Восток — дело тонкое
Восток — дело тонкое
Московский прозаик Семён Борисов вышел из здания родной писательской организации в добром расположении духа, что в последнее время, к сожалению, случалось нечасто. Года, заботы, проблемы — куда ж от их притязаний денешься? И словно подарок — тёплый солнечный день начала лета плюс этакая новость — он включён в состав делегации Союза писателей России для поездки во Вьетнам! Спасибо фортуне, как говорится: планировался в общем-то не он — некто рангом повыше, из литературных «фюреров». Но у того замаячила командировка в Канаду, а у Борисова наудачу несколько рассказов каким-то образом попали к вьетнамцам и глянулись — такой вот выпал расклад. Разумеется, отсюда и все вытекающие последствия.
Надо сказать, Семёну очень хотелось побывать во Вьетнаме — экзотика как-никак! С ней мастеру слова ещё не приходилось встречаться воочию. Нет, в Европе доводилось бывать в разное время — Германия, Франция… Но тут, братцы мои, пальмы, бананы и всё такое прочее… Заманчиво! Захотелось посидеть, выпить, поделиться новостью… «А почему бы и нет? — подумалось Борисову. — Время подходящее, вдобавок с работы отпросился. Что, собственно, мешает обмыть этакое дело? Наверняка в буфете ЦДЛ кто-нибудь да будет из своих, народ ещё не весь в отпусках…» И с этим, согласитесь, благим намерением он молодцевато шагнул на противоположную сторону…
Цедээловский нижний буфет в подвале встретил его привычным запахом молотого кофе, прокуренными стенами и двумя-тремя посетителями, причём сплошь незнакомыми. « Эх, всё мельчает в этом мире, вот и буфет не избежал злой участи, — с грустью подумал искушённый литератор, оккупируя приглянувшийся столик. — А ведь, бывало, в это время дым коромыслом… Чего уж там, да…» Сколько же было переговорено, выпито в этом доблестном месте, всегда славившемся своей толерантностью и демократизмом! Ну где ещё можно было, принеся с собой, не нервничая, посидеть весь вечер под родной из буфета бутерброд и дежурную чашку кофе или чая? Встретившись с собратьями по перу, поболтать обо всём помаленьку, подарить и получить в подарок новую, зачастую именно здесь единственный раз открываемую книгу с витиеватой дарственной? Отпраздновать день рождения или, мир их праху, помянуть друзей?.. Когда уже и для тебя не за горами «виза» в мир иной, начинаешь глубже и чаще задумываться не только над смыслом произнесённого самолично или чужого услышанного слова, не говоря уже о слове написанном, но и над непреходящей значимостью любого фрагмента сущего. А уж стены этого много и многих повидавшего знакового уголка в самом сердце многомиллионной столицы, обволакивая тебя со всех сторон и давая право быть самим собой безо всяких разных громких регалий, были ого-го ещё каким фрагментом!
Из лирической задумчивости пока ещё не определившегося с компанией Борисова вывело дружеское похлопывание по плечу и зычный голос поэта Степана Фотиньева, с которым их связывали не то чтобы очень уж дружеские, но вполне добрые отношения:
— Привет, старина, рад тебя видеть! Смотрю, в гордом одиночестве? Как дела? Давненько не виделись, по-моему, с юбилейного вечера Бабочкина, а? Кстати, могу накатить, у меня с собой бутылочка? Кизлярского?..
Интеллигентная внешность подсевшего несколько не вязалась с его простоватой фамильярностью и извергаемым из чрева перегаром. Однако сия деталь здесь, в писательском буфете, воспринималась абсолютно нормально: творческие люди, как известно, особая порода, к ним с обывательской меркой не подойдёшь.
— Привет, дорогой, — удовлетворённо ответствовал Семён Борисов, заполучивший, наконец, нужного сейчас человека. — Только ты не суетись пока: я угощаю, есть повод. Тебе что заказать: коньячку, водочки? А может, к ним ещё и пивка? А бутерброды на закусь с чем?
