
Это три книги повестей и рассказов, написанных в те годы и опубликованных в толстых литературных журналах. Взгляд оттуда, с теми мыслями и надеждами, пониманием советского человека. Первой вышла книга «Нулевые» в 2021 году, возможно, потому, что хоть то и самое недавнее время, а всё же таких глобальных катастроф уже не было. Опять же, пришли к какой-то, но системе. В начале 2024 года вышли «Десятые», и уже весной того же года — «Девяностые».
«Вошла, может, и в неправильную, но колею», — пишет Роман Сенчин по другому поводу, но тоже о жизни.
Часть повестей и рассказов уже выходила в сборниках 2022–2023 годов: «У моря», «Малая жизнь», «Прогноз погоды».
Хотелось бы заметить, что «фирменная» мрачность Романа Сенчина утратила безысходность. Тексты, конечно, оптимистичными не стали, но всё же появились просветы, надежда на лучшее будущее.
Этот феномен тем интереснее, что выходит довольно много книг о 90-х. И авторам довольно сложно высказывать серединное отношение: или «лихие», или «святые». А писателю-реалисту это удалось. У него нет ни про бандитов, ни про бизнесменов, ни про депутатов. Про «обычных» людей, перепуганных холодной водой перемен.
Многие критиковали существующий тогда советский строй. Считали, что лучше как угодно, да только не так. Но когда социализм рухнул и всех засыпало обломками, растерялись. Плохо ли, хорошо ли, а был некий прожиточный минимум. Как говорится, меньше взвода не дадут, дальше Колымы не пошлют. Всё решало государство, пусть несколько авторитарно. Детский сад — школа — ПТУ или институт — работа. Времени на это отводится определённое количество, хотя тут возможны варианты — вспомним второгодников или «вечных студентов». Но если ведёшь себя адекватно, то ничего дурного с тобой не случится. Раньше или позже перейдёшь на следующий этап. А уж если ты ещё и чем-то одарён, то сможешь пристроиться лучше — подняться, будто на лифте.
Михаил Веллер16 о таких лифтах написал целую книгу — «Приключения майора Звягина». О том, как встроиться в общество, если ты потерялся, и дальше система выведет. Это актуально прежде всего для подростков. Но все возможности рухнули тогда же, в 90-е. Нет идеологии — и все колеи стали неправильными. Вроде бы и свобода, да как дальше жить — непонятно. Свобода-то тоже «платная»: либо время вкладываешь, либо — деньги, либо и то и другое.
А идеологию упразднили и возликовали. Ведь как намаялись с цензурой! Заставляли думать, видите ли, определённым образом. А ведь американцы после Второй мировой начали внушать всему миру: не должно быть идеологии. Должна быть демократия, причём в американском же варианте. При ней думать не надо совсем, наказуемо. Тебе всё равно достоверной информации не дадут, от искушения подальше.
Эммануил Казакевич писал об американских идеях ещё в романе 1956 года «Дом на площади». И вот поди ж ты, дорвались меньше четверти века спустя. Что теперь хорошо, что — плохо, все окончательно запутались.
И в литературе это, конечно же, нашло подтверждение. Помните, как раздражал идейный герой, особенно комсомолец или коммунист? Так вот, нет теперь героя. Только жалкое подобие спасителя человечества из Вселенной Marvel. Но это американцы для себя жвачку придумали. Это они нас обманули или мы сами себя?
Вот, например, журналистка Марина из рассказа «Эфир» 2000 года сборника «Девяностые» поднимает вопрос о допустимости проституции. Она ждёт общественного порицания, единого мнения по этому поводу. И что?
«Эфир» получился сложным. Звонки от зрителей поступали жёсткие и порой злые, шокирующие; суждения гостей в студии были полярно противоположными. Особенно ожесточённо поспорили представитель Движения против абортов и доцентша, защищающая и проституцию, и аборты. Но по-настоящему поразил и вывел из себя Марину этот врач-венеролог, стоящий однозначно за, как он выразился, «регламентированность» проституции.
