Загадочная кириллица, или след Мономаха
Загадочная кириллица, или след Мономаха
Падал снег. Он покрывал землю пышным ковром, скрадывая преходящие мелочи городского ландшафта и укрупняя все существенное, фундаментальное. Проходящий по Тверскому бульвару молодой человек с фотокамерой на плече поневоле задумался о главном и вечном.
«Как часто здесь, — думал он, — именно здесь, в этом самом месте, вблизи центра современного мегаполиса, в кромешной глубине веков происходили события, о значении которых древнему летописцу можно было б догадаться только лишь по накалу страстей, судьбоносному присутствию лидеров русских да близкому расположению Кремля московского. Как много раз эта, не тронутая ныне, белизна замешивалась прежде сапогами и лаптями — в суете будней, пышности торжеств, череде пожаров — с зерном, стружкой, сажей, конским пометом; окроплялась медовухой, брагой, квасом и даже французским вином двенадцатого года… А уж как щедро пропитана она алой кровью сердец — любящих, презирающих, негодующих — о том и говорить не приходится!..»
И вот по кленовой аллее, окаймленной с боков потоками машин, идет он, Игорь — а значат ли что его шаги?..
Будет ли кто в будущем с трепетом вглядываться в снег, пытаясь угадать след, видимый сейчас так пронзительно четко?
Игорь оглянулся — и удовлетворился тем, что увидел: его фирменные «мартинсы» оказались на высоте. Отпечатки рельефные, внушительные. Уверенно гармонируя с огнями «Макдональса» — справа и «Лексуса» — слева, они располагались в снегу конкретно и зримо, словно взывая к будущим изыскателям: заводите машины времени, налетайте!
Остается дело за Игорем: построить храм или слетать на Марс, короче, сотворить что-нибудь под стать «Лунной сонате» или скульптуре Давида, или… хотя бы вот…
Юноша взглянул на статую Сергея Есенина, мелькнувшую в стороне, — написать новую «Анну Снегину», ну, разве для надежности чуть получше…
В следующий миг плечи юноши непроизвольно содрогнулись, ощущая, как прикосновение, пристальный взгляд. Игорь поднял голову: летящие хлопья снега на фоне неподвижного камня создавали иллюзию движения — и голова вознесенной постаментом статуи поэта, казалось, качнулась…
Игорь ускорил шаги — и скоро приблизился к зданию бывшего ТАСС, что на пересечении с Большой Никитской. В окнах, формой напоминающих телевизоры, выставлялись фотографии лучших спортсменов страны, сражающихся на противоположном полушарии. Олимпиада в Солт-Лейк-Сити в самом разгаре.
Поток мыслей возвратился в спокойное и мечтательное русло — и Игорю подумалось: «Достаточно установить непобиваемый мировой рекорд, не обязательно в беге или прыжках, а в чем-нибудь полегче…»
…В эту минуту от стены отделилась тень, на близком расстоянии оказавшаяся невзрачным, похожим на нищего, старичком, когда б не богатая бархатная накидка, словно из реквизита преуспевающего театра.
— Это надо же, всего три золотых медали, — прошепелявил незнакомец, проворно приноравливаясь к быстрому шагу юноши. — Я надеялся на двенадцать. Но ничего, ничего… мы догоним, встанем на ноги… Обязательно…
Игорь, грешным делом, полагая, что это местный, как бы это выразиться мягче, маргинал, не ощутил восторга от эскорта. А незнакомец продолжал семенить за ним, заискивающе поглядывая сбоку:
— Давыдов, Куканов, Симачов — вряд ли что говорят вам эти фамилии. А в свое время они звучали.
Из уст прохожего, как из рога изобилия, посыпались имена, призовые места, города, награды. Молодому человеку было уже не до того. Мысленно он находился уже на предстоящей встрече деятелей искусства, куда направила его редакция газеты в качестве фотокорреспондента. Не замедляя шаг, он недоброжелательно покосился на неожиданного спутника — как бы не опоздать!
…Человек преклонного возраста, невысокий, тщедушный, движения суетливы, как и речь… Бывший спортсмен? Штангист, боксер и прочие подобные варианты — сразу отметаются. Тогда кто? Должно быть, «фан» — просто фан, болельщик, не отлипающий от экрана.