И после пятиминутного кокетливого общения с буфетчицей, работавшей здесь со стародавних времён, поведал разомлевшему собутыльнику про свои успехи. Впрочем, деликатно скрыв злополучное «вместо».
— Ну что, старина, от души поздравляю. «Счастливчег» — так, кажется, на «языке подонков» из Интернета? Вьетнам — это, поверь, такая страна — там есть всё: море, пальмы, горы! Тебе там понравится, попомни мои слова…
Я ж там, в Ханое, к твоему сведению, в своё время по окончании университета целых три года отбарабанил, сразу после объединения Севера и Юга. Тогда плоховато было, что ж — война. Правда, на Юге, бывшей вотчине американцев, значительно лучше. Да, а пять лет назад опять побывал — так страну не узнать, процветает, на подъёме… На первом месте по экспорту кофе нынче, Бразилию обштопала! — вдохновенно приговаривал Фотиньев, опрокинув стопарь водки. — Я ведь и вьетнамским языком чуть-чуть владею. Как тебе: «Той ной тьенг вьет ит-ит»? Это: «Я говорю немного по-вьетнамски»…
— Не знал, не знал, — искренне удивился Борисов, закуривая. —Молодец!
Он в принципе мало что знал о своём собеседнике. Ну, что неплохой поэт, что где-то преподаёт русский язык иностранцам. Что, кажется, кандидат наук, доцент. Ну и главное, что компанейский, щедрый парень. Хотя говорить «парень» о мужике, которому за шестьдесят, вероятно, не совсем уместно… С другой стороны, кто его знает — нынче многое поменялось: пожилым приходится крутиться как молодым, а молодёжь становится всё больше похожа на стариков. Что ж, времена не выбирают…
— Жаль, я языком не владею, без переводчика-то оно лучше, — продолжал «счастливчик» с некоторой категоричностью, попутно стараясь без потерь переварить сказанное товарищем по застолью.
— Язык знать — это полдела, Сёма, поверь. К тому же, к твоему сведению, русский там многие знают. Тут дело в другом, старичок. Восток, как говорится, и, кстати, абсолютно правильно — дело тонкое. Другой мир! Ну, давай, накатим ещё по одной, я тебе кое-что расскажу интересное про сей регион, не дай бог там вдруг растеряешься… — переходя на назидательный тон лектора, изрёк Фотиньев.
Если вспомнить, у алкоголя, особенно у «беленькой» не самого высокого качества, среди разных прочих свойств есть ещё одно — свойство провоцировать внутреннюю агрессию. Правда, в зависимости от количества «усугублённого». Ну и пресловутого «ты меня уважаешь?». А Семён Борисов ох как не любил назиданий! Быть может, оттого, что сам любил поучать и быть центром любой компании.
И довольно зло прореагировал, вливая в себя очередную порцию:
— Да ладно, чего зря болтать! Что ж я, вьетнамцев не знаю? Такие же, как мы, только мелкие и селёдку жареную трескают. Я учился в Литинституте с ними, обыкновенные ребята, будешь мне тут рассказывать байки…
— Да ты не сердись, старина, я ж дело говорю. Сам с этим, правда, по молодости столкнулся. Вообще, всё, что касается национального менталитета, психологии, «духа народа», так сказать, — это материя тонкая, деликатная и поверь — чертовски интересная! Ты всё-таки не поленись послушать, ей-богу, пригодится! — чувствовалось, Степану Фотиньеву уж очень не терпелось поделиться своими культурологическими познаниями. Семёну же Борисову в свою очередь ничего не оставалось, как, откинувшись на стуле и затягиваясь очередной сигаретой, изобразить из себя слушателя.
