Сказка о Рыцаре Потешного Образа доне Кихоте и о слуге его Санчо Пансе в новых экономических условиях
Посвящается Сергею «Морсу» Морозову
В одном феодальном государстве жил один дон Кихот. Он мало чем отличался от других донов Кихотов, живших в других государствах и при других экономических формациях. Ну разве что, пожалуй, был несколько веселее, ироничнее, что ли… Его даже в народе звали Рыцарем Потешного Образа. Уж больно любил он потешить народ. Да и люди ему платили тем же — любили, одним словом.
Бывало, увидит дон Кихот мельницу — сразу же хватается за копье, на голову надевает тазик, а сам — на коня верхом, на Росинанта своего. И поскакал с гиканьем — только пыль из-под копыт.
— Это злой великан! — кричал во все горло дон Кихот. — Я сейчас бесстрашно сражусь с ним! Смотрите все, как я повергну его на землю!
Ну, а народ уже понимал: то-то сейчас будет потеха! Народ уже собирался — все тоже кричат, гикают. Друзей созывают:
— Эй, люди, скорее сюда! — орут. — Тут дон Кихот наш, Рыцарь Потешного Образа, сейчас с мельницей воевать будет.
— Какой рыцарь? С какой мельницей? Зачем? — спрашивал какой-нибудь новичок или приезжий.
— Эх ты, деревня! — пеняли ему знатоки. — Да ты, можно сказать, ничего в жизни не видал, раз не знаешь ничего про дона Кихота! Ты смотри, смотри! Сейчас такое начнется! Не пропусти. Ты такого больше нигде не увидишь. Одно слово — потеха!
И верно: нечасто в этом, хоть и не особенно забитом, но все же глубоко феодальном государстве люди так потешались. Дон Кихот то с одного бока подскачет к мельнице, то с другого, то здесь ее ткнет копьем, то там, а то в сердцах и кулаком огреет, да так, что до треска древесного. А когда копье глубоко воткнется, дон Кихот его уже не вынимал, а хватался прямо руками за мельничные лопасти и держался изо всех сил. Его, понятное дело, из седла выдергивало и в небо возносило. Росинант его вокруг мельницы скачет, а сам дон Кихот на лопастях мельничных катается, на крыльях, то есть. А людям потеха! Дон Кихот-то не просто катался — он при этом орал, кряхтел, фыркал, другие звуки издавал. Мол, тяжело ему с мельницей сражаться, мол, труден его жизненный путь, его призвание, но отказаться он никак не может. Таков его рок.
А народ уже едва по земле от хохота не катается. Так весело людям от того, что не они одни за работой кряхтят, что не одним им тяжело в жизни бывает.
— Кихот, он хоть и дон, а все равно наш человек! — говорили в народе.
Любил дон Кихот потешать народ, а тот, в свою очередь, любил его. Собравшиеся по традиции кидали ему в пыль медные монеты. Кто сколько мог, столько и кидал. А кто не мог, тот так просто стоял да глазел с открытым ртом. Не беда ведь, что он ничего не кинул, зато пойдет теперь в другой город да и расскажет всем там, какой потешный этот дон Кихот. Экономика при феодализме проста.
Накатавшись вдоволь на мельничных крыльях, дон Кихот улучал момент, когда они его поднесут поближе к земле, и отпускал руки. Рыцарь Потешного Образа падал в пыль и лежал там, изображая поверженного. А народ постепенно расходился, подбрасывая еще медяков. Принимали люди игру.
— Опять победил злой великан нашего дона Кихота, — говорили, посмеиваясь. — Ну ничего, он еще отомстит.
Когда все расходились, дон Кихот поднимался и собирал из пыли честно заработанные медные монеты. Он хоть и происходил из аристократов, однако не был особенно богатым. По большому счету конь Росинант, копье да тазик, который Рыцарь Потешного Образа использовал вместо шлема, были всем его движимым имуществом, а недвижимое в те дикие времена не так высоко ценилось. Ну, а на пропитание шли эти самые собранные медяки.