Ох, никогда Игорь не понимал этих фанов! Увольте — это не для него со времен школьных соревнований по гандболу, когда он постоянно сиживал на скамейке запасных.
Со стороны хорошо виделись недочеты в игре, и если вдруг выпадала удача послужить родной команде, то Игорь сразу бросался к своим воротам, часто оставляемым увлеченными игроками в погоне за очками вообще без прикрытия. Размахивая руками, как мельница крыльями, он выглядел роботом с заблокированной кнопкой выключения. Но нарастание счета замедлялось. Атаковал родную команду чаще всего Егор Конюхов, румяный юноша с вечно мятыми, словно после сладкой дремоты, рыжими кудельками на голове и с телом, габаритами предельно допустимыми для атлета. В сильным броске он пробивал мячом ворота буквально насквозь… если ему никто не мешал. За что его и ценил тренер, часто потакая капризам любимчика.
— Отстойная у тебя тактика, — высказался как-то габаритный соперник, покупая кекс в школьном буфете.
— Ну да, — с готовностью согласился Игорь. — И практика тоже.
— С практикой разберемся, — радушно улыбаясь, пообещал Конюхов, одним махом метнув кекс в толстогубый рот, — и Игорь перестал вылезать из запасных. Однако отказываться от «отстойной» тактики не спешил, мечтая о победе своей команды. Упрямство, упрямство…
Когда Игорь охладел к спорту, он увлекся живописью, затем фотографией… а краснощекие «добрячки» с неспортивными фигурами и мятыми кудельками на затылке приходили к нему теперь только во сне, перед событиями вроде визита к стоматологу…
— Извините, я тороплюсь… — бросил Игорь сквозь зубы путающемуся под ногами старикашке.
— Куда?— повернулся тот к Игорю всем корпусом.
Глупо сообщать о своих намерениях каждому встречному-поперечному. Но пока незнакомец ничем не досадил особенно… Игорь замедлил шаги. Таких уж странных для нынешнего времени правил придерживался наш молодой человек.
— На конференцию общества искусствоведов, — показал рукой на здание тетра «Геликон».
— О, я знаю это общество! — воскликнул старик незамедлительно и неожиданно добавил: — Там полно гвоздей… от искусства.
Свои слова он сопроводил кивком в сторону вывески над дверью в торговую лавку чуть правее ворот, ведущих в служебный дворик театра.
«Гвозди», — прочел молодой человек — и усмехнулся неожиданному каламбуру. Незнакомец заметно приободрился от улыбки собеседника.
— А вы знаете, какое сегодня событие? Как творческий человек вы должны знать… Вот угадайте: какие два знаменательных события — одно трагическое, другое радостное для России — произошли в этом месяце? Ну же! — и без паузы сам же ответил: — великий Пушкин погиб на дуэли. А кто в этот день получил Нобелевскую премию по литературе?.. Но не Бродский… Что ж вы… искусствовед…
— Уверен, что это вы собственной персоной, — отшутился фотокор и ускорил шаг, чтобы перейти дорогу.
— Нет, это вы уж слишком торопитесь… слишком торопитесь… — не отставал юркий старикашка.
— Да! Боюсь опоздать, — объявил Игорь с надеждой, что скоро отвяжется от назойливого спутника.
— Стойте, я сейчас! — проговорил тот поспешно и поднял вверх палец. Два автомобиля дружно взвизгнули тормозами.— Ага, без девяти минут два.
— Черт! Опаздываю… — сказал Игорь, безоговорочно доверившись столь странному определению времени, и рванул к чугунным кружевным воротцам, через которые просачивались фигуры участников конференции. Но не тут-то было…
— Погодите!!! — отчаянно завопил старикан, будто самоубийце в момент свершения суицида.
Игорь, уже занесший было ногу над порожком воротец, оторопело застыл. Угораздило ж его связаться с этим сумасшедшим!
— Ни в коем случае, никогда не ругайтесь нецензурно! ЭТО никогда не надо произносить… — сказал незнакомец отчетливо, почти по складам, и по-детски пояснил, просительно глядя Игорю в глаза: — Моя бабушка говорит, что если его назвать — он тут же тут как тут!
