СНОВИДЧЕСКОЕ ТРЕХСТАДИЙНОЕ
Ночью во сне по льду
переходил… реки
берег был так далек
я далеко зашел
и не хотел назад
обратно искать пути
скоро я не вернусь
в май этой жизни совсем
***
Вижу плывут они
Тонок у льда лик
Решил не скрывать он
От меня ничего друг
На говорит смотри
Высохли эти цветы
Стаи людей не рыб
На киноленте воды
Скользят под экрана льдом
Молча забыв обо всем
Вот и сама весна
Течет по воде сна
***
Берег другой не видать
Иду продолжая спать
Гулко трещат вдоль реки
Касания льда и ноги
Не калькелюря лиц
Бледновлекомых ниц
Потусторонних для
Спящего где-то дня
Вонзившего старческий лик
В уснувшего Солнца блик
ФОТОГРАФИЯ
Нимб ли? Крест? –
за всех Марий…
Имя на запястьях…
Кто тебя приговорил? –
взгляд наполнил счастьем.
Зачерпнуть бы мне
из дон
тех счастливых окон –
двух колодцев,
двух икон –
воздуха для вздоха.
Я бы сам,
глядишь, тогда
засиял, как инок.
Без труда бы
угадал…
На запястьях имя…
Произнес его,
Небес
потревожив своды.
Добровольно
влез на крест
символом свободы.
Вынул гвозди
из Того,
Кто заждался смены.
Если Он
еще живой…
Ох и тяжеленный!
Не зачахла,
видно, плоть.
Не иссохли кости.
Заменить Тебя
позволь…
Не хватает злости
любоваться,
как один –
тополем в плющихе.
Не заблудший
вроде Сын.
Вас нашли – сойдите!
Не поверит
и сверкнет
на меня Па-Ролью.
Имя – рот
произнесет…
Было бы дозволено…
Нимб и крест,
сестра и мать –
промелькнут вчерашним.
И, сойдя,
пойдет гулять
долго не гулявший…
Нимб ли? Крест? –
за всех Марий…
Имя на запястьях…
Кто тебя
приговорил? –
взгляд наполнил счастьем…
В ПОИСКЕ СМЫСЛА
Возвращая смыслу смысл
по ключу его утраты
Я
куда-то
устремился
неким пионервожатым
Находить и подбирать
крестик нолику отмычка
Узнавать секрет сувальд
в мертвом свете электрическом
Не открылось
не успел
Ох уж этот палец цепкий
Щелкнувший секундомер
крови
в горле
привкус терпкий
Вот поди ее найди
длинноносому Тортиллу
Трех девяток оценив
перевернутую силу
Чистой пробы
но на дне
я вожатый поневоле
А подайте смысл мне
облаком на небосводе
Белой пачкой балерин
ноги руки ей в придачу
Пусть я буду не один
по небесным кочкам скачущим
Цель высматривающим
блик
и в сложенные крылья
Устремлю я
напрямик
предпоследние усилия…
ПРИ ПОМОЩИ СОБСТВЕННЫХ РУК
Нас оставили жить у обочин
достаточно
трудных
дорог.
И мы захотели очень,
чтоб к нам
заглянул
Бог.
Он всегда проходил мимо –
не глядя
по
сторонам.
Но вот в одну лютую зиму
он
заглянул
к нам.
Остановил свой пристальный,
проникновенный
взгляд
и спрашивает нас искренно:
здесь кто-нибудь
мне
рад?
Мы кинулись, побежали.
Снег,
искрясь,
полетел
вверх…
Я помню, когда возвращались –
верили,
что живем –
лучше всех.
У каждого сердце звучало
как самый
приятный
звук.
Мы начали строить Начало
при помощи
собственных
рук.
Надежда желтого на оранжевое
Сложно себе представить,
каким будет это произведение через двадцать лет.
Нет. Да, оно еще сырое. Да нет, в нем точно что-то есть…
Автор
Вход в сумасшедший дом был по-своему мил. Мантру зеленый слон, опершись о косяк, читал, в хобот скрестив глаза – вольную дав ушам, которые, громко смеясь, виляя хвостами, ушли.
«Хорошее место. Входи» – на мощной слоновьей спине написано карандашом химическим, а на груди – орден: «Зеленый друг идущего трудным путем». Первая степень. Страж. Профиль – не выпускать!
По мне, хорошо, что слон. Не крыса, не таракан. Тарантул какой-нибудь гораздо зловещее, по мне. Вхожу, раз такой расклад – бес-платно. Свободный вход. Когда еще попаду в подобную ерунду?
