Половодье

Вениамин БЫЧКОВСКИЙ | Проза

Bychkovskii

Половодье

Для нашей компании любителей странствий стало уже традицией во время весеннего паводка сплавляться по рекам. После снежной и бледной зимы не терпится услышать весенний перезвон ручьев, радостное пение птиц, запечатлеть первые цветные мазки природы, еще не запыленные, не потускневшие от знойного лета. Многое значит для нас и омовение высокой водой, что расценивается как благословение на весь походный сезон. В стремительном, а порой и опасном потоке горной реки каждый из нас должен доказать себе, что зима не расслабила его дух и тело. Не нами это придумано, не нам и оспаривать это право весенних полноводных рек.

И потом, в этом негласном ритуале туристов есть и другой смысл, уходящий к самым древним истокам жизни на земле. Все реки не что иное как животворящие сосуды, через которые и проходит оплодотворение всего живого на планете. Стоит солнцу обнять землю, как все ручейки и реки быстро разносят тепло по всей плоти и размягчают земную твердь так, что она с желанием кормит своей грудью всякого, кто жаждет новой жизни. Так прорастают новые корни, оживают прошлогодние ростки, набухают почки на деревьях. Тянется к весенней земной груди и человек, тянется к тем «соскам», которыми был вскормлен с детства.

Может, поэтому для первого весеннего похода выбирается река, протекающая по родному краю. Эта река манит к себе как родная улица, где родился, где вырос и сохранил в памяти все подробности. Примерно так же держится в памяти и наша река, со всеми поворотами, перекатами, островками. И стоит одному подмытому дереву упасть на берегу, как память сразу зафиксирует потерю и будет хранить ее в каких-то неведомых тайниках если не годы, то до следующей весны точно. Каждый из нас имеет способность видеть всю речку разом, будто она протекает не по руслу земли, а по «руслу» души и сердца. Отчего даже самые незначительные перемены у реки всегда замечаются если не одним, так другим участником похода.

Нынешней весной отличился я. На одном из поворотов реки, где течение было слабее, я первый увидел упавшую старую липу. Изрядно потрепанная половодьем липа слегка касалась воды, а ее корни, прибитые течением к каменистому берегу, заметно возвышались и представляли собой удивительное зрелище. Все корни безжизненного дерева тянулись вверх через одно общее сплетение, в котором покоился большой светлый камень, и, казалось, корни сознательно спасают его от быстрого течения воды и поднимают его так, будто выпускают из своих «рук» не камень, а птицу в небо! Ну, что же ты медлишь? Лети! Ты свободен!..

Причалив к берегу, я тронул камень, но он не поддавался, был накрепко охвачен корнями, а значит, и не мог взлететь, как мне почудилось. Порядком потрудившись, я отделил весь корень от трухлявого ствола и взял с собой.

На ближайшей стоянке я полностью отдался находке. Очистил от песка и земли все корни, отсек погнившие части, но вместе с этим сделал все возможное, чтобы сохранить единство камня с деревом. Дальше так и путешествовали вместе весь поход. Днем в байдарке, на ночь корень накрывал байдаркой. А когда мне не спалось в палатке, я выползал наружу и подолгу сидел рядом с камнем и корнем. Мне казалось, что в тишине ночи камень шептался с корнем…

— И все же странный этот человек, — удивлялся камень. — Река, и та избавилась от нас… А этот чудак бережно катает по реке, на ночь укрывает от дождя, вычищает все изгибы твоих корней, а то возьмется смывать с меня даже пыль. Какие разные люди… — задумался камень, а потом пустился в воспоминания: — Давно это было. Тогда я принадлежал еще скале. Пришли люди, стали взрывать для каких-то изысканий. Скала треснула. И трещина прошла как раз по мне. Затем река потрудилась и размыла трещину так, что я откололся на забаву реке. Долго она развлекалась со мной: загоняла в ущелья, подбрасывала и катала по каменистому дну. А когда я уменьшился и стал скользким для ее рукавов, река выбросила меня на берег. Даже весной, при разливах, уже не обращала на меня внимания. Так и лежал бы никчемный среди подобных камней, покуда не рассыпался на песчинки. Но вблизи я увидел тебя и стал мечтать о другой судьбе — коснуться твоих корней и врасти в них навеки. С тех пор я жил только половодьем. Медленно, год от года, половодье подмывало подо мной песок, камни, а я, как мог, перекатывался все ближе и ближе к тебе. Прошли годы, прежде чем я коснулся твоего обнаженного изгиба.