«Нецензурно… бабушка!..» — Игорь всмотрелся в собеседника повнимательнее… — сколько ж тому лет? На него смотрели большие голубые глаза, аккуратно размещенные на аристократически удлиненном обличье, старательно иссеченном сеткой морщин.
О, он узнал этот ясный взор! Видел его многократно на эпохальных полотнах Ильи Глазунова. Из закутков памяти всплыл вдохновенный лик русича, глядящего вдаль, — предводителя дружины, заслоны отечества от всевозможных орд.
«Экстатично, стилизованно… таких не бывает», — решил тогда Игорь…
— Вы знаете, — продолжал незнакомец между тем, — сама церковь избегает употреблять это слово…Ведь есть же другие: нечистый, хвостатый, рогатый, лукавый… Не говорите никогда… Вы мне обещаете? — лучистые глаза старика с мольбой остановились на Игоре.
Волной бескорыстного участия и еще чего-то неизведанного, чистого, почти волшебного, окатило юношу… Словно повеяло свежестью морозного лесного утра с хрустким, слегка присыпанным порошей настом, с искрящимся на нем в солнечном свете беличьим следом, ведущим к елке с серебристыми шишками. Будто услышал он разом кукушку, деловитый перестук неутомимого дятла, шум валежника от падающих с деревьев снежных шапок… Душа самопроизвольно раскрылась, как у ребенка — навстречу святочным чудесам…
Чем-то необычным притягивал взгляд этот нищий старик…
Седые курчавые волосы выбивались из-под синей войлочной шляпы, вместе с небольшой бородой обрамляя бледно-розовое морщинистое лицо. Ничего особенного…
Но глаза! Они приковывали к себе внимание своей необычностью. На протяжении нескольких секунд Игорь тщетно пытался понять: что же именно в них так привораживает?
Затем пришла отгадка: глаза жили отдельно от лица. Они словно принадлежали юноше, а не седовласому старцу, светились ясным пониманием и такой всепроникающей добротой, что аж дрожь по коже. В подобных лучах редко доводилось нежиться Игорю. Лишь иногда так лучились глаза матери в те короткие моменты, когда она забывала о необходимости наставлять сына, как прожить в этом мире, а просто угощала его любимым блюдом.
Старомодные кашне и салоп-разлетайка образца Золотого века, выполненные из добротной дорогой ткани, вконец сбивали Игоря с толку.
— М-м… Обещаю, — сказал он хриплым неожиданно голосом. — Кто вы?
— Князь, — ответил старец просто.
— Князь?!
— Я князь снега, — уточнил старец.
— Дед Мороз? — серьезно спросил Игорь, решивший больше ничему не удивляться.
Некоторое время старик молчал и, сочувственно улыбаясь, изучал Игоря. Свет его глаз, казалось, проникал в самые отдаленные тайники души. Юноша почувствовал странную легкость тела и мыслей… — и растерялся. Внезапно он осознал себя ничего не значащим пятнышком на поверхности земли, на исхоженном городском асфальте, пустячным мигом вечности… Вместе с тем откуда-то изнутри поднималась, пенилась непонятная радость…
— Я пришел подарить тебе следы на воде… — произнес старец.
— На воде?..
— Да. Снег — это замороженная вода. Разве нет? И ты на нем захотел оставить свои следы, не так ли?
— Да… нет…— запутался Игорь и вдруг почувствовал, что у него затуманилось в глазах. Как удалось старику подслушать затаенные мысли?!
Юноша попытался вымолвить что-то… но губы не слушались, с трудом складываясь в слова, и под лучезарным взглядом старика растянулись в нелепую смущенную улыбку.
«Вот, оказывается, как едет крыша», — пронеслось в голове и стало последней осознанной мыслью. Как сквозь сон слышал Игорь слова старика:
—…Оставить следы на воде — все равно что одним махом поразить стоглавое чудище, стоящее на пути к добру… Шагни вперед, мой мальчик, шагни… Пусть ты не знаешь броду, но ты веришь в себя… А я помогу тебе…
…Густые ресницы, обрамляющие блестящие глаза старика, вдруг зашевелились, как плавники, и глаза голубыми рыбками поплыли влево… Туда же устремился скобяной магазинчик со всем своим скарбом — весь внезапно незнакомый, неземной, словно обросший подводной порослью остов затонувшего морского судна. Округлый оконный вырез, ажурные вензеля решеток, неяркая подсветка витрин — придавали реальности фантастическому образу. Как в детстве на карусели, вцепившись в литую гриву крашеного деревянного скакуна, помчался Игорь по кругу…
…Кружение закончилось столь же внезапно, как и началось. Игорь ощутил себя сидящим на возвышении.