– Здравствуйте! Я – Иисус!!!
– Надо же… – Это я. В первых строках повезло. Не серый вам кардинал, не Гэндальф, что Рональд Джон, отправивший Фродо во мрак, а знающий, для чего покинул свой собственный крест. – И вам, – говорю, – не хворать.
Первому встречному лайк ставлю. Дальнейший путь загрезился в желтых тонах, Солнечный то есть весь с пя́ток и до волос.
«Счастья тебе, Христос! Славься, желтея в веках где-нибудь на облаках», – так говоря про себя, в медленном желто скользя, надеясь найти, успеть, возможно, по-оранжеветь, во множество чудных палат проводит меня медбрат.
Зачем я не сразу с утра? На смене была медсестра. Вся в латексе и бигудях, при двух все-возможн-ных грудях. В прекрасного цвета bon ton весь облик ее погружен, наверное, быть бы мог опять с головы до ног – стою не одет, не обут – не где-нибудь, а тут.
Хотя без смирительных пут. Галоперидол не дадут. В палату для буйнопомешанных не поместят меня, грешного, потерянно-безнадежного, вдобавок снабдят одеждою. Сплошь привилегии-бонусы для повышения тонуса.
Медбрат же, сказать будет кстати, подводит меня к палате, в которой полно уже разных, нисколечко не заразных. Им в историю так и заносится: «Мысли особи не переносятся. Их культурно привить пытались – мысли полностью вскоре стирались».
– Заходи. Не робей. Не опасно, – мне медбрат анапестом в гласные.
– Да какая уж тут опасность, если мысль над средою не властна?
И вхожу, не дождавшись ответа, в это не-плодоносное лето.
– Здрасьте вам, досточтимцы прошедшего! Отчего ж вы теперь сумасшедшие? Ясно дело, что День Завтрашний опаляет извилины заревом, а вчерашнего стынь кромешная как же сделала вас нездешними? – Я с порога ко всем с вопросами непростыми: мол, вы – люди взрослые.
А они мне:
– А вы сами-то чью разрушенность руинную отстаиваете?
– А футбольно-хоккейных дел, позвольте-ка, за кого то есть фанатствовать изволите?
– Не сочтите нас какими-нибудь обормотами, как у вас дела с рыбалкою и охотою?
– И в-четвертых, какая разница, кто и как в этот мир пялится?
– Да простятся нам дела дюже грешные, вы, позвольте, Христу насколько споспешествуете? – в общем, тоже хором вжарили – не по-детски незлобиво, а так, по-соседски. – Не боясь, отвечайте смелее, даже если другим чем болеете.
Вытирая улыбку с лица, начал я отвечать с конца:
– Христа, – говорю, – вашего лайкнул я. Ничего себе такой дяденька. Про футбол, про охоту с рыбалкою ничего не могу сказать особенно гадкого. Неплохие вроде безделицы, но для меня совершенно непонятная деятельность. Видеть в шайбе над-каучуковость ограниченность моей чувственности не дает мне, а мяч футбольный, затрибунностью кругло-довольный, скачет радостный в сонном пространстве с подозрительным постоянством. Гол динамит снотворность криком. Шум, не помнящий о Великом, переходит на шепот скромный, и себя не вполне помня. И я обо всем практически мыслю лишь поэтически. Бить свинцом по живому попусту – для меня равносильно подлости. И червей извлекать лопатою – для меня занятие гадкое. А в руины по пальме-истории спускаться начну еще нескоро я.
Так ответил – и всем понравилось. Видно, им действительно давно все без разницы. О здоровье у них для порядку справился и ландшафт изучать отправился.
Палата «В плену у спорта», палата с названием «Ботокс», палата «Для тех, кто с пирсингом», палата «Для разных шизиков», палата с надписью золотом: «Только татуированным»…
Сколько палат? Какие? Стены желтые – потолок синий, чтобы якобы в целях лечебных больные не лишались искусственного неба.
У меня еще и без назначений разных потолок вызывал небесные ассоциации. Потому что – время! Дизайн и все такое. Нет – известке, да и краскою половою цвета коричневой крови заболевшим сердца не наполнить. Плитка к плиточке – кафель желтый. Хоть тату – хоть рыбалка со спортом! Все здоровым-больным разрешается, кроме… К Роме тут запрещается. В процедурную… строго по графику, а остальное к Нафигу.