Со временем завелись у дона Кихота поклонники и поклонницы. В основном из мещанского сословия. Простолюдинам, понятно, не до этого всегда — у них то быт, то работа, то пьянка беспробудная со сном в канаве, а еще и в церковь надо зайти. Ну, а у аристократии — свои развлечения. С большим шиком, блеском и гламуром. Им надо было, чтобы все сверкало и шелестело мишурой. Иначе за что деньги плачены? Содержательная сторона их особенно не интересовала. Только внешняя…
А дон Кихот, напротив, все чаще засматривался в сторону таверн, украшенных разноцветными огнями, где представители среднего и высшего дворянства тешили себя азартными играми, а их слух в процессе просаживания наследственных капиталов услаждали певцы в красочных, украшенных перьями нарядах, и прочие удачливые комедианты…
Однако дон Кихот не был вхож в эти красочные таверны, а посещал более скромные, серые придорожные кабаки. И вот однажды, после довольно успешной битвы с мельницей, дон Кихот отмечал это событие в кругу особенно приближенных своих поклонников и поклонниц. Все радостно пили дешевое и, надо признать, весьма прескверное вино, веселились и поздравляли дона Кихота с отличным выступлением. И только сам герой вечера был грустноват. Не нравилось ему вино, да и поклонники раздражали — хотелось, чтобы они его угощали, а не он их от щедрот… И вообще как-то ничего не хотелось… Даже жить.
Одна из поклонниц — никто уже не помнит ее имени — захмелев и, по общему мнению, утратив какое-либо чувство дистанции, томно глядя на дона Кихота влажными коровьими глазами, сказала с придыханием:
— О, дон Кихот мой, хочешь, я стану твоей Дульсинеей? — и, помолчав, добавила: — Прямо сейчас!
Посмотрел на нее дон Кихот с нескрываемым раздражением и сказал со свойственной ему афористичностью:
— Отойди, девочка. Не нужна мне Дульсинея — нужен мне Санчо Панса!
Сказал и по столешнице кулаком ударил. Все, кто был за столом, слова эти услышали и хорошенько запомнили. Поклонники любили его афоризмы. Потом они часто повторяли эту фразу — вот, мол, каков наш дон Кихот: скажет как припечатает! В результате пошли по феодальному государству слухи. Кто так сказывал, кто иначе, а смысл сводился к тому, что дон Кихот ищет Санчо Пансу.
Прошло еще какое-то время, и, опять-таки после очередной битвы с мельницей, произошло следующее. Народ, как всегда, разошелся, лишь только особенно приближенные поклонники остались стоять слегка в стороне, ожидая уже привычного отмечания окончания битвы в придорожном кабаке, а замученный Дон Кихот неспешно поднялся из пыли и начал собирать набросанные ему медяки. И тут он заметил, что разошлись не все. Пыль осела, и словно из нее вырос мужчина невысокого роста и с незначительной склонностью к полноте. Увидев, что на него обратили внимание, он сделал шаг вперед и сказал:
— Вы — дон Кихот, я — Санчо Панса. Я готов помогать вам продвигать в народ ваше замечательное творчество! — а потом уже совсем вполголоса добавил: — О моем проценте от сборов договоримся позже.
Дон Кихот возрадовался! Он решил, что сбылась его мечта — что теперь они вместе с этим симпатичным человеком выведут его творчество из подполья и сделают достижением самых широких слоев. Тут же, в пыли, ударили по рукам и подписали все документы, предусмотренные по такому случаю в феодальном государстве.
Окончание битвы с мельницей отмечали в придорожном кабаке с удвоенным энтузиазмом. Понятное дело — поводов было-то на этот раз два! Знакомство с Санчо Пансой — тоже ведь повод. И еще какой! На этот раз и дон Кихот не грустил, а каждый раз поднимал кружку первым и провозглашал тост за Санчо Пансу и их совместное счастливое творческое будущее.
— Ура дону Кихоту! Ура Санчо Пансе! — кричали поклонники.
Все были очень рады.