Точнее, на усланном медвежьей шкурой троне. На голове на ощупь — ни дать ни взять, шапка Мономаха, что выставляют напоказ в Алмазном фонде… А в руках — великолепной работы резной княжеский посох!
…Падал снег. Он гнездился в складках собольей шубы, ниспадающей с колен до коврового настила, на высоких шапках бояр, окружающих повелителя, наскоро сооруженном, богато убранном помосте, даже, казалось, на лезвиях секир сдерживающих толпу стражников. От густо летящего снега окружающее казалось Игорю фотоснимком, обработанным в технике «размытия». Только в отдалении церковь белокаменного Кремля отчетливо блистала немеркнущим золотом куполов своих.
В полудюжине шагов от князева седалища зловеще темнела плаха, перед которой с заломленными назад руками, в рваном зипуне и с запекшейся кровью в русых заснеженных волосах коленопреклоненный смерд ожидал своей участи.
Палач застыл неподвижно: он ждал сигнала.
«Рубить!» — неудержимо рвал горло крик. Неутолимая жажда мести и безграничная животная ярость сроднилась с мозгом Игоря, казалось, испокон и навеки. Бурлила, бушевала кровь. Приходилось прикладывать неимоверное усилие, чтобы заставить тело быть недвижным и оставаться князю наружно покойным, каким предписано быть владыке.
«А ну как — не тот?!» — прорезала сознание мысль, будто луч из другого мира. Готовый вылететь приказ застрял в горле колким комом — и только вырвался наружу громким булькающим хрипом, смутившим толпу.
Пронесся ропот. Звериным чутьем, прорвавшимся к хребту тысячью мурашек, Игорь почувствовал мертвящее дыхание опасности. Собрал волю в кулак, напрягся — и тело откликнулось: до чего ж привычное действо! — прекратил непрошеное клокотание. Не позволяя всевидящей, не прощающей и мелочи громаде прийти в себя, стащил с руки рукавицу и швырнул далеко.
Народ ахнул и в страхе расступился, выбелив в самой гуще место, где сидел безногий юродивый Степка с расшитой золотом рукавицей в зубах.
— Говори, Степан, коль перст на тебя кажет! — раскатисто прогремел над площадью властный голос. — Режь правду-матку!
Отклонившись всем корпусом вперед, князь потряс сжатыми кулаками.
— Не щади супостата!!!
Как по команде, холопы простерлись на запорошенной земле.
А юродивый, возвысившись среди них на своих култышках, будто ждал того — и в один миг дрожащим голоском запричитал, будто заблеял:
— Вижу, вижу, все вижу! Крадутся тени черные, аки вороги, к избе на отшибе… кажись, трое будут. Ведерко у них и мешок… а в мешке ворошится чего, а че — не пойму… толкается, пищит жалостно… будто дите малое… а первый, главарь вроде, оборачивается — и ногой его что есть силы — тресь!..
— Эх, Степка, гляди!.. — утробно рычит Игорь и яростно тычет палицей в понурую фигуру у плахи. — Этот али другой? Смотри, убогий, добре… не то сам знаешь… крепок я на расправу.
Затрепыхался Степан в трясучке… Подбежал стольник, опрокинул на бедолагу братину ключевой воды из ручья, что рядом бурлил и искрился, впадая далее в замерзающую реку.
— Не он, не о-он! — визжал блаженный, — что хошь делай со мной… — и вдруг выпалил на одном дыхании: — У этого борода светлая, да и тощой, дохляк ровно, а тот матерый, рыжий от сапог лисьих снизу до самого верху, что конюшенный твой… Вылитый Егошка, вот те крест!