Так есть ли то, о чём однозначно можно сказать — «это плохо»? Как ответить на вопрос позвонившей в эфир проститутки: «Почему ваша профессия законна, а моя — нет? Почему о нас вы говорите в таком вообще тоне?» И для себя позвонившая права. Не поздно ли ей читать мораль? Да и кому? Марине, живущей для себя, крутящей роман с женатым чиновником?
Особенно впечатляет, что это рассказ 2000 года о конце 90-х. И это вначале девушки смущались, им надо было как-то выживать и кормить семьи. А теперь рассказывается как некая новая норма. Мы нечто подобное слышим из всех утюгов, в «повестке». Про толерантность, «вторую» норму. Классику, Михаила Булгакова, быстро позабыли.
«Вторая свежесть — вот что вздор! Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!»
Так где же мы потеряли героя русской литературы? Нынешнее молодое поколение не помнит двойного развала страны 90-х, в 1993 и 1998 годах. А происходило много страшного. Пришёл рынок на неподготовленную почву, на руины социализма. Специалистов не было, кто бы помог справиться, занимались-то другим восемьдесят лет, не капитализмом с каким бы то ни было лицом. Приглашали «учителей» — американцев и пытались пройти многолетний путь за считаные месяцы. Пятилетку — за год — не привыкать, в конце концов. Вчерашние партийцы делили власть, комсомольцы осваивали кооперативы и обналичку. По чужой указке провели приватизацию советского имущества. Подробно процесс рассматривать не будем, только напомню, что в народе её окрестили метким словом «прихватизация». Вчерашние советские люди сосредоточили у себя в руках огромное количество денег и имущества, стали бизнесменами. Не все, разумеется. Первые миллионеры — как раз те, кто откусил от пирога, кого допустили, и те, кто в лучшем случае научился управлять. А потом начался отстрел «лишних». Кто лишний? А кто слабее. Из них искать героя? Не дай бог!
«Девяностые, о которых написаны эти рассказы, — переходный возраст страны и поколения. У нас ломались голос и кости. Мы просыпались в одной стране, засыпали — в другой, а на следующее утро просыпались ещё в третьей. День был годом, год был вечностью, вечность была где-то совсем рядом, только руку протяни». Так пишет журналист и писатель Андрей Подшибякин в предисловии к «Девяностым».
А что «простые» люди — не партийцы, не комсомольцы, не мажоры и без больших денег или связей? Вот о них, о нас с вами, пишет Роман Сенчин. Некогда было задумываться о смысле жизни, все выживали.
Герой рассказа 1991 года «Обратный путь» Женька возвращается из армии в другую страну. Из ленинградского училища его просто выкинули и выписали. Вытрезвитель 1994 года из рассказа «Кайф» — сильно платный и холодный. Художник Сергей из повести 1995 года «Малая жизнь» переезжает в деревню, учится жить там.
«Неужели он хочет растворить свою жизнь в мелких, смешных, бесконечных заботах? Даже самые мало-мальские дела — мытьё посуды, баня, стирка, поддержание в жилище тепла, справленье нужды — становятся событием, на какой-нибудь пустяк нужно растрачивать массу времени и сил».
Рабочие из рассказа 1997 года «Сегодня как завтра» не получают месяцами зарплату. А уйти ещё страшнее. Куда? Чем семьи кормить? Торговать? Чтоб убили, как десятки знакомых? Спасибо хоть, что живы. Кормят в кредит и время от времени что-то выплачивают. Понять это можно и нужно, но искать здесь героя стоит ли?
«Кормят комплексными обедами под запись. У поваров журналы по цехам с фамилиями рабочих, за каждый обед нужно расписываться в особой клеточке. Когда появится наконец зарплата, из неё вычтут за эти обеды».