— Я помню то время, — продолжила воспоминания живая часть корня липы. — Но ты не знал, что не только от ветра клонилось мое дерево в твою сторону, и не только от холода я посыпала тебя золотыми листьями. Уже в шорохе моих листьев ты мог услышать шепот и вздохи моих веток, в которых было желание обнять тебя, приласкать. Потом мы соприкоснулись, но еще так робко, что любая речная волна могла проскользнуть между нами и охладить наши желания и пыл, но ненадолго. Скоро ты касался главного сплетения моих корней, касался самого сердца, чтоб было еще горячее, крепче, неистовее! И чем больше мы касались друг друга, тем нетерпеливее ты жался к моим корням, а я старалась обхватить тебя со всех сторон, и наши объятия становились еще прочнее, образуя одно целое и новое!

— Выходит, мне это не мерещилось! — обрадовался камень. — Все так и было! Тут была жизнь, была тысячекратно в любую минуту, была в томлении и в муке, в безумии и в страхе, в утрате и в обретении. Тут было непомерное желание — жажда, столь живучая, что вся влага реки, омывающей нас, одной каплей высыхала в ней! Тут не было обмана, не было предательства — тут было одно объятие, истинное и великое объятие! Именно в нашем слиянии выяснилось, как беден мир, со всеми реками и морями, землей и горами, скрывавшими все это, хоронившими все это, делавшими вид, будто этого нет. Это было. Было рядом. Было в нашем союзе! В твоих объятиях я становился все тверже и тверже, — продолжал вспоминать камень. — На моей поверхности появились блестки, которые сверкали на солнце, переливались при луне, и свет от них уже не принадлежал себе — он колебался, медлил, окутывал нас и проникал в наши сердца, преображая миг, час, день в вечность. Но если моим блесткам завидовал мир камней, то твое дерево удивляло мир всей природы. До самой поздней осени, до снега оно не осыпалось. А случались просто чудеса — отдельные листья даже зимовали на ветках твоего дерева!.. Но в этом мире всему приходит конец. Река расширялась в течении и размывала свои берега, отчего валились и гибли многие деревья. Так пришел и наш черед, — воспоминания камня становились все мрачнее. — Последний весенний разлив подхватил нас течением и понес по каменистым выступам берегов, ломая ветки, разбивая в щепки ствол, выворачивая корни. Самые сильные и жестокие удары я брал на себя. В других случаях твои корни спасали меня от коряг, готовых вырвать из твоих объятий. И как только ни корежила нас река, но мы не расстались. Может, именно этим и заслужили то, что природа отступила от нас, решив похоронить нас вместе. Река вынесла нас на берег, где мы ждали погребения в земле и камнях. Но сердца еще излучали тепло и любовь, и каждый из нас желал продолжить жизнь другого. Я, как камень, стремился вниз, чтобы твое дерево как можно меньше соприкасалось с землей и не гнило так быстро, а твои корни, как могли, поднимали меня вверх, желая продлить мою жизнь. И вдруг мы оказались не в земле, не в пространстве, а в руках человека. Уж он-то, несомненно, найдет способ разлучить нас. Поэтому будем прощаться, прощаться навсегда.

 

Прошел год. Весной все той же компанией мы снова сплавлялись по нашей реке. И, проплывая один из поворотов реки, я сразу узнал прошлогоднее место, где увидел тогда упавшую липу с камнем. Сейчас мне показалось это место мрачноватым, хотя по берегу, как и прежде, росли деревья, между ними звенели ручейки, но чего-то все же не хватало… А не хватало коряги с камнем. Нечасто можно встретить такой шедевр, как прошлогодняя композиция, которая теперь стоит в моем доме и символизирует собой нетленную ЛЮБОВЬ в природе.

Орлик

Виктор стоял у окна больничной палаты и вспоминал детские годы, когда он, также из больничных окон, смотрел на здоровых детей в сквере и завидовал им. Виктор родился с патологией. Одна рука у него не работала, и врачам удалось оживить ее только до локтевого сустава, а предплечье и кисть так и остались неразвитой костью, обтянутой кожей.

Но сейчас сорокалетний Виктор по другой причине попал в больницу. Это было неврологическое отделение областной больницы, куда его привезла родная сестра Ленка. Таким образом она спасала брата от пьянства в деревне.