— Эко что вывез, золотушный! — послышался знакомый Игорю басок, да вот он, говорящий, весь темным оковалком из толпы выпуклился, невидимый ранее, словно прятался до поры до времени. — Окстись, не бреши, мышь безродная! Мать свою пожалей, сиротою не делай! Промой бельма окаянные да напраслину не неси, безлепицу околесную!
— Чего еще зришь, небоже? — оборвал Егошку повелительный глас. — Говори правду, Степан! Слушай важно, громада, ради воли моей, своего живота ради!
— Ей-ей, гляжу да вижу все как есть, батюшко! — услужливо затряс Степка шуршащими на морозе обносками.
— Тебе говорю, отцу нашему: два недорослых мужика мешок тащат… кажись, устали, шатаются, ажно пар со спин валит, невмоготу им, да скоро идут, спешат, видно… пихают мешок в избу… да дверцу — на засов!.. Головню, обернутую смоляной горящей паклей, в отвор бросают!.. Гляжу да вижу!.. Занялась солома на крыше и дым валит, что сосна в высоту… Крики печальные летят, будто стогнут чада невинные…
Толпа заволновалась. Игорь стиснул руками лицо свое, а оно непривычно широкое, щетинистое, скуластое… желваки с орех ходунами ходят…
— Сдвинул он головы мальцов, дзеньк! — недорослики кулями наземь так и повалились, — продолжает рассказ Степашка, хихикая в рукав. — Главный тогда их за ноги — и к реке… А вслед здоровенный камень бросил… притопить дабы для уверенности… Опосля вернулся к избе — да уж плач детский совсем утишился… смолк…
Вдул ветер теплую слезу в индевеющую бороду… Зацепил князь гнутым чоботом лежащего у ног Егория:
— Где подельники твои, вражее сало? — …и поймал вдруг на себе молниеносный взгляд голубых пронизывающих глаз.
Повернулся резко и глянул вбок пронзительно: бобровая шуба на боярине не крыта снегом вовсе, лишь на плечи накинута, будто владелец разве только что прогуляться на помост вышел. Седой, простоволосый. В распахе бархат синеет.
Губы и сжаты, и будто движутся, ей-ей, не поймешь за стеной снега. «Следы на воде… следы на воде…» — слышится.
Напрягся князь, чтобы распознать шепот… чтобы понять то, чего в обычаях нет и в помине, даже, скорей, над чем посмеялись бы все, прослышав ненароком. Да чего там! — и сам повеселился б за милую душу.
— Отец родной, владыко, не вели казнить, детьми клянусь, не было того… — причитает, трясет спутанными кудряшками, окаймляющими багровые щеки, конюх. — Как смел бы я?.. Брешет клятый юродивый… не верь ему, сатане — верь преданному слуге твоему… голову отдам…
— Отдашь, отдашь… — шипит Игорь со страдальческой гримасой на лице.
Хватает княжеская длань бедолашного смерда за грудки, приближает к глазам…
И опять — будто лазером из другого мира: «Так это ж… тренеров любимец, давний дружок по командным разборкам, самый что ни на есть Егор Конюхов! Давненько не виделись!»
Видит толпа: княжеский лоб пополам морщиной сечется, обветренные губы кривятся в ярости:
— Падаль! — толкая ногой конюха в сугроб, князь кличет слугу: — А ну, бери бадейные багры да с молодцами вырище шабарьте!
Уже на второй закид подцепили холопы комьё шмоток — человечьих небось. Из полыньи тянулись-рвались крюками под тяжестью рокового груза…
За ними, страшно сказать, двоих утопленников выловили. Заохали-запричитали от зрелища бабы — опознали подельщиков: братья Шевардины — как есть они. И ведь не лихие были вроде, а что ягнята-сосунки по весне — домашние, слухняные. Да вот связались они с конюшим, чтоб ему пусто было — за тем давно уж худые делишки водились…
Завыла толпа, до расправ жадная, кровавую потеху чуя.
Крутит верная стража конюшему руки, звенят топоры острые. Чтоб не орал, не визжал, аки кабан резаный, кляп тряпичный злодею в глотку суют, как раз меж щек мясистых. Безвинного же детину с миром ослобоняют, хмельным медом для согреву потчуют.