Нафиг – это уже в анамнезе. Он и сам по себе интересен. Кто я? как? и зачем? и куда? – для него это все ерунда. Но тату, но футбол и прочее, Александр Сергеевич отчество – не последнее для него, он поставил превыше всего. К Роме Нафиг дышал неровно и о первом умалчивал скромно.
Я смекнул это тут же, сразу и без Нафига больше не обходился ни разу. Хоть на лекарства у меня значительная доза, но больным доказывать что-то просто несерьезно. Прибегут, напичкают или наколют. Извините, но я не напрасноголик.
– Чем пустее ведро, тем громче! – проходя, какой-то рабочий проронил ненароком фразу и скрылся в палате с надписью «Розовому Уни Тазу».
Это что еще? Мать честная! – я болезни такой не знаю. Захожу, любопытством влекомый, – вся палата в принципе мне пост-знакома: Мона, которая Лиза, смотрит откуда-то снизу на розовый писсуар, ссуженный палате в дар автором Да Жене. Ждите, мол, писайте и идите отсюда куда-нибудь дальше невидимым лестничным маршем, спускаясь спиралью генной на периферию Вселенной.
«Все, что творили до нас, – в розовый Уни Таз!» – лозунг на стенах желтых, как в лучших европейских уборных. Я чуть-чуть постоял и вышел.
Кто-то мимо проходящий сказал мне: «Тише!» Зачем? Я и так словно бриз бесшумный. Да что с него взять – полоумный. Продолжая дорогу дальнюю, останавливаюсь перед надписью «Музыкальная». Захожу, вняв совету, сделавшись значительно тише, и с порога прям речь подобную слышу:
– Было! Многое! Но прошло. Рок-н-ролл – безусловное зло! Мысли – ноль. Нетрезвая критика… Пубертатный период нытика! Хочет много – не знает как. Пьет горящее натощак. Опьяневший – он Свет несущий, песнь на Мельницу Света льющий, души всех он гитарой спасает, трезвый – плохо соображает. Продолжайте и дальше бредить под надзором врача дяди Феди, наигрывая ему свои мании в надежде на полное взаимопонимание, – дирижировал словами с табурета некто во фраке; некоторые, длинноволосясь в джинсы, закатывали рукава, явно готовясь к драке.
Я понял: спорят о предпочтениях. Которому из них посвятить свое лечение? Я этим с детства не гипнабе́лен. Вышел тихо, прикрыв за собою двери. И пошел. Зашел еще в палату. Моно-лолог сразу тут как тут. И пришлось мне, тоже для порядку, слушать много длительных минут:
– Я, во-первых, и врачам не нужен. Во-вторых, не нужен никому. Ах, зачем когда-нибудь Бестужев для меня не утопил Муму? Или не Бестужев, а Тургенев? Или… Водкин Красного коня – не литературно в понедельник – утопил бы только для меня. Взял за гриву… хобот… лучше – уши! Вывел златогривого гуся (хоть какая-то, но, знаете, отдушина) – пусть потонет жалобная пся. Но никто, ни Пушкин, ни Вернадский, обо мне – ни буквой, ни строкой. Я им говорю: «Мне врач без надобности». А они холодною рукой… Нет, руками. Многорукий демон. Монстр. Рыжий. Или Буцефал, выводя медведя на арену, Александра все же поджидал. Не больной он. Как и я, здоровый. Спрячь себя за белый свой халат! Мы топить слона ходили оба, но из нас никто не виноват. Не поверили. Обоим. И на «вязки». Слон спасенным принят в персонал. Правда, говорят, что стал зеленым. Я его всегда зеленым знал. В общем, не грусти, располагайся. Здесь пройдет твой жизненный трамвай. Не катай в своем трамвае зайцев – белок разнолицых покатай. Те заплатят. От Ньютона… пальцы растопырил надо лбом Наполеон. И гнездится на горбах скитальцев лысою кукушкой желтый дом. Не устал следить за мыслью, алой линией стекающей с небес? Говорят, единственный кто – Мао! – вылечился, а потом исчез. Мы с тобой исчезнуть тоже можем. Могем. Даже если не Ван Гог будет по тревоге потревожен. Пушкин, знаешь, многого не мог…
И еще четыре с половиной бесконечно длительных минут извергал он на меня лавинно «как и почему у них вот тут».
Ситуация – капитан, очевидно. Разворачиваюсь, и уже в спину прилетает: «Катись отсюда!» Я меняю трамвай на верблюда. Не спеша, но зато надежно. Продолжаю двигаться, встречая разного рода прохожих.