Виктор не алкоголик, но в деревне было несколько человек, которые спивались и легко приняли в свой круг потерявшегося Виктора. А он потерялся, особенно после смерти матери, когда остался один в доме. Правда, в деревне жила родная сестра матери, но она была в преклонном возрасте и особого влияния на Виктора не имела. Иной раз могла пригласить на праздничный обед или попросить сына Василия помочь Виктору заготовить дрова на зиму, скосить траву во дворе, а в остальном Виктор сам справлялся с деревенским бытом. Более того, он содержал несколько курочек, собаку и даже коня Орлика. Конечно, не всякую работу мог выполнить, но что касалось коня, он делал все добротно. Особенно поражало, с какой ловкостью он запрягал коня и управлял им.

Не секрет, что Орлик был самое дорогое для Виктора. Это был добродушный белый конь, уже немолодой, но еще в теле и вполне работоспособный. Коню было пятнадцать лет, тринадцать из которых он жил у Виктора, и они понимали друг друга с одного взгляда. Конь помогал ему заработать, поскольку пенсии по инвалидности не хватало на жизнь. К тому же это был последний конь в деревне, и работы всегда хватало. Вот и в эту осень перепахал все огороды на зиму и хорошо подзаработал. Да только большая часть его заработка пошла на выпивку. И когда старшая сестра приехала в деревню за клюквой, то застала Виктора пьяным. Это стало последней каплей терпения сестры, и она решила упрятать брата в больницу, чтобы окончательно не спился. Виктор только успел договориться с соседом Иваном, чтобы присмотрел за конем.

«И как там Иван справляется с Орликом? Только бы не загнал работой…», — подумал Виктор, стоя у окна и вспоминая сон, с которым проснулся сегодня. Приснился Орлик на водопое у озера. Даже запах почувствовал во сне, точно рядом был конь. Орлик стоял, отставив увязшую в тину ногу и нервно вздрагивая всей кожей от тонко поющих комаров, долго-долго сосал воду, и видно было, как вода волнисто шла по его горлу. Наконец он оторвался от воды, поднял голову и медленно огляделся кругом. Вода капала с губ Орлика, а он не то задумался, не то залюбовался тихой поверхностью озера. В озере глубоко-глубоко отражались и берег, и небо, и белые лоскутки облаков, и все это плавно качалось в кругах по воде. Орлик сделал еще несколько глотков, глубоко вздохнул и, с чмоканьем вытащив из тины одну за другой ноги, развернулся к нему… Виктор проснулся.

И сейчас, продолжая стоять у окна, Виктор снова представил Орлика, и как-то тревожно, тихонько заныло сердце, и сильно захотелось в деревню. Он опустил свой взгляд на дорожки сквера и немного отвлекся от мыслей о деревне. По скверу спешили посетители. «Значит, тихий час закончился и скоро можно будет посмотреть телевизор в фойе, там же найдется компания, чтобы покурить…»

— Горбач Виктор! К вам пришли, спускайтесь вниз, — услышал он голос медсестры в открытую дверь.

— А кто?.. — повернулся он на голос, но дверь уже закрылась.

Виктор накинул куртку и поспешил в фойе для посетителей. Он шел по коридору больницы, перебирая в памяти сегодняшний день. День показался хорошим, даже отличным. Процедуры, уколы закончились. На душе было легко. А теперь еще и встреча с кем-то из родных…

В фойе больницы его ждал двоюродный брат Василий. Он был в командировке и по пути завернул в больницу. Уж очень мать просила об этом. И теперь он сидел на скамейке рядом с аптечным киоском — большой, загоревший, в кожаной шоферской куртке, — ждал. От нечего делать смотрел какой-то медицинский буклет с картинками, а когда проходили медсестры в белых халатиках, разглядывал их и даже немного завидовал тем, кто видит эту красоту каждый день. Только Витьке он не завидовал, потому что привез неприятную новость: Орлика продали. Перед командировкой он побывал у матери в деревне, где и узнал об этом. Даже стал свидетелем разговора матери с Ленкой, когда та пришла, чтобы Василий подвез ее до города.

— Ленка, что же ты наделала! — встретила ее тетка. — Ведь без коня Витька совсем пропадет…

— А с конем разве не пропадал? — взорвалась Ленка. — Если каждый в деревне старался рассчитаться с ним бутылкой самогона или водкой…

— И то правда, — ответила тетка, а потом продолжила: — А все же жалко Витьку. Да и конь был нужен. Последний конь был в деревне. Нет коня, не будет и деревни…

— Ничего, — не унималась Ленка, — в сельсовете трактор попросите.