Следит удалой палач за владыкой своим. Бешено вращает бычьими глазами налитыми, вопрошает будто: не пора ли уж теперь благословенное кровопролитие вершить?
Грезится ему лезвие, входящее, как в масло, в шею упитанную.
— Да здравствует князь-благодетель, князь беспощадный! — режет тишину тонкий голос — и вслед как по команде заухало, загудело, зарычало:
— Вели казнить душегубца!
Безмолвствует князь. В воспаленные бессонной ночью глаза словно кто пригоршню песка кинул… Через опущенные ресницы, словно живые, порешенные убийцами княжата предстают. Жена Евпраксиньюшка, за ночь поседевшая, к мужниной душе в горе прижимается.
«Изрубить, погубить, уничтожить!» — плещется в груди гневно, кровью бьется в виски.
Сердце, словно пронзенное змеиным жалом и до последней кровушки высосанное, твердеет камнем. Не морозный воздух, а болотный ядовитый дух отравою в нутро входит.
«Убью-ю!!! — пользуясь властью своею, богом мне данною!»
Падает тут взгляд княжий на детей конюшего, что рядком в онучах, а которые во снегу, считай, и босыми стоят. Побегами липки замерли округ матери-ели, за ее юбку держатся. Ванютка, старшой, умница, другой год в писарях ходит, поменьше — расторопный да сметливый — в служках бегает; трое прочих от горшка два вершка, один сопливей другого, то ли мужеского, то ли женского полу — не поймешь за малостью.
Знамо дело, батьку истребить — по миру их пустить. Как иначе?..
Да не в том суть, что без них не обойтись, а в том, что одним ударом он, князь, под корень все племя душегубское изводит, как отродясь и принято.
Ладно все вроде, да не может Игорь отмашку на казнь ворога дать. Веки, чугуном налитые, не поднимаются.
Ноги в землю вросли. Меч, отцом дарованный, вниз тянет.
Боярская рука тяжело плечо давит… ох, тяжело. Душа противится, и удушливый комок вдругорядь поперек горла становится.
«Следы на воде, следы на воде…» — стучит в уши, нет — бьет вечевым колоколом в виски…
…И под исступленный вздох толпы, под взлет дикого воронья падает тело князя мудрого, князя справедливого на руки слуг верных… Последнее, что видится, — белый, не замаранный кровью снег. Чистое поле — до самого краю, до самого елово-зубчатого обода, обрывающего падение снежного неба…
…Завьюжил, закуролесил диковинный мир перед глазами… и вот остановился, замер на памятной черте: у кованых воротец вблизи скобяной лавки — и удивительный старик с пытливой улыбкой приближает к Игорю доброе лицо.
— Не понравилось тебе быть великим, смотрю я? — усмехается. — Властителем всесильным, властелином безграничным — не захотел?..
В ответ Игорь лишь невразумительно мычит и мотает головой. Он, необъяснимо перенесенный в прошлое, возвращенный неведомой силой в настоящее, никак не может прийти в себя. Бледный, стоит, вцепившись в ажурную решетку…
Только что свершил важное открытие: ни за какие посулы миллионные не стал бы он проливать кровь человека, пусть даже врага своего.
Что это?! Значит ли это, что он никудышный слизняк, неспособный защитить себя и родичей своих? Воспользоваться властью — за ради справедливости, на пользу себе или людям, всего рода людского?..
— Ты мог бы построить красивейший город, расширить границы своего государства, мог бы принести культуру в свою страну… войти в историю на веки вечные… — безжалостно пытает старик.
Игорь хватается за голову. Да, все это он мог, но не сделал. Почему?!
Да потому лишь, что не захотел обездолить малолетних детей… не захотел обагрить снег жгучей кровью возмездия… Он ничтожество, тварь дрожащая, предатель потомков своих…
Что постыднее может быть?.. Святое писание учит: «и мытари любят ближних своих»… Любят и не сдают ворогу на поругание…
…А старик все говорил и говорил… Однако странный голос уже не ранил. Напротив, объяснял и умиротворял.