С этого момента, действительно, творческая жизнь дона Кихота заметно изменилась. Правильнее сказать — упорядочилась. Раньше он, когда хотел, сражался с мельницами, а когда не хотел, — отдыхал. А теперь все было по строгому плану. Как будто то все больше по полю чистому ехал, а тут попал в наезженную колею…
Во-первых, теперь дон Кихот, упав с мельницы, не валялся в пыли, а тут же бодро вскакивал и начинал кланяться. Потом он энергично проходил вдоль рядов собравшихся, а те ему рукоплескали. Таким образом, все действие вместо трагикомического приобрело жизнеутверждающий характер. А Санчо Панса в это время старательно собирал брошенные монеты, поскольку, по его представлениям, народному любимцу и, можно сказать, герою не пристало заниматься столь низменным делом. Дон Кихот с ним в этом полностью соглашался — не пристало…
Во-вторых, Санчо Панса только часть собранных денег делил в оговоренной некогда пропорции — вторую же он оставлял на развитие. На эти средства он нанимал герольдов, которые за некоторое время до битвы оповещали народ. Санчо им написал специальный текст и заставил заучить. Они выходили на базарную площадь, трубили в свои трубы, а потом кричали:
— Почтеннейшая публика! Спешим представить вашему вниманию прекраснейшее и удивительнейшее зрелище! Равного ему нет нигде! Только сейчас и только в вашем городе отважный рыцарь дон Кихот, известный в народе как Рыцарь Потешного Образа, один на один сразится с ветряной мельницей! Спешите увидеть! Такое не повторяется!
Дальше следовали пояснения, где, собственно, точно состоится это редкостное зрелище.
Польза от этого была явной. Народу приходило поглазеть на дона Кихота с каждым разом все больше, и медяков после выступления собиралось все больше. Так и путешествовали дон Кихот и Санчо Панса из города в город. Сначала выходили герольды, возвещали о прибытии небывалых гостей, ну, а потом торжественно и величаво появлялись и сами гастролеры. А уж вслед за ними тянулся шумный табор поклонников и поклонниц.
Поначалу дону Кихоту все это необычайно нравилось. А потом как-то наскучило. Сегодня один город, завтра — другой. А они все какие-то одинаковые, в большинстве своем грязные, вонючие и во всех отношениях непрезентабельные. И публика всюду — сплошной сброд и тупицы. Им бы только ржать во всю глотку и пузом трясти от восторга. Ну, еще пальцем тыкать: вон, мол, какой потешный этот дон Кихот. Нет чтобы хоть кто-нибудь задумался о глубинном смысле сражения с мельницами! Никто. Ни единый. А смысл-то был, смысл глубокий. Но понимал его только сам дон Кихот — ни зрители, ни поклонники, ни даже Санчо Панса. Так частенько думал Рыцарь Потешного Образа после выступления перед публикой. А потом начал думать об этом и до того… «Нет, никто не понимает меня, никто не ценит моего вклада в историю, моего послания человечеству, которое я изо дня в день стараюсь донести до него!»
А еще дона Кихота удручало, что развитие его деятельности идет количественно, а не качественно. Города, народ, пыль, вонь… Вот бы выступить в человеческих условиях, в чистоте и аромате, да перед культурной, преуспевающей публикой…
Дон Кихот неоднократно начинал об этом разговор с Санчо Пансой, да только тот отмахивался. Или отговаривался, но очень уж складно:
— Наше искусство — площадное. Как же мы мельницу со всеми ее лопастями в культурную таверну затащим? Как мы ее там пометим? Разве только из фанеры, бересты и жеваной бумаги слепим модельку небольшую… Так это же будет совсем уже и не то. Это же совсем будет недостойно вашего размаха. Это же разве шоу будет? Так, баловство одно!
Дон Кихот вынужден был соглашаться. Возразить было нечего. Да он вообще не был мастером дискутировать, он был человеком дела…
Только с какого-то времени ему все больше начинало хотеться безделья.
— Надоело мне все это, Санчо, — сказал он однажды. — Ездим, ездим… А толку? Все одно и то же. Одни и те же потные красные рыла. Не буду я больше воевать с мельницами.
— Помилуйте, да как же так — не будете? — увещевал Санчо Панса. — Я уже и герольдов в новый город послал.
— Ну, так отзови их.