— Стало быть, так, командировали меня, как я уже говорил, в СРВ из только что открывшегося института, специализирующегося на обучении русскому языку иностранцев, куда попал по распределению, — начал повествование Фотиньев. — Места, следует сказать, по тем временам престижного и с перспективой. А окончил я так называемый «лумумбарий», больше известный как Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Сейчас — РУДН, ну ты знаешь, короче… Так вот, будучи студентом ещё первого года обучения, начал заниматься обязательной, если ты помнишь, общественной работой по линии комсомола.
Наиболее интересной мне показалась интерработа, в которую я и окунулся буквально с головой. Ещё бы — иметь возможность каждодневного общения с ровесниками из разных стран! Азия, Африка, Ближний и Средний Восток, Латинская Америка… И даже Европа, которую представлял остров Кипр. Так вот, нас наставляли ответственные дяди из партбюро и комитета комсомола. Ребята, говорили они, запомните: студенты-иностранцы, с которыми вам предстоит близко общаться, такие же, как вы. Различие есть лишь расовое, в хорошем смысле этого слова: существуют представители монголоидной, негроидной и европеоидной расы, и социальное — среди них есть богатые и бедные. Всё. И ведите себя с ними так, как ведёте себя друг с другом. Ну вот мы и вели… Теперь представь ситуацию: к примеру, живёт в комнате общежития советский студент, а с ним двое студентов из арабской страны, мусульмане. Он их опекает, помогает во всём, как старший брат, всем делится. Присылают ему из Украины, из дома посылку: самогон и сало, он им — садитесь, ребята, разделите со мной трапезу. А им-то нельзя, грех большой — ни алкоголя, ни свинины. И отказаться не могут, неудобно.
М-да… Пересиливает второе, а в душе, думаю, они были премного недовольны тем, что на родине Ленина не удосужились поинтересоваться особенностями их традиций и обычаев. Такая вот хреновина с морковиной. А наш дебилизм в этом отношении шёл сверху. Вспомни про анекдотичные поцелуи «дорогого Леонида Ильича»! Вот он прилетает в тот же Вьетнам, встречает его тогдашний генсек КПВ товарищ Ле Зуан, которого Брежнев, полагаю, от избытка самых искренних чувств обнимает и троекратно, «по-россейски», целует! Уверен, подавляющему большинству наших соотечественников это покажется более чем нормальным. Правда, если не считать, что у вьетнамцев не приняты публичные поцелуи, тем паче между представителями одного пола. Что там говорить — на вьетнамской свадьбе жениху не принято целовать невесту. Даже ребёнка прилюдно может целовать только мать. Нет, оно, конечно, Леонид Ильич гость, да ещё какой! Но зачем же топорно злоупотреблять гостеприимством? Когда всего-то навсего надо было проконсультироваться с вьетнамистами! А потом удивляемся: отчего нас в большинстве стран, мягко говоря, недолюбливают? Так что ты там не особенно лезь целоваться, дружище, не оценят! Но это далеко не всё, что я хотел тебе, Сёма, поведать. Но только после того, как приму на грудь!
Купленные Борисовым пол-литра приказали долго жить до обидного быстро. Что, в принципе, характерно для всего хорошего. Нехарактерным было другое — сегодня Борисову, известному говоруну и рассказчику, не очень-то и хотелось брать слово. Сказанное Фотиньевым заинтересовало его не на шутку: он всегда считал, что люди везде одинаковы, как одинаковы их ценности —любовь, семья, Родина… Но, если разобраться, как же они могут быть одинаковыми, рождаясь и живя в далеко не одинаковых, допустим, природно-климатических условиях? А поэт уже доставал из сумки припасённый «Кизлярский» и слегка помутневшим взором обозревал зал в поисках кого-нибудь ещё из писательской братии разбавить компанию. Однако собратья по перу явно были заняты сегодня в более интересном месте. Что, впрочем, не расстроило ни его, ни Борисова. Так как одному просто до чёртиков хотелось рассказывать, а другому неожиданно чертовски хотелось слушать.
— Давай ещё раз, друг Сёма, за твою поездку! — чокнувшись, они залпом выпили, а тостуемый ещё и закурил, всем видом показывая, что он весь внимание.