— В сельсовет не наездишься, — смиренно говорила тетка. — Да и за трактор надо платить другие деньги, а для стариков каждая копейка на счету.

— Пусть дети помогают…

— Ох, Ленка, Ленка… Что-то не то ты сделала, — грустно сказала тетка.

— А я думала, хоть ты, тетка Оля, поймешь меня, — закончила Ленка.

Василий не вмешивался в их разговор, только слушал и, кажется, понимал обеих, но сердце подсказывало ему, что мать больше права.

 

Витька удивился, увидев двоюродного брата. Василий радостно заулыбался, встал навстречу и обнял Витьку. Обоим было немного неловко.

— Ну, как ты здесь? — спросил Василий.

— Нормально.

Некоторое время молчали.

— Тут у вас как в санатории, и сестрички-красавицы рядом, — заговорил Василий, оглядываясь по сторонам.

— Попроси Ленку, она запросто устроит сюда, — с улыбкой сказал Витька и продолжил: — Ты лучше скажи, был в деревне? И как там Орлик?

Василий сразу сник, в голосе появились другие нотки.

— В деревне все нормально, только Ленка начудила…

— Что ли из-за меня все не может успокоиться? — равнодушно спросил Витька.

Василий странно замолчал и как-то суетливо стал перекладывать из сумки в пакет колбасу, печенье…

— Да оставь этот пакет! Что там Ленка?

— Ленка Орлика продала… — опустив глаза, сказал Василий.

— Что?! — почти выкрикнул Витька и замолчал.

Он долго молчал. Сощурил голубые глаза и смотрел вперед нехорошо — зло. Уж очень охота стало домой. Захотелось хлебнуть всей грудью влажного воздуха Полесья…

— Идем, покурим, — настойчиво сказал Витька.

Пока они шли до ближайшей скамейки в сквере, Витька закурил. Василий видел его трясущуюся руку с сигаретой и частые глубокие затяжки. У Василия даже защемило сердце от сострадания. Он только сейчас до конца осознал, как тяжело Витьке, но коня уже не вернуть.

— Да не рви ты сердце, — заговорил Василий. — Подлечишься, приедешь в деревню, а там, глядишь, и нового коня тебе справим…

— О чем ты говоришь! Моя душа в Орлике…

Витька курил и хмурился.

Разговор не клеился. И Василий вдруг подумал, что Витька возьмет и сорвется сейчас в деревню…

— Боишься, что в машину твою запрыгну и рвану в деревню? — будто прочитал его мысли Витька. — Не сорвусь. И кому я там нужен?..

— Да ладно тебе, вся деревня переживает за тебя, — пытался успокоить Василий.

— Переживает? А Ленку не удержали… — выдохнул вместе с дымом Витька и опять глубоко затянулся сигаретой.

Василий не знал, что еще можно сказать, чтобы успокоить брата.

— Ну что, мне пора ехать, — собрался с духом Василий, чтобы закончить грустное свидание. — Чуть не забыл, блок сигарет в пакете с продуктами.

Витька молча взял пакет, пожал руку Василию и произнес:

— Да все нормально.

Вернувшись в палату, Виктор машинально стал разбирать пакет, но скоро бросил это дело и подошел к окну. Но теперь он смотрел не на сквер, а в небо, где плыли облака. Глядя на облака, он неожиданно вспомнил, что где-то вычитал, что масть каждого коня зависит от природы: бурый — от бури, вороной был ночью, белый был облаком. Еще он верил, что кони знают о людях все, и только правду. Виктор обернулся на соседей по палате, но уже не было желания и сил говорить с кем-либо, а тем более — об Орлике.

На тумбочке лежал блок сигарет, но и курить ему не хотелось. Витька разобрал постель и, как будто что-то вспомнив, сел на кровать. Долго сидел, не раздеваясь. Потом разделся и лег.

За окном взошла луна. В палате стало светло. Витька попытался представить, где сейчас может быть Орлик, но в памяти всплывало только деревенское прошлое и как стелется туман по земле… Витька перевернулся на живот, уткнулся в подушку. И опять увидел туман, в котором пробивались очертания Орлика.