— Птицы весной прилетают с юга, и каждая находит свое, принадлежащее ей место: и худые птицы, и сильные. Ни одна не пытается согнать другую и занять лучшее место, но каждая довольствуется своим уделом. Люди же слабы, и если кто сотворит им зло, то хотят его поглотить и поскорее пролить кровь его. Знай: убей князь Егошку — не было б пути путного у племени в семи поколениях…
А ты… сотворил добро и отогнал зло — и живи теперь во веки веков в потомках своих…
По мере того как сознание укреплялось, юноша прислушивался к словам старца все внимательнее.
—…Можно пройти огонь, воду и медные трубы, собрать несметные сокровища, но не оставить следа на воде — вечного, истинного следа. То, что сделано ради славы и только, обречено на погибель. Разрушена вавилонская башня, уничтожена могучая Троя, разгромлены грозные империи… Лишь незаметное, искреннее деяние, тихое слово… да-да, тихое, как слабый вздох… оставляют ничем не стираемый след…
«Слабый вздох… неужели?»
…Игорю мерещится бледное лицо пассажирки автобуса. Он ясно помнит дрожащие ладони, принимающие сто рублей — остаток стипендии… Она ни о чем не просила, просто поведала незамысловатую историю жизни несчастного сына… А потерявшаяся овчарка? Ее бурный восторг при встрече с хозяином через неделю!
Лишь глядящему с неба доподлинно известно, скольких хлопот и терпения стоило Игорю соединить разъединенные души…
А вот… на улице пожилая женщина растерянно подносит руки к голове и встревожено спрашивает: «Почему все на меня смотрят? Почему? Что, мне — шапка не идет? Я купила ее вчера по дешевке…». «Не волнуйтесь, идет! — отвечает Игорь сходу, но искренно. — Просто любуются все вами, вашей красотой!»
«Солнышко! Солнышко!» — слышит он вслед благодарные слова…
Будто кадр за кадром проходили эпизоды перед внутренним взором юноши… И тут осенило, все встало на свои места!
Каждый шаг, каждое слово, каждый жест и взгляд любого человека — это событие. И оно может изменить баланс добра и зла в мире. И если ты совершаешь деяние по зову сердца, по простоте душевной, забывая о похвале, выгоде и благодарности, то мир делается на капельку лучше. И от того, к примеру, как он, Игорь, сейчас сделает свой нехитрый репортаж о рядовой встрече деятелей искусства, — даже от этого малого дела, но выполненного с тщанием и усердием, зависит гармония и благополучие вокруг.
Голос мудрого старца журчал меж тем как ручей:
—…и сама земля наша на водах положена… Зверей различных и птиц, и рыб водичка питает… Она везде: в воздухе, земле, крови, нервах, мыслях, чувствах. Она — животворная жидкость, она — согревающий снег, она — защищающий лед.
Она ведает и отделяет: тленное от вечного, ложное от истинного, реальное от иллюзии. И каждому человеку дана счастливая возможность расписаться на ней своим проникнутым любовью поступком. Не все откликаются на зов воды, ведь он очень тихий. Скажу тебе: пусть забудутся наши имена, но именно мы, — пишущие на воде, — одолеем стоглавого змия зла. Малым деянием спасем душу саму.
Старец смолк, затем спросил ласково:
— Понял ли ты теперь, сынок, что значит следы на воде?
— Понял, учитель, — ответил Игорь, обретая суть. — Они смывают кровь… Кровь на снегу…
— И именно поэтому они вечны, — подытожил удивительный старик. Непостижимым образом он вновь возвратил себе непритязательный вид стесненного в средствах человека. — Однако вам пора.
Но Игорю не хотелось расставаться со стариком.
— Спасибо, учитель, и… пойдемте вместе, — предложил он, — пойдемте вместе со мной!
— Да нет. — Таинственный незнакомец взглянул на Игоря понимающими глазами. — У меня дело…
И огорченный Игорь, не спрашивая больше ни о чем, повернулся и, не прощаясь, вошел, наконец, в дверь…
Упрямство, упрямство… Все-то нам кажется, что сущее, вращаясь по магическому кругу, повторится…
Проходя по лабиринту узких коридоров служебной части театра, поднимаясь вверх по крученым лестницам, Игорь заглядывал в открытые двери помещений. Видел людей разного облика, в разной — нового и старого покроя — одежде… Как не похожи они на встреченного на улице человека!