— Собственно, я уже начал рассказывать про Вьетнам, так что с твоего позволения продолжу, но уже с точки зрения личных и, если можно так выразиться, «девственных» впечатлений профессионально неподготовленного человека. Могу сказать: попав туда, я как будто попал в другой мир — начиная от запахов благоухающей тропической природы и кончая особенностями поведения членов местного социума. Встретили меня более чем торжественно, только что без оркестра — здесь не принято. Девушки в национальных платьях аозай преподнесли цветы, фрукты.
Затем отвезли в гостиницу для иностранных специалистов под названием «Кимлиен» — этакий мини-городок, где помимо советских граждан проживали представители других стран — в основном социалистических. Но были и из капстран, например Франции и Австралии. На следующий день я отправился в посольство встать на учёт, как полагалось вновь прибывшему гражданину СССР. А там, узнав, из какого я института, меня пригласил на беседу советник по культуре. Ну и то да сё… Я поведал ему, что знал из области распространения русского языка за рубежом, благо информация не носила секретного характера, попутно ответил на ряд интересовавших его вопросов. И отбыл восвояси. А через пару дней мне сообщают из того же посольства, что меня ждёт к себе на беседу ни больше ни меньше, как министр образования Социалистической Республики Вьетнам. «Ничего себе заявочка, — подумал я, удивившись до крайности. — Неужели здесь каждому специалисту из СССР оказываются такие знаки внимания?» Советник по культуре на посольской машине доставил твоего покорного слугу в здание Министерства образования СРВ, кажется, министерство называлось именно так. Не поверишь — я был встречен с непривычными для меня почестями самим министром! Усажен в «красном углу», после чего мне предложили традиционный вьетнамский зелёный чай и разнообразные фрукты. Из них знакомыми показались лишь бананы. Да и то не до конца. Они, понимаешь ли, имели несколько иную форму. Не говоря уже о кисло-сладком вкусе и наличии — ты удивишься — мелких косточек! Да… Сначала имел место так называемый светский разговор: как долетел, как устроился в гостинице, что уже успел увидеть и каковы впечатления… Ну и тому подобное. А после эдакого «разогрева» глубокоуважаемый министр обратился ко мне с просьбой, повергшей меня, прости за велеречивость, в состояние кошки, от которой потребовали стать тигром.
«Нам бы очень хотелось, чтобы Вы, глубокоуважаемый товарищ Степанов, прочитали у нас цикл лекций по общему языкознанию. Мы знаем и очень ценим Ваши труды в этой области». От растерянности я в первый момент не нашёлся, что ответить. Даже не обратив внимания на то, что меня поименовали «товарищем Степановым», а не «Фотиньевым». Лекции по языкознанию! Да это был один из наиболее сложных спецпредметов в университете! И хотя у меня по нему было всегда «отлично», я бы ни за что не отважился не то чтобы прочитать лекцию, но даже провести семинарское занятие. Поскольку это был уже уровень если не кандидата филологических наук, то по крайней мере аспиранта. А кто я? Всего-навсего вчерашний выпускник, пусть даже и с «красным» дипломом. Однако ответил с достоинством примерно следующее:
— Я, конечно, очень благодарен за те честь и доверие, которые мне оказали. Но вряд ли я могу быть полезен в качестве лектора: и знаний, и опыта пока маловато. Могу, самое большее, провести занятие по практике устной и письменной речи, если это представляет интерес. А в остальном — должен принести свои извинения за отказ.
В ответ я услышал такое, что несколько напомнило мне сюжет бессмертной комедии Гоголя «Ревизор»:
— Как? Но Вы ведь тот самый знаменитый профессор Степанов, чьи бесценные труды переведены у нас на вьетнамский язык, не так ли? — теперь уже многоуважаемый товарищ министр и иже с ним были в явной растерянности. А что уж говорить обо мне, услышавшем новость из новостей! Правда, если честно, в глубине души мне это, естественно, не могло не польстить: ещё бы — Юрий Сергеевич Степанов, мэтр языкознания! По его книгам мы занимались в университете, и вдруг я… Но назревал международный скандал, и надо было, как нынче говорят, «разруливать» ситуацию.