Потом пришли «тучные» нулевые. Дотянули как смогли. Бывшие советские люди ведь избалованы заботой государства. Многие вещи их просто не касались, особенно если в бизнес не ходить: налоги, банки, чиновники. С одной стороны, ругали государство за то, что ограничивало свободу. А с другой — жить при рынке так и не научились. Финансовые пирамиды с 90-х ловят «лохов» (слово оттуда же). Но и правила потихоньку формируются именно тогда. По сию пору мы пожинаем то, что тогда сеяли. Кстати, не только плохое. Есть какие-никакие, но правила, значит, и убивать необязательно. Крупные компании, банки — тоже оттуда. Новые русские достигают миллионных доходов, но уже без государственного имущества. Более того, некоторые выучились на Западе и приехали применять знания на практике. Среди них попадались даже те, кто не пытался скопировать бездумно чужие модели, потому что реалии России другие. Может, и герои появляются?
Сергей Минаев и Евгений Гришковец, к примеру, пытаются их выделить. Это топ-менеджер иностранной компании в России, дизайнер — предприниматель, бизнесмен… Опять сомнительные герои: воровство, тусовки, наркота, блат и хамство. Некогда заниматься детьми и семьями, надо крутиться, чтобы выжить.
«Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!» — Льюис Кэрролл, «Алиса в Зазеркалье».
А кого исследует Роман Сенчин в это время?
«Жизнь — понимаете, это борьба. Постоянная борьба, постоянное сопротивление вонючим волнам животных потребностей. Практически всё, что нас окружает, тянет вниз, в грязь, в яму сортирную. Но, понимаете, человек живёт не для этого, не для низа. И единственный способ не свалиться — это сопротивление», — пытается объяснить деревенским пацанам Андрей, герой рассказа 2001 года «За встречу».
«Да, повзрослев, она узнала, как трудно в жизни даётся каждый шаг вперёд, любая, даже самая малая, перемена к лучшему. Проще всего, конечно, плыть по течению. Хорошо, если плывёшь, чаще же — начинаешь тонуть, и волей-неволей приходится барахтаться, стараться быть на плаву…» — думает Ирина, героиня повести 2002 года «Ничего страшного».
«Взять моих дружков-одноклассников. Быстро женившись, родив по два, а то и по три ребёнка, они будто остались пятнадцатилетними, только агрессивности в них прибавляется. Они вроде и не особенно ищут нормальную работу, ходят в трениках с лампасами и майках-алкоголичках, небритые, сонные. По полдня соображают на пузырёк, а потом полдня давят его на бережку закисшей Муранки, споря, что круче — “Хонда” или “Ямаха”», — думает Роман из рассказа 2003 года «Чужой».
Кстати, Роман Сенчин иногда даёт герою свои фамилию, имя, отчество. А ещё его герои думают чуть масштабнее, чем о повседневных нуждах. Потому и стал чужим в своём городе герой одноимённого рассказа… Например, почему поколение родителей было легче на подъём? А нам теперь сняться и ехать в палатки, строить какой-нибудь БАМ — целое дело.
«— Нет, Серёжа, они-то как раз знали, куда едут и зачем. У них была цель, была база — хотя бы палатка, но и зарплата, работа, перспективы… А так, действительно с нуля, очень сложно счастье найти», — говорит герою, писателю Сергею, литературный агент Полина в рассказе 2005 года «Проект».
В поисках героя мы идём в десятые. С конца нулевых стали действовать более или менее понятные правила, жизнь становится всё сытнее. Популярная психология из всех утюгов вещает о самопознании и любви к себе, о том, что творить может каждый. Технологии, соцсети и мессенджеры развиваются, а общаться люди при этом разучились. Парадокс? Нет уже в этой спешке зарабатывания денег полноценных уважительных разговоров, при необходимости начинают с угроз. Из сюжетов — в основном большой ассортимент детективов и мелодрам.
А что ещё? Глобальное производство развалено, люди в основном заняты в торговле или в услугах. Государственных предприятий в том виде, что были, практически по пальцам перечесть. И они хронически неэффективны. Бизнесмены и топ-менеджеры решают свои проблемы, мало кто думает о чём-то большем: незачем.
«В первое время — вернее, в первые годы — он в прямом смысле сходил с ума на этих дежурствах. Казалось, что сам, своими руками убивает свою жизнь. Сидит и убивает час за часом, отправляет в чёрную яму. Час за часом, час за часом свою единственную жизнь», — думает Назаров, охранник в ресторане, из рассказа 2016 года «Сугроб».
