Чистый образ России
Рецензия на повесть Л. Лазебной
«Цыганский конь земли не пашет»
Историческое повествование – один из старейших жанров в мировой литературе. Прошлое не только даёт волю воображению – погружаясь в былое, мы лучше понимаем и самих себя, сегодняшних.
Хороши те рассказы о днях минувших, которые обращены к современности, способны рассказать нам не только о корнях, истоках, но и дать цельный образ национального бытия и человеческой участи.
Повесть Людмилы Лазебной «Цыганский конь земли не пашет» – из их числа. Она предлагает образ России более чем вековой давности… и той вечной России, которая всегда с нами.
Для художественного произведения на историческую тематику существеннейшее значение имеет, собственно, событийный костяк, та историческая фактура, на которой писатель, как добрый ткач, сплетает нити своего сюжета.
В «Цыганском коне» исторический фон – это тяжёлая для России Русско-японская война 1904–1905 годов, закончившаяся развалом тыла и серьёзными уступками в Приморье. Но в сердце повествования – героическая участь 214- го резервного Мокшанского пехотного полка, прорвавшего окружение между Мукденом и Ляояном под звуки полкового оркестра под руководством капельмейстера Ильи Алексеевича Шатрова – одно из ярчайших событий в истории страны и её армии.
…Незадолго до окончания войны, в феврале 1905 года, после сражения под Мукденом, в котором, как и на Бородинском поле, не был выявлен победитель, Мокшанский пехотный полк попал в японское окружение. В трагическую минуту, когда уже почти закончились боеприпасы, командир полка Пётр Побыванец отдал приказ: «Знамя и оркестр – вперёд! В штыковую!»
Капельмейстер Илья Алексеевич Шатров вывел музыкантов на бруствер окопов, и под звуки марша начался легендарный прорыв. «Пуля – дура, а штык – молодец!» – со времени Суворова прошло уже больше столетия, но слова великого полководца не потеряли силы. Окружение было прорвано. Но какой ценой?
Из четырёх тысяч мокшанцев в живых осталось только семьсот. А из оркестра живыми вышли лишь семеро музыкантов.
За свой подвиг музыканты Мокшанского полка получили Георгиевские кресты, а Илья Шатров – офицерского Станислава (второе подобное награждение за всю историю России)…
Великие вещи в России чаще всего рождаются под арестом. После войны полк ещё на несколько месяцев задержался на Дальнем Востоке, и однажды Шатров, скучая на гауптвахте (!), стал набрасывать ноты вальса, посвящённого своим боевым товарищам.
Прошло ещё три года. Вальс «На сопках Маньчжурии» был впервые исполнен в Самаре. Слова к музыке Шатрова написал поэт и писатель Скиталец. А к 1910 году это произведение знала вся страна.
…Когда читаешь повесть Людмилы Лазебной, особенно её военные страницы, такое ощущение, что легендарные такты Шатрова звучат где-то негромко на заднем плане: «Спит Ляоян, сопки покрыты мглой».
Но отнюдь не печалью ушедшего веет со страниц повести. Людмила Лазебная сумела создать трагический гимн жизни, русской жизни как она есть – без лишних сетований и прикрас.
Пространство повести – вся Россия, от лесов Пензенской губернии до Дальнего Востока. И герои её – русский крестьянин, цыган и еврей – во многом представляют нашу огромную страну, единую в своих различиях и сильную своим многообразием.
В своём «Цыганском коне» Людмила Лазебная тонко балансирует между повествованием и притчей. Героев, как и положено в любой порядочной русской сказке и легенде, трое: статный русский молодец – кузнец Фёдор, красавец цыган Шандор – сын местного цыганского барона, и еврейский юноша Вольф – сын Шломы, старого еврея-лавочника Керенского уезда, выучившийся на дантиста и почти «откупленный» отцом от армии, но всё равно отправившийся на войну фельдшером.
И, как положено в сказке, тут же конь вороной, верный друг, хранитель и спутник и Фёдора, и Шандора – тот самый цыганский конь Булатка-Какарачи, который подарил название всей повести. Само имя, которое даёт Шандор уведённому жеребцу – Какарачи, Ворон, – глубоко символично. В фольклоре многих народов, в том числе и у цыган, и у русских, ворон – вещун, знак судьбы, соединяющий миры живого и мёртвого. И конь, которого отчаянный Шандор крадёт летней ночью у кузнеца-богатыря Фёдора, в итоге не только соединяет судьбу русского с судьбой цыгана, но и выносит обоих с войны – с поля смерти.
В этом треугольнике – Фёдор – конь – цыган – есть много поэзии, символа и в то же время определённая нереалистичность. В дореволюционной России пресса сплошь и рядом сообщала о жестоких, подчас кровавых конфликтах мужиков-крестьян с цыганами-конокрадами. Дело порой оборачивалось большой кровью.
Но в сюжет повести всё равно веришь. Отношения Фёдора, Булатки-Какарачи и Шандора определила война. Так большое испытание, беда, опасность, общность судьбы гасят мелкие ссоры, претензии и конфликты. Те, кто в рамках бытовой логики должны были стать соперниками и даже недругами, становятся соратниками и братьями по оружию.
Но в то же время, как у всякого подлинного символического ряда, у символов «Цыганского коня» существует своя трагическая и жёсткая неотвратимость. Шандор, обретший коня, возвращается в табор, где ждёт его полная чаша – счастливая молодая жена и сын. Фёдор, всё же потерявший коня, пожертвовавший конём, приходит к закрытому дому с заколоченными окнами. Ни брата, ни жены, ни дочери. Всех скосил тиф…
Интересно, сознательно ли устроила эту развилку Людмила Лазебная или самоопределяющаяся ткань произведения, жёсткая, сверхреалистичная правда так распорядилась её героями?
На этот вопрос каждый читатель найдёт для себя свой ответ.
…Предваряя повесть, Людмила Лазебная пишет, что корни сюжета «Цыганского коня» – в её семейной истории. У писательницы, родившейся в Пензенской губернии и прекрасно знающей те места, где разворачивается сюжет повести, был дед-крестьянин – участник Русско-японской войны и дважды георгиевский кавалер Михаил Пронин. Его светлой памяти и посвящена вся история. О своём отце Людмиле рассказывал её отец, а она поведала всем нам…
И это ещё одно свидетельство глубины и достоинства «Цыганского коня», когда универсальный образ вырастает из частного корня, а большая поэзия питается семейными рассказами и детскими воспоминаниями. На своей земле, в родном доме, здесь и сейчас, как сто лет назад, так и через сто лет.