— Да поздно уже отзывать — они, поди, уже и протрубили, народ уже собирается, все в ожидании зрелища.
— Ну, тогда ты их в следующий раз не посылай. Пусть погуляют пока, и мы отдохнем.
— Никак нельзя — герольдам уже на полгода вперед заплачено. Они обратно не отдадут.
— Зачем же ты им вперед заплатил? — недоумевал дон Кихот.
— А чтобы не разбежались! — пояснял разумный Санчо. — А то ведь мы их выучили, натренировали, практически к ремеслу приставили, а они пойдут по округе про других трубить, других славить? Это не годится! А они ведь пойдут — дело-то хлебное! Поэтому я их договором обязал, ну и заплатил авансом…
И опять вынужден был дон Кихот согласиться. Опять не находил он, чем возразить. Да только на душе у него веселее и легче не становилось. Снова его посещала хандра, и ничего ему не хотелось. Даже жить.
Да только ничего не поделаешь — снова выходил дон Кихот на бой с мельницами, и снова ему хлопали и кричали, и снова он вставал из пыли и кланялся. Только уже без энтузиазма, без радости, без куража. А зритель — он хоть и быдло, а не дурак. Он все чувствует. Потянулся в народе слух, что дон Кихот уже давно не тот. Мол, скачет он уже не так рьяно и тычет мельницу копьем не так ретиво — слегка ткнет разок, да и все. И что орет он уже не так, и кряхтит не так, и даже фыркает не так, а другие звуки уже совсем не издает.
Настроение публики передавалось дону Кихоту. И вот однажды совсем он не выдержал:
— Черт с ними, с герольдами! Черт с ней, с оплатой вперед! Прорвемся как-нибудь. Отменяю выступление!
— Ой, нехорошо это! — запричитал Санчо Панса. — В растраты вы нас погружаете…
— Ничего. Говорю — прорвемся. Значит — прорвемся. Я, в конце концов, идальго, а не шут гороховый, я — дон, я Рыцарь… хоть и Потешного Образа.
И пошел в кабак — с поклонниками пить. Их, кстати, тоже стало уже поменьше. Но дона Кихота это только радовало — меньше галдят. А пить дон Кихот стал теперь больше.
Время шло своим чередом. Ну, может быть, чуть быстрее, чем обычно. И, следуя законам социального развития, феодальный строй сменился буржуазным — наступили новые экономические условия. Произошло это по нашим меркам как-то очень быстро; только чему уж тут удивляться — сказка на то и сказка… Дон Кихот этого как-то не заметил. А вот Санчо Панса заметил, и причем — сразу. Он организовал закрытое акционерное общество «Кихот, Панса и Компания», в котором сам был главным директором, дон Кихот числился художественным руководителем, а компании вообще никакой у них не было. Сначала Санчо стал по мелочи приторговывать — в одном городе что-нибудь на собранные медяки выгодно купит, в другом продаст, разницу — себе в карман. Потом потихоньку он начал давать деньги в рост. А дон Кихот — знай себе в кабак с оставшимися самыми верными поклонниками. Денег не считал: есть — хорошо, нет — переживем. Считал финансовые хлопоты ниже своего достоинства.
И вот в результате всего этого бывший феодал дон Кихот разорился, а будущий буржуа Санчо Панса приобрел солидный капитал. Он уже не только руководил делами Рыцаря Потешного Образа, — у него уже образовался целый развлекательный центр. В этот союз вошли: спиритический салон, руководимый принцем Гамлетом, кулинарное шоу Гаргантюа и Пантагрюэля, а также передвижной цирк лилипутов под управлением Лемюэля Гулливера.
А у дона Кихота — все, что было наследственного, ушло за долги, а что он сумел заработать, то не сумел сохранить. Даже как-то так получилось, что и конь его Росинант, копье да тазик, который Рыцарь Потешного Образа использовал вместо шлема, оказались записаны на Санчо Пансу — он же был директором.