В России любят красивые слова. С одной стороны, как яхту назовёшь, так она и поплывёт. А с другой — на нашу почву нельзя просто взять и перенести другие реалии. Все увлеклись постмодернизмом, каждый хоть о своей травме, но пишет. Это постмодерн такой — без героя, без конфликта, без всего. Изобрели велосипед снова… А между тем у литературоведов стали закрадываться сомнения…
«Теперь самому смешно. Поскольку постмодернизм — у нас, по крайней мере, — оставив в истории несколько впечатляющих литературных памятников, пошёл “путём зерна” и тихо истлел, дав реализму подкормку, в которой реализм, безусловно, нуждался. Технический репертуар прозы действительно расширился, действительно вобрал в себя — да и то наименее отчаянные, наименее “безбашенные” — средства воздействия на читательскую психику», — пишет советский и российский литературный критик, литературовед и публицист, главный редактор журнала «Знамя» Сергей Чупринин в статье «На круги своя, или Утраченные иллюзии. Девять с половиной тезисов».
Может, дело в том, что постмодерн требует огромного культурного багажа, а тянут руки все кому не лень? Так или иначе, но поиграли чужими поломанными игрушками и вернулись к реализму. Да, вероятно, расширили инструментарий прозы — смотря, в чьих руках, опять же. Вот только героя так пока и нет.
А есть «обычные» люди, проживающие свою единственную жизнь с чужими целями и мечтами. И всё же…
«В общем-то у большинства жизнь сложилась. Правда, никто не стал знаменитым актёром, выдающимся музыкантом, известным литератором, крупным бизнесменом. Но, может, пока. Сорок с небольшим — это всё-таки ещё не возраст. Недаром есть поговорка: “В России нужно жить долго”», — так думает о своём поколении Бурков в рассказе 2013 года «Хоккей с мячом».
Может, и герои проявятся. Есть ведь удачные наброски у Виктора Пелевина, например. Ну и у Романа Сенчина. Как минимум у них есть смыслы и наброски, значит, и до полноценных типажей, живых, узнаваемых, с внятной идеологией, недалеко. Музыка говорит уже о мета-модерне, сменившем постмодерн, и литература постепенно «вырулит».
1 Физвос — факультет физического воспитания в педагогическом институте. — Прим. автора.
2 Педагогический институт. — Прим. автора.
3 Инста, сокращённое от «Инстаграм», Instagram, социальная сеть, принадлежащая корпорации Meta, признанной экстремистской и запрещённой в России. — Прим. ред.
4 Instagram, социальная сеть, принадлежащая корпорации Meta, признанной экстремистской и запрещённой в России. — Прим. ред.
5 Группа «АукцЫон», стихи Олега Гаркуши.
6 Согласно утверждению Р. Декарта: «Я мыслю — значит, существую».
7 Образовано от «ельник».
8 Солн-шар — словообразование, как у И. Северянина, В. Шершеневича, С. Кирсанова, А. Вознесенского…
9 «В горах моё сердце…» — из стихов Роберта Бёрнса в переводе С. Маршака.
10 Лира (и овал) — форма былых филармонических кресел.
11 Колонны Большого зала Петербургской филармонии.
12 Катарсис — душевная разрядка, испытываемая зрителем в процессе сопереживания (термин, введённый Аристотелем в «Поэтике»). Нравственное очищение, испытываемое человеком в процессе сопереживания и сострадания.
13 Библиотерапия — метод психотерапии, использующий литературу как одну из форм лечения словом. Применяется для коррекции психического состояния с помощью направленного чтения специально подобранной литературы.
14 Признан иностранным агентом на территории РФ.
15 Добролюбовская проза — художественный приём, основанный на включении в текст реалий, понятных только узкому кругу людей, близких к автору. — Прим. автора.
16 Признан иноагентом на территории Российской Федерации. — Прим. ред.
Андрей Щербак-Жуков при участии Ольги Камарго