– Здравствуйте! Я – Серёжа! – один из них не замедлил себя подытожить.
Хотелось ему ответить: «Я тоже». Но вы знаете, я не Серёжа. А этот был малый забавный, и я бы сказал – незабвенный. Смотреть невозможно без дрожи на сто килограмм Серёжи, который от пола до кепки – две бадминтонных ракетки. Вполне жизнерадостный парень. Кредо – поздоровался, представился – и все нормально. На верблюде я ему имеющим к-потолку-отношение показался, вот он поздороваться и представиться расстарался. Я кивнул – хоть Джавдед знал пустыни и суше, – выпуская приветственную улыбку наружу. Под уздцы скакуна. Время по лимиту. Продолжаю движение по источающим желтизну плитам…
Голова, она имеет рамки. Чуть лишка – и сразу через край. Стрекозою медсестричка в латексе мне шепнула нежно: «Отдыхай!»
Сон
«Я думаю, что и вам не меньше когда-нибудь разносит по городам какой-нибудь остолоп; наверное, это – путь, а может, со всех сторон меня окружает сон».
Вся картина в голове. Нет. В голове картина: слон, сидящий на спине блудного не-сына. Думаю: «Какого, Нафиг, он туда забрался?» Разворачиваю фантик – возникает пауза. Первая. Потом проплыл послевкусья образ: сыну ноша опостылела – слон сброшен. Откусил.
Конфеты нет. Пауза вторая. Слямзил слон? А может, сын? Честно? Не знаю. В третий раз удумал я перезагрузиться. Снится всякая фигня. Не фигня не снится.
– Мне еще.
– А что, уже?
За спиною трое. Сбоку четверо. Сюжет перекроен.
Уши. Мыши. Крысий хвост. Толстокожий спутник сунул сыну хобот в рот – сыну он не нужен. Почему? Опять вопрос. Вроде бы и надо. Может, просто не дорос?
Дабл-ю не Дабл. Столько этот хобот лет многие и многим! Эти, цука, в крик: мол – нет! Мы уже не могем…
И так далее, сон нес, видно, был в ударе. Что-то про Судьбу Колес… По карманам шарил. Семь цветных карандашей выронил случайно, но при виде двух мышей загрустил печально.
Уши медленно ползли, о своем судача, лысодлинные хвосты сзади, чуть дальше. Что тут скажешь, грусть-печаль наблюдать не сладко. Запечалился и я, но украдкой.
Дальше. Бог с ним. Сей пейзаж пресен, всем известно. Я на цокольный этаж, к буйнопомешанным. Там он, в подвале, буйный настолько, что в рубашке смирительной к койке ремнями из кожи прикрученный, и это, скорее всего, к лучшему.
В потемках. Нащупал. На вязках распят. Ни шаткий ни валкий, но дышит. Возможно, в атаку зовет так комбат, как я ему крикнул: «Ты слышишь?!» Он хрипло-бессвязно, навроде «му-му…» Я тут же: «Муму утопили; их двое, обоих, но по одному, по-своему, знаешь, лечили».
Я пальцы – к веревкам, я когти – в узлы. Я справился с этой задачей. Поднял. Растираю.
– Иисус? Это вы?! Вы знаете – это удача…
Целуют меня в уста холодные губы Христа. Я снова от сна пробужден. Надеюсь, что этот сон написан был для меня на грустных листах бытия каким-нибудь Ждальи́ Завстревски́ «Забытые арабески». В которых мы все во снах катаемся на слонах зеленых и фиолетовых по звездам, для нас неведомым. На деле же, наяву, мы все у слонов в плену, но нам эта явь незнакома, мы призраки желтого дома.
Об авторе:
Родился в г. Кемерово, проживает в Новосибирске. Член Новосибирского отделения Союза писателей России, руководитель творческого объединения «Брилибург – стихи, проза, культура, литература», культуртрегер, организатор арт-фестиваля «Я только малость объясню в стихе», директор Фестивально-культурного центра памяти Владимира Высоцкого «Бри Ли Ант Сибирь». Участник многих поэтических марафонов, фестивалей и пр. Организатор разного рода поэтических слэмов, выступлений в школах и библиотеках Новосибирска и области. Поэт-философ, автор поэтических сборников «Босыми ногами по снегу» (Новосибирск, 2017) и «Я выбираю другое распятие» (электронный сборник, Иркутск, 2018).