— Вообще-то, моя фамилия Фотиньев, а зовут Степан Александрович, я выпускник и… — и я поведал гостеприимным хозяевам свою тогда ещё весьма куцую биографию, не забыв с гордостью добавить, что являюсь обладателем «красного» с отличием диплома.
— Да, была история, — хохотнул изрядно захмелевший Борисов. — Действительно, прямо «Ревизор», да и только! Как там —«Сосульку, тряпку приняли за важного человека»? Потом, соответственно, взашей? Главное, в толк не возьму: как такое могло случиться? Поди, вышеупомянутый Степанов тебя раза в два должен быть старше? У них что — с глазами проблемы?
За рассказом они оба не особенно обратили внимания, что стало несколько люднее. И за их столик подсела ещё пара знакомых писателей с собственным спиртным, чьи «пары» по-свойски вступали в близкий и мгновенный контакт с плывущими над головами клубами табачного дыма. Отчего-то ужасно похожими на облака с полотен художников-передвижников, по иронии судьбы предпочитавших, по воспоминаниям современников, далеко не трезвый образ жизни…
— Так я потому и затеял весь этот разговор, Сёма, если ты, конечно, помнишь, что хотел показать тебе на ярком примере несовпадение ментальностей, — крякнув, опрокидывая рюмку, и слегка сердитым тоном отвечал рассказчик. — Во-первых, никакого «взашей» не было и быть не могло: на Востоке любые эмоции, особенно перед европейцем, принято скрывать. Проводили даже более торжественно, чем встретили. Между прочим, здесь вдобавок принято «поверженному» воздавать особые, утешительные почести. На всякий случай. Чтоб не мстил.
А во-вторых, и это самое интересное. Произошедшую «нестыковку» следует объяснить вот чем: у вьетнамцев традиционно первое слово — это всегда фамилия, последнее — имя, а второе — так называемое «промежуточное» имя, как бы имя целого поколения. Степан Александрович Фотиньев — «Степан» — для вьетнамцев фамилия. Ну а «Степан» или «Степанов» для языка, где в основе фамилии не лежат патронимические связи, как у нас: Фотиньев — сын Фотиньи — это практически синонимы. Да они и не могут варьировать, как мы: Фотиньев Степан Александрович. Кстати, если интересно, ещё одно — у вьетнамцев после смерти человек обычно получает другое имя, ибо для них является большим грехом упоминать настоящее, прижизненное имя умершего. Вот так… Личное посмертное имя обычно состоит из двух слов, передающих достоинства или какие-нибудь особенные свойства характера покойного, скажем, «Тхуан Дык» — «непорочная добродетель». Или что-то подобное в этом роде. Ну а касательно моего возраста, который, как ты, дорогой, говоришь «они не определили», — ты-то сам можешь навскидку определить возраст вьетнамца? Нет? То-то же. Так и они не могут наш… Наливай, ребята!
Если бы он смог сейчас погрузиться в размышления, то Семён Борисов устыдился бы того, что, дожив до седых волос и в ранге писателя, как ему казалось, неплохо зная жизнь и людей, он, по сути, знал лишь то, что с разной степенью глубины знал любой соотечественник — учась «понемногу чему-нибудь и как-нибудь»… За исключением, пожалуй, только родного русского языка, по части которого в силу профессиональных обстоятельств был докой.