С этим и заснул Витька. И скоро ему приснился Орлик. Он ласково посвистал ему, и Орлик тут же уткнулся ему в плечо большими влажными губами…

Девочка-осень

Только за городом я увидел, что земля в золотых нарядах осени. И пока добирался до деревни родителей, мысленно усердно ломал серый бетон и асфальт, которые, казалось, сковали не только город, но и мое сознание — сплошной серый монолит, крепкий, ровный и без просветов. К единственному просвету выше многоэтажек надо было задирать голову. Но и там солнце едва пробивалось сквозь темные облака над городом.

Но сегодня осенний ветер как будто «раздвинул» небо. Правда, вместе с этим принес похолодание. А где можно согреться? Только в родной деревне, у старой теплой печки.

А вот и последний поворот к деревне, поворот к прошлому, которое существует ныне как на забытом всеми острове за тридевять земель, к прошлому, где многое уже непонятно, но чем-то трогает, притягивает. Вспоминаю глиняный горшок на полке матери и спешу к нему как к солнцу. Когда солнце матери закатилось на ближнем погосте, каждая ее вещь в родном доме засияла особым светом — вот попью молока из «солнечного горшка», и разум мой прояснится…

Но и сейчас что-то происходит с моим сознанием. Так что на деревню я уже смотрю просветленным взглядом и замечаю все оттенки осенней «радуги», которая прогнулась не к солнцу, а к земле, и самые огненные краски ложатся прямо на землю. И земля горит! Горит без дыма и копоти. Эта щедрая позолота так захватывает, что хочется вывернуть все карманы за такую красоту. Но человек, как всегда, запаздывает со щедростью: уже все березы настолько усыпаны «золотыми монетами», что горстями слетают с веток и звонко падают прямо под ноги! Здесь же хрустят пурпурные купюры разлапистых дубов. Правда, мудрые дубы весьма сдержанны и не очень-то горят желанием платить за красоту — мол, пока обойдетесь и мелочью… И действительно, упавшей мелочи хватает всем. Каждый может рассчитаться за первые дни осени, которая уже во всем: и в прозрачном воздухе, и в кристально чистых красках, и в том неуловимом аромате увядающих деревьев, который напоминает о тихих погостах, о том, что все проходит. А тут еще с деревенских дворов доносится запах сушеной травы, и в нем тоже столько грусти, что от глубокой печали может спасти лишь солнце. Ничто не дает столько надежды, сколько солнечный свет в голубом небе. Особенно это чувствуешь осенью.

Среди яркой листвы стали более заметны старые дома «с проседью» в бревнах — сердце подсказывало, что в них дольше всего хранится тепло. А тут еще — ну прямо видение! — рыжая девочка на крыльце. Она отрешенно уткнулась в раскрытую книгу на коленях и просто сливалась с осенней листвой. Казалось, ветер может подхватить ее и унести в холодную взрослую осень. Наверное, поэтому она так сильно жалась к морщинистому крыльцу старого дома, точно знала, что стариковские руки надежнее. Да и старости тоже страшно отрываться от молодости — они нужны друг другу, особенно по осени.

Очарованный рыжей девочкой на крыльце и осенними мыслями, я остановился у забора. Как будто хотел присоединиться к этому «союзу», чтобы и меня миновал холодный ветер. Но рядом со мной нет детей, внуков, да и возраст уже не позволяет жаться к старикам, у них и так тяжелая ноша. Только крыльцо родного дома может поддержать меня в осень. Оно будет скрипеть, но обязательно удержит на последней ступеньке к порогу.

Я шагал по золотой россыпи листьев, как по золотому ковру, в прошлое, и понимал, что, наверное, не заслуживаю таких почестей. Мне было неудобно даже перед рыжей девочкой, оттого я постоянно оглядывался на нее, как будто ждал хотя бы легкого кивка одобрения. Но она не шелохнулась. Зато солнце «кивнуло», и его закат коснулся не только крыш. Золотой ковер под ногами уже не сверкал, и было не так совестно ступать по нему. Девочка, к счастью, не заметила моего замешательства. Она была увлечена своим действом. В каждой книге, как и в каждой осени, так много откровений для человека, что дрожь пробегает по телу задолго до заморозков. Но дрожь светоносная! И вот уже внутреннее тепло грядущего не умещается в груди и хочется самому согреть кого-то… Девочку в осени? Осень в девочке?

Но ведь я сам зажегся от их позолоты!

Солнце летит, а жар и свет его к нам постоянно возвращается! Через рыжую девочку, через золотую осень… На всем блики солнца!