Дон Кихот уже давно не выходил на новую битву с мельницами — все больше он просто пил в кабаке, хвастаясь своими прежними сражениями. А Санчо Пансе он, по сути, уже и не был нужен. Специально обученные герольды — уже не первый и не второй набор! — провозглашали толпе о совсем других достижениях: о зловещих духах, вызываемых Гамлетом, об экзотических блюдах Гаргантюа да о шустрых лилипутах Гулливера. Эти люди стали новыми народными кумирами. О них сплетничали торговки на базаре и ремесленники за работой. О них стали писать первые многотиражные издания сразу после изобретения печатного пресса. К ним проявлять интерес стали уже и представители преуспевающих классов. И Гулливера, и Гамлета, и Гаргантюа с Пантагрюэлем уже можно было приглашать и в расфуфыренные, украшенные огнями и перьями страусов таверны, туда, куда был закрыт путь дону Кихоту с его нелепыми и громоздкими мельницами.
От дона Кихота Санчо Пансе давно никакой пользы уже не было. Если жить совсем уж по уму, то ему уже давно можно было бы забыть само имя Рыцаря Потешного Образа, как это часто бывало с людьми в период первичного накопления капитала: забывали не только тех, с кем начинали свой бизнес, но даже и самых старых своих друзей… Но Санчо был не таким — он регулярно ссуживал дону Кихоту небольшие суммы. Ровно чтобы посидеть немного в кабаке. И тот сидел…
И сидел, и сидел, и сидел… А потом падал под стол. Или уходил на нетвердых ногах домой. Вот и в этот день он, как обычно, сидел… Устроившись в уголке, дон Кихот листал местную популярную газету — желтую из-за низкого качества бумаги. Он просмотрел по диагонали статью о том, что Офелия собирается подать в суд на Гамлета, который не желает признавать ее ребенка как своего, плюнул в сердцах. На следующей странице предлагались скандальные подробности жизни Гулливера и его лилипутов. Дон Кихот снова плюнул, скомкал газету и выбросил. Заказал еще кислого вина…
В этот момент в кабак вошла невероятно грустная женщина, которая показалась дону Кихоту знакомой. Оно поймала взгляд Рыцаря Потешного Образа и тоже вроде как узнала его. Подошла и посмотрела в упор, едва не плача.
— Что, не узнаешь? — спросила грустная женщина дона Кихота.
Тот промолчал.
— А ведь ты мне практически жизнь сломал… Если бы не ты, была бы я сейчас простой крестьянкой — работала бы в поле или на току зерно молотила. А может быть, подалась бы в город — стала бы прачкой или швеей. Тоже уважаемые профессии! Но я увидела, как ты бьешься с мельницами, и вся моя жизнь пошла кувырком. Я больше не могла жить как все нормальные люди. Я почувствовала, что кроме этого быта, есть что-то иное, что-то возвышенное, что-то логически не объяснимое… Как необъяснимы твои битвы с мельницами. Я даже хотела стать твоей Дульсинеей… Помнишь? А ты отверг мой благородный порыв! Но возврата к прежней жизни уже не было. И вот теперь я стала падшей женщиной, меня так и прозвали — Дульсинея. В моей нынешней профессии — у всех красивые прозвища. Это — не хуже и не лучше. Теперь вспомнил?
Дон Кихот вспомнил. И невольные слезы затуманили его глаза. Понял он, что и у него именно с того дня все как-то не так пошло… А что не так? Вроде поначалу все так было… Вытер он слезы широким рукавом рубахи, взглянул — а женщины уже и нет. Ушла, по всей видимости. Поняла, что нет ей в этом заведении работы по профессии.
Выбежал дон Кихот из дверей — но и там никого не увидел. Направо, налево — и там тоже нет. Пошел тогда он к Санчо Пансе. Тот с радостью встретил Рыцаря Потешного Образа.
— Здравствуй, здравствуй, дорогой! — быстро заговорил он. — Как дела? Заходи, заходи скорее… Только денег нету. Денег не проси — нету у меня их. Я же тебе в этом месяце уже давал. А больше — нету…
И посмотрел на дона Кихота заботливо и преданно.
— Да нет, дорогой Санчо, — ответил ему растроганный дон Кихот, не пройдя дальше дверей. — Не за деньгами я… Пожалуйста… Пожалуйста, верни мне коня моего Росинанта, копье и медный тазик, который я использовал вместо шлема. Очень тебя прошу!
Санчо задумался.
— Вернуть? — сказал он нерешительно. — Да отчего же их тебе не вернуть… Конь уже старый, а все остальное — просто барахло. Бери, конечно! Только если ты опять решил воевать с мельницами, учти: у меня все герольды заняты сейчас. И вообще — они на год вперед заняты…
— Не нужны мне герольды. Я так как-нибудь — по старинке…
— Ну, тебе виднее. В добрый путь! Только о моей части прибыли не забывай!
Надел дон Кихот на голову медный тазик, взял копье, вскочил верхом на верного коня Росинанта и поскакал. Благо мельница была совсем не далеко. Он скакал бодро, с гиканьем и криком, как когда-то давно. Забытый кураж вернулся к нему. И люди сразу обратили внимание на это зрелище.
— Смотрите, смотрите! — кричали они. — Дон Кихот как раньше скачет — с криком и гиканьем! Ой, что-то будет!
Собралась невиданная толпа. А дон Кихот и рад тому! Подскакал он к мельнице, ткнул ее копьем с одной стороны, ткнул с другой — щепки в разные стороны! Народ рукоплещет! Все как когда-то — в старые добрые времена!
Изловчился дон Кихот и ухватился за мельничную лопасть — выдернуло его из седла и подняло в самое небо. А он — орет, кряхтит, фыркает, другие звуки издает… Короче говоря, все как раньше. И зрители это поняли — тоже кричат, гикают, радуются. Давно дону Кихоту так хорошо не было.
— Молодец наш дон Кихот! — кричали люди в толпе. — Не предал старых идеалов! Не продался зажравшимся богачам! Года прошли, а он — все тот же!
Только, увы, не все было прежним, да и не могло уже быть — ослаб за последнее время дон Кихот. И дурное вино организм подточило, и возраст стал давать знать, и отсутствие регулярных тренировок… Мышцы на руках его сделались дряблыми, пальцы утратили цепкость. Не удержался дон Кихот, выпустил лопасть мельничную и грохнулся с высоты в пыль. Лежит — встать не может.
А люди кричат:
— Смотрите, смотрите! Совсем как раньше! Упал и лежит. Не встает кланяться. Ну, прямо как в старые добрые времена!
Бросились люди к дону Кихоту, подняли его и давай качать. А тому всерьез худо: голова кружится, ребра ломит, в глазах темнеет. Народ радостные песни затянул — несут его, трясут его. Показалось дону Кихоту, что вот-вот душа из тела выскользнет. Голова его свесилась — весь мир перевернулся. И увидел дон Кихот, как в оправе этого перевернутого мира вслед за радостной толпой идет Дульсинея и несет букет ярко-красных роз. Идет она, гордо и радостно подняв голову, идет и смотрит на него — на дона Кихота.
И впервые за многие годы захотелось дону Кихоту всего-всего-всего… И скакать на Росинанте, и воевать с мельницами, и кричать, и фыркать, и кряхтеть, и другие звуки издавать. И самое главное — жить.
Об авторе:
Андрей Щербак-Жуков (настоящее имя — Андрей Викторович Щербак) – поэт, прозаик, критик. Родился в Москве. Учился в художественной школе, на биофаке университета. В 1995 году окончил отделение кинодраматургии сценарно-киноведческого факультета ВГИК, а в 1999 — аспирантуру при кафедре кинодраматургии. Участвовал в создании игровых и документальных фильмов. Сыграл роль второго плана в картине «Вальс на прощание». Работал фотографом, журналистом, литредактором, сценаристом рекламных роликов. В настоящий момент — заместитель ответственного редактора отдела «Ex libris» «Независимой газеты».
Автор книг: «Сказки о странной любви», «На экране — Чудо: Отечественная кинофантастика и киносказка (1909-2002)» (в соавторстве с Евгением Харитоновым), «Древний миф и современная фантастика, или Использование мифологических структур в драматургии фантастического кино», «Дневник наблюдений за природой: стихотворения». Автор и составитель сборника «5-я стена. 29 рассказов о жилище будущего».