И он, кажется, только сейчас начинал понимать трансцендентальную сущность экзотических вояжей любимого поэта Гумилёва, осознанно трогавшего пытливой кистью творца разноцветные краски человеческого бытия. И, наверное, в этом есть перст Божий, что он едет именно во Вьетнам — не просто экзотический цветочный и фруктовый рай с синим морем и золотистым песком, а в страну, где живут, оказывается, во многом не похожие на него самого и его соотечественников люди. Которых он до сегодняшнего дня, наоборот, искренне считал во многом похожими… И которые вдруг отчего-то заинтересовались его, Борисова, творчеством… И то, что он встретился и сидит сейчас именно со Стёпкой Фотиньевым, для кого Вьетнам, можно сказать, стал второй родиной, рассказавшим бездну любопытных вещей… Но, к великому огорчению, наличие компании, к которой по ходу дела не переставали присоединяться «служители муз», притом возбуждённой и разгорячённой, подобно проснувшемуся вулкану, сводило на нет все потуги подобного рода. Оставляя лишь возможность побалагурить, опрокинув неиссякаемую «ёмкость», наполненную струйкой из очередного «бутыля», да сообщить каждому новому подошедшему о поездке в страну, чьё название уже с трудом выговаривалось…
— Слушай, Стёп, а у тебя что-нибудь есть про Вьетнам, ну из стихов, а? Прочитал бы… — стремясь обнять собрата по перу, с умилением попросил виновник торжества и попытался встать на ноги.
— А то… И немало, целый цикл… Только я, когда «в нужной кондиции», ни фига не помню… — молвил Фотиньев с бокалом в руке. — Помню только, что если бы я, выпивая, вообще что-то помнил, то вполне мог бы заменить в науке недавно ушедшего из жизни того самого академика Степанова, земля ему пухом! Ей-богу, братцы… А так — задрипанный доцентишко и поэт-середнячок, не спорьте, други… Единственное, чем могу нынче соответствовать твоим экспектациям, Сёма, — вот этим вот четверостишием. Так сказать, слепок в стихотворной форме со сделанного, братцы, мной, ничтожным, в этом благодатном краю, чего уж там…
Пусть, безжалостным зноем звеня,
Донимают дневные нагрузки…
Но я счастлив, когда меня
Окликает кто-то по-русски!
— Чук шик хуэ! А это, так сказать, на посошок, уже по-вьетнамски: «Ваше здоровье!»
Каким здоровье будет завтра, точно никто не знал. Сегодня же — пусть даже сквозь туман — очевидным представлялось другое: пора разбегаться. Ибо терпеливая, закалённая в горниле общения с творческим потенциалом страны буфетчица, притворившись сердитой, уже не единожды подходила к их похожему на одинокий остров в океане пустых бутылок столику: напомнить, что закрывается и чтоб тару не оставляли… А где-то за десять тысяч километров, в другом мире, быть может, уже готовились к встрече Борисова и вспоминали русские фразы, которым их когда-то научил «товарищ Степан». Так и не сподобившийся стать вторым «Степановым»…
Об авторе:
Александр Мамонтов. Родился 25 июля 1950 г. в Москве. Член Союза писателей России, Международного Союза литераторов и журналистов (APIA), председатель ревизионной комиссии Международного правления Интернационального Союза писателей, член Международного сообщества писательских союзов. Член-корреспондент Академии поэзии. Автор пяти сборников.
Награждён золотой Есенинской медалью, памятной медалью «С.Я. Маршак», отмечен дипломом лауреата «Золотое перо Московии» за книгу стихов «Поэт и мир», номинант премии «Книга года». Произведения А. Мамонтова переведены на шведский, итальянский и японский языки. Доктор филологических наук, профессор, вице-президент Международной Кирилло-Мефодиевской академии славянского просвещения, действительный член Российской академии естественных наук (РАЕН), учёный секретарь Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (ГЛЭДИС), заведующий кафедрой методики обучения иностранным языкам Международного славянского института.
Имеет звание почётного работника высшего профессионального образования РФ. Кавалер ордена «За верность долгу», награждён медалью Русской православной церкви Преподобного Сергия Радонежского I степени, медалью «За доблестный труд», медалью «В память 850-летия Москвы», медалью «Дружбы» (СРВ), памятной медалью «300 лет Михаилу Васильевичу Ломоносову», медалью «1150 лет Российской государственности».