В конце одного из переходов юноша чуть не налетает на стремительно приближающегося воина. Стараясь увернуться, чуть ли не сшибает напольное зеркало. Осознав ошибку, всматривается в свое отражение.
Брови насуплены, в глазах — огонь… Агрессивные черты, незамеченные прежде, поражают. Всего полчаса побыть воителем — и на тебе! Самого себя не узнать! Меч в руки — и на коня!
Воистину, ничто не проходит бесследно…
Оттого, видимо, что Игорь резко останавливается, из-под прижатой к телу руки что-то вываливается и падает с глухим звуком. На полу лежит раскрытая книжица в тисненом золотом кожаном переплете.
«Послушайте мене: еще не всего приимете, то половину», — по слогам читает Игорь кириллицу на истертой странице.
На обложке автором значится Великий Князь земли Русской — Владимир Мономах…
И вот Игорь приоткрывает массивную дверь в Большой зал.
…В канареечного цвета шикарном смокинге хорошо поставленным голосом, сопровождая речь отточенными жестами, общается вальяжный докладчик с аудиторией. Он вошел недавно, так как пристраивает роскошную шубу рядышком с концертным фоно и… знакомую синюю накидку.
— Признаться, я никогда прежде не видывал подобных типажей… Множество внезапных аллюзий потрясло мое воображение и задержало меня на несколько минут. Надеюсь, вы поймете и простите мне мое опоздание…
Зал отвечает великодушными аплодисментами.
— Итак, — поднимает докладчик указательный палец, — мы потеряли ровно двадцать одну минуту и сейчас интенсивнейшей работой постараемся залатать брешь в нашем регламенте… Тема сегодняшней беседы: «Точность в определении времени в прошлом и настоящем».
Нигде: ни на стенах, ни на руке докладчика — часов Игорь не увидел. Однако на кулисе сбоку явственно проступил абрис фигуры с воздетым перстом и старообразной накидке. Очертания этого типа показались юноше странно знакомыми. Пальцы нашли кнопку фотоаппарата…
Включились софиты — и тень растаяла.
…Странного старичка Игорь больше никогда не встречал. Да и не привиделся ли тот в плотной пелене снегопада?..
Но книжица в кожаном переплете с золотым позументом хранит память об удивительной встрече и событиях, связанных с ней. Вензеля старинных букв все так же сплетаются в отеческое послание великого князя потомкам своим:
«Уклонися от зла, створи добре, взищи мира и пожени, и живи в векы века… како птица небесныя изъ ирья идутъ, и первое, въ наши руце, и не ставятся на одиной земли, но и сильныя и худыя идутъ по всемъ землямъ…»
И, кажется, расходятся от загадочной кириллицы круги— от литер и от словечка каждого — как от следов по воде, рать целая. Так велико их множество, что на душе радостно и спокойно делается, а мозг и рука жаждут свершений.
Видится Игорю воочию, как много людей отважилось шагнуть на зыбкую поверхность, чтобы вослед идущим довелось легко продолжить путь по воде — пусть и начатый другими.
А с настенного фото несовременный силуэт с поднятым указательным пальцем в такт посланию заговорщицки шлет Игорю таинственный знак.
Где-то рядом льется тихая музыка с тишайшими словами:
Это след на воде
Или просто любовь,
Только где-то нигде
Он появится вновь —
Тот след на воде
Шагов по воде…
(группа «Лицей»)
Об авторе:
Надежда Бек. Рассказ «След Мономаха» начинается с педантичного описания реального события. Середина фантастична, но концовка вновь соответствует реальности, включая документальное цитирование слов великого князя.
В 2013 г. вышел сборник фантастики под названием «ЭлектроЦарь и Иван Царевич». Вспомнив детское обещание стать писателем для детей, Надежда написала книгу в стихах «Ищет Африку Считарик»(2015 г.), где объединила образовательный компонент с приключенческим.
Готова к изданию повесть «Спасение пандерихтиды» и детский роман-утопия для школьников «Три витка украденного лета».
Печатала статьи, стихи и рассказы в газетах, сборниках, альманахах и журналах.
Награждена медалями М.Ю. Лермонтова и Адама Мицкевича.