Достойно радости

Я так долго и завороженно смотрел на работу косаря, что не заметил, как встало солнце. А он все косил и косил! Косил весело, точно на праздник вышел. Все его движения были очень легки, и, казалось, он не работает, а танцует какой-то древний танец, где каждый поворот ровно валит траву, чтоб не мешала танцу. Наконец солнце поднялось «во весь рост», и остановился танец. А солнце с жаром «аплодирует». Косарь вытер пот со лба, наклонился за горстью скошенной травы — как поклонился Солнцу и Земле — отер звенящее лезвие косы, своей подруги в танце. Они заслужили отдых!

Я так долго и завороженно смотрел на работу ткачихи, что не заметил, как на ее цветастом рушнике появился новый орнамент: радуга между землей и небом! Не зря в народе говорят: рушник — дорога в небо! А мастерица восседает за станком, как на древней колеснице, и путешествует по миру предков. От них узнает тайну нитяных крестов, квадратов, ромбов, стрелочек и волн… И вновь летят по волнам челночки-лодочки — туда-сюда, туда-сюда… А вслед за ними нитка к нитке, нитка к нитке — и радуга все ярче, разноцветней! Но вдруг остановились челночки-лодочки, будто земли коснулись. Натруженные руки ткачихи ловко завязали концы всех челноков, покачивающихся у «леса» разноцветных ниток. Пришло время отдохнуть хозяюшке.

Я так долго и завороженно смотрел на работу художника, что не заметил, как из палитры красок и размашистых мазков на холсте проявился образ. Для меня этот образ был еще в тумане, но художник видел его во всех деталях и спешил перенести на натянутое, как нерв, полотно. Скоро туман рассеялся упавшими каплями краски, как разноцветной росой, окропившей руки художника и мольберт. Картина ожила! И, кажется, плоского полотна ей было мало — образ теснил пространство! Художник утешал картину легкими последними мазками. Но художник не Бог — кисть упала на мольберт. Все силы он отдал, чтоб полотно ожило.

Садясь на рассвете за письменный стол, я вспоминаю косаря среди разнотравья в поле и думаю: с чего начать свою работу? Окидываю взглядом свое «поле» и вижу, сколько мыслей-сорняков… Все выкосить! Оставить «поле» чистым для новых образов и слов, для их свободного танца. Срастаюсь с пером, как с косой, и пишу-кошу, пишу-кошу… Остановился, как косарь, залюбовавшись проплывающим мимо облаком мысли, потом любуюсь пролетающим журавлиным клином изящных слов… И, стряхнув с себя очарование, еще с большим усердием налегаю на ручку острого пера, сверкающего на моей ниве. Луч солнца из окна упал на мое «поле» и напомнил рушник… Вот и пришло время стать ткачом-художником, чтобы из слов соткать орнамент. В орнаменте стараюсь сохранить традиции родного языка, и все слова, как челноки по волнам, ткут мой «рушник» с неизменным замыслом — дороги в небо! А на родной земле — палитре русского языка — я выбираю краски, чтобы образ получился ярким и живым. И в то же время не нарушил общей картины повествования. Еще немного — и закончу. Но я устал и растерян: как выразить словами главное? И в чем это главное? В радости сознания, что я, как косарь, как ткач, как писатель-художник приношу пользу ближнему? Или в том, что Бог всякому из нас дает талант и возлагает на нас священный долг делиться им? Но зачем, почему? Мы этого не знаем. Но должны знать, что все непременно должно иметь какой-то смысл, какое-то свыше намерение, направленное к тому, чтобы все в этом мире было достойно радости и гордости за свой труд. Я это чувствую сейчас и на этом закончу свой труд.

Об авторе:

Вениамин Бычковский родился в России, в Уфе. Занимался спортом, работал в сфере туризма, много путешествовал. С 1995 г. проживает в Беларуси. Творческие пристрастия—литература и краеведение.
Член Международного Союза писателей «Новый Современник», лауреат конкурса «Золотое перо Руси», лауреат Общества любителей Русской Словесности имени Л. Толстого, лауреат альманаха «Российский колокол», дипломант Международного конкурса имени А. Платонова; изданные книги — сборник рассказов «Печальник» (1995), сборник стихов «Звонарь» (1997); публиковался в журнале «Лауреат», в сборнике «Светлые души» Всероссийского конкурса имени В. Шукшина, в альманахе «Российский колокол».
Как краевед изучает прошлое Полесья: создал два музея, разработал ряд экскурсий, строит часовню-памятник, награжден медалью «За личный вклад в сохранение памятников военной истории», кандидат Интернационального Союза писателей.

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: