Гуси-лебеди
Над жнивьем с хлебами, по жребию,
В неба синь понеслись гуси-лебеди,
На крыла положив годы ношею,
И исчезло вдали мое прошлое.
Гоготали, плескались, аж до ночи,
Грусть-тоску у реки напророчили.
Дом теперь мой – закрытый ставнями,
Поднялись в горизонт и растаяли.
А в воде, по дну, звонкой россыпью
Отразилось в реке все хорошее.
Водой ключевой не сдержать мне их,
Махну вслед рукой: «Прощавайте, эх!»
Понимает, притих лист березовый,
Отвернусь, смахну жáли я слезливо.
Грусть-тоску мне внесла, улетая,
Прошлых дней быстрокрылая стая.
Шлепают капли по лужам
Шлепают капли по лужам,
День серый бредет не спеша.
Сдается, что больше не нужен,
И вроде застыла душа.
Думы о прошлом все кружат
В сомнениях: а так ли жил?
И, может быть, прожил хуже,
Чем должен был ты прожить!
Мысль бьется – то критик разбужен –
В линялых за годы глазах.
Жара глубоко в них и стужа,
Невзгоды и радость в слезах.
А руки в морщинах сжаты –
Участники трудных лет.
Тяжелый вздох человека:
Оставил ли в жизни след?
Но внук разогнал сомненья,
С любовью глядя в глаза:
Дедуля, меняй настроенье,
Ведь нам без тебя нельзя.
Гони прочь печальные грезы,
С чего ты такой самоед?
Во взгляде мелькнули слезы…
Он нежно поправил плед.
Домик надежды
Лес осенний манил нас грибами.
Где-то пахло кострами, мхами,
Там листву кто-то сжег в огороде.
Мы бродили. Мы ведь на природе.
И руками костлявыми – ветками –
Нас деревья царапали, метили.
С листьев тех, что еще осыпались,
Краски яркие, сочные спали.
Рвано тучи пестрели, старели.
Потерялась осенняя прелесть.
От болот потянулась сырость.
Вот зачем, скажите на милость?
Грустный, зябкий денек осенний.
Небо стало бесцветным и серым.
Пни стоят – эти бюсты деревьям.
Слышен лай с недалекой деревни.
Вдруг, как сказка, – дом на опушке.
Брошен кем-то. В доме игрушки.
Темных окон глазницы с тайной.
Неухоженный дом и странный.
Закрывал лес глаз любопытный,
Чтоб не видели домик скрытный.
Много лет дом стоял одиноко,
И опасность прошла мимо, боком.
Пахло пылью, сладким, скисшим,
Перезревших яблок подгнивших.
В доме книги на полке пылились.
Печь старинная будто теплилась.
Шкаф, посуда, стол и слой пыли.
Свечи огарки в углу сохранили.
Фортепьяно и клавиши в дреме
Тепло рук позабыли. Не помнят.
Его жизнь в череде фотографий:
В костюме юнец, девица в платье.
У елки, от счастья словно сгорая,
Детишки подарки свои разбирают.
Дом, а ты кто? Кто твой хозяин?
Как сохранила года твои память?
И где мужчина на фото, с усами?
Что стало с милой, в капоре, дамой?
Он закряхтел, молча глядя за нами
С образов и зеркал в дивных рамах.
Подумал: «Коли я им подвернулся,
То малыши может к елке вернутся?
А вдруг зажгут на веранде свечи,
А фортепиано сыграет под вечер?
И под звуки старинного вальса
Я смогу всю ночь наслаждаться».
Средь берез нет призраков – слезы.
Живы в доме мечты, мысли, грезы…
Все вернется – теплилась надежда:
На опушке жить будут, как прежде.
Пусть в ларце сохранится открытка.
Пусть у дома дверь будет открыта.
Мы не вправе здесь разместиться.
Верно, тех ждет, на фото чьи лица.
Непогода
Ты снова пеленой угрюмой, дождь,
Барабанишь в сердце мелко дробью.
И словно песню заунывную поешь.
Я пожелаю непогоде: «На здоровье!»
С водой небесною смешается слеза,
Чтоб на лице была невидима она.
Так капли грусти спрятала гроза,
А согреваешь ты меня одна, одна.
Я песни не хочу, ни танца, ни вина,
Средь кутерьмы нужна мне тишина.
Вздыхаю грустно, всхлипывая в снах,
Как будто душу мою выпили до дна.
Попутчик
Влюбилась впервые внучка…
К бабуле: «Ты мне подскажи,
Узнать как: любовь настоящая?
Она навсегда? На всю жизнь?»
В день выходной смеркалось.
А внучка все вновь и вновь,
И бабушка с ней вспоминала
Про юность свою, и любовь.
«Довелось полуторкой ехать
Мне к дому с мест городских.
А в кузов подсел попутчик,
Сел рядом со мной. Притих.
Усталостью будто подкошена –
К нему на плечо: сон сморил.
Уснула. Попутчик заботливо
От ветра с дождем прикрыл.
Дорогой случилась травма.
Кровь густо текла по руке
С разорванной кожи в траву.
Меня не тревожил. Терпел.
Бледнело лицо у попутчика –
Красивое, с тенью усталой.
Будить не хотел он, внучка,
Жалел. А мне сладко спалось.
Я, внучка, тогда еще поняла:
Любовь – не слова восхищения.
Любовь, когда настоящая, –
В заботе, защите, терпении.
С горы и на гору шла не одна.
Детишек мы вместе растили.
Бывало, что чаша горем полна,
Мы с ивой в печали были.
Годы порою жестокие к нам,
Не все мы становимся лучше.
В жизни моей любимым стал
Твой дед, дорогой мой попутчик.
Как объяснить тебе, дорогая,
Была ли любовь настоящей?
Сегодня точно я знаю одно –
Попутчик стал моим счастьем.
За мужем я…
Я замужем, мама. Не скрою,
Защита, любовь там и нежность.
За прочной кирпичной стеною –
Опора мой муж мне и крепость.
За мужем, мам, как за горою –
Защита от бурь мне и ветра.
Мечом со щитом он закроет.
Мы – пара гнедых и резвых.
Он зонт надо мной и семьею.
Исчезли проблемы о сыне.
Теплом и плащом прикроет,
Когда мы на снежной вершине.
Ценю и храню я верность.
Друг друга заботой лечим.
Я чувствую радость покоя,
Когда обнимает за плечи.
Я счастлива с ним без края.
В восторге я, что желанна.
Горда тем, что бед не знаю.
За мужем я, замужем, мама.
Я поняла, мама, без мужа,
Живешь, что трава у дороги.
Любой, и в жару и стужу,
Захочет кто, вытрет ноги.
А если совет мне нужен,
Так я обращаюсь к Богу.
Пусть жизнь суетой закружит,
Был бы со мной он в дороге.
Носочек
Пинеток следы метелкой смело.
Далёко детство с помпоном ушло.
Начало дорожки, у края мосточка
Хлопочут о чем-то мама и дочка.
Жизнь, родная, как этот носочек,
Связанный мягко или с комочком.
Порою и внешне очень красивый
Вызывает у нас ту же брезгливость.
Длинным бывает или коротким,
Носим его мы теплым, холодным,
Колючим до зуда, тесным и узким.
Обувь наденешь – давит союзка.
Бывает, что связан из нит дорогих.
Бывает – из ниточек проще простых.
И за петелькой петельку мы сами
Вяжем, как можем, а носим годами.
Что связано в жизни, то и получим.
Знаю, в судьбе есть удача и случай,
Но чтобы дела совпадали с мечтами,
Все делай удобно, своими руками.
Мамы
Много мгновений прекрасных:
Радуга в дождь летом ясным,
Загадочным чудным сияньем
Сполох на Севере Крайнем.
Строкою на чистой странице
Снег пушистый ровно ложится.
Заря поутру, выплеск вулкана.
И чудеса в становлении мамой.
Мамы глаза светятся счастьем,
Светлым, теплым и настоящим.
Она, посвященная в знание тайны,
Будто звезда далеким мерцаньем.
За этой фразой, внешне красивой,
Недосып, усталость, и нет силы.
От зари до зари – много работы,
Словно сугробы наносит заботы.
Ночью ей не до звездного неба,
Космос далекий – его тоже нету.
А радуга есть – так грязь на дороге,
И тротуарами снег не от Бога.
Часто зовут детей «цветы жизни»,
Только они не с полей живописных.
Как трудно растить детей, долго,
И только мамы, мамочки могут.
Да, много раз пожелтеют березы,
Усталость уйдет, уйдут и их слезы.
Вот подрастут незаметно сыночки.
Мамы, вы бабушки. Мамами – дочки.
Все мы веками поем дифирамбы
Линам, Мариям, Ленам, Оксанам.
Будьте же счастливы, самые-самые…
Все, кого звали, и звать будут «мама».
Счастье любит тишину
Колокольни набатом звучали,
Вулкан – изверженьем, грохотом.
Как молнии в грозы метались
Угрозы бедой быть прóклятым.
Злосчастье хулой распирало
В глубину, высоту, ширину.
А счастье, зардевшись, сказало:
«А я так люблю тишину…»
Злосчастье грозило опалой.
Здоровье. Кнут. Нагоняй.
И мозги промыть обещало,
Еще травмы, штрафы, пеня.
Бранилось и детям грозило
Кару наслать, чуму и войну.
А счастье, светясь, повторило:
«Я все же люблю тишину».
Счастье с любовью в обнимку
Ушли в тишину. Не слыхать.
Осталось злосчастье в дымке
На таких, как само, кричать.
Хочу не бытия…
Дорогой мы идем, где полно страданий,
На ней с лихвою горя, обиды, слез и мук.
За серой пеленой прекрасных нет желаний:
Быт и борьба с рутиной у утомленных рук.
Хочу не бытия, где склоки и скандалы,
А душе высокой с овцы паршивой клок.
Желаю, чтобы приятно лира зазвучала
И музыка в ладу, стихи из чудных строк.
К великому – любовь из закутков сознанья,
От красоты творений, я к остальному глух.
И не в почете слава, награды, титул, званья,
А ценится искусства великий вечный дух.
Все же найду тропу я, плутая мирозданьем,
Ошибка с озареньем в нем гения создаст.
Приобрету я опыт, я получу все знанья,
Чтобы стихом чудесным радовать мне вас.
Уеду в тишину…
Я в тишину уеду вскоре – в поле.
Я там услышу шум колосьев моря
И жаворонка утром чудо-песню.
Поутру я жалею, что не сельский.
Я в тишину уеду на неделю, к лесу.
Стволы трещат угрозой – они треснут.
А веток скрип – как скрип худой телеги.
Кружится голова. Жалею, что не егерь.
Я в тишину по серпантину еду в горы.
Там птичий царь меня окинет взором.
Он в синеве, кто выше – с пиком спорит.
Мне на вершине жалко, что не горец.
Уеду я туда, где мне не слышно речи.
Не будут там назначены мне встречи.
Нет суеты, в душе мне станет легче,
Рутину скину и расправлю свои плечи.
Там позабуду шум торговых точек,
Гул улицы, прохожих крик средь ночи.
А пожалею об одном: нет рядом дочки,
Не увидит, как стихов родятся строчки.
Бумагу белую я в тишину беру с собою.
Пусть ветер, дождь, пускай пишу водою,
И в ливень сотворю я много сочинений.
Домой вернусь, а там без изменений…
Любовь есть
Любовь есть. Нами изведано.
Но пути к ней порою с бедами.
Чистая, первая, безответная,
Воскрешающая и беззаветная.
И на плаху, в костер ведущая
Или страстью одной живущая.
Превозносила она и губила,
На краю, у черты дала силу.
То бездумная, трудная, вечная,
Неземная, в счастье беспечная.
Несчастливая, странная, тайная,
Безрассудная, часто в желаниях.
А моя – бесшабашно-манящая,
Осужденная всеми, пропащая,
И греховно-запретная, падшая,
Ты любовь моя – настоящая.
Слезы и дождь
Улицей дождь, ручьи потекли,
Как слезами щека умылась.
Сквозняк-ветерок нетороплив,
Он с солнцем высушит сырость.
Дуновением ветра качнуло листву
И капли в садках за оградой.
Ресницы с глаз смахнули слезу,
Яснее, теплей стали взгляды.
Только окончится летний дождь –
В природе становится тише.
А тот, кто слезу способен ронять,
Тот душою становится чище.
Костры обещаний
Ритмами горечи, болью пропитано,
Сердце стонало кровью в груди.
Те слова тихие, там, под ракитами:
«Ты ко мне больше не приходи».
А грозди огнем на ветках калин
Горели костром обещаний.
Не мог этот миг, в котором один,
Душою принять день прощаний.
Вспыхнет во мне, как искры пустые,
Надежда – костры не все догорят.
Слова ни о чем, как в судьбе запятые:
«Давай мы останемся просто друзья».
Вьюга забрала друга…
Стужей зима по пригорку,
А сердце закрыло коркой.
Тонут в воде крики стаи:
Отлетает на юг, прощаясь.
На ветках алмазом иней.
Была у меня всех любимей.
Запутала вьюга – не стало.
И друг был, и друга забрала.
Мне душу накрыло стылым,
А я был и лучшим, и милым.
Холод повеял лжи и обмана.
Петь песни мне будут бураны.
Тропы все замело в округе,
Зимы мне не в радость заслуги.
Темных туч хоровод по кругу.
Потерял я любимую с другом.
Для меня небеса цвета грусти
И мерзнут сосульками чувства.
В ночь грязь порошей украсит,
Пожелаю я прошлому счастья.
Больно, горько в душе. Уезжаю.
А снежинки летают все, тают.
Уйдут холода. И виновны ли зимы,
Если предали друг с любимой?
О поэтах-самоучках
Пишу вирши, частушки,
И пусть я самоучка,
Творю уже, как Пушкин,
Уверен только – лучше.
Звук рифм ласкает уши,
А также слог могучий.
В «союзах» талант душат
И не желают слушать.
В издательствах копуши,
Тираж у книг ничтожен.
Считают там «чинуши»:
Издаться сам я должен.
И критики в пивнушке
Мне нагоняют стужу.
Речи мои к заблудшим
Лишь мне тревожат душу.
И умным, и активным
Ведь мало кто поможет,
А совесть метромана
За качество не гложет.
Иной раз и в «шедеврах»
Торчат таланта уши.
Малоизвестный автор –
Скажи, кому он нужен?
Не те масштабы опыта
На творческих дорогах.
Познанья полушепотом
И с интеллектом плохо.
На грош напор, упорства,
В себе видят пророка.
Талант не разовьется сам,
Пусть даже дан от Бога.
Таланты ведь не мусор
В избенке, за порогом.
Тут можно оконфузить
И то, что есть, немного.
Поможет Божья благодать,
Но только трудолюбием
Можно увидеть и раздать
Миру жизнелюбие.
Рву и пишу…
Пишу, пока сердце мое не седоусо,
Не взяла бы над ним верх робость.
Мну страницы и рифмы в мусор,
Листов смятых по урнам пробы.
Рву в корзины строки и фразы.
Зазвучат стихи славно, может.
В них порой и корявость грязью,
А в нерваных стих ладно сложен.
И в сердцах заявлю: «Божья мать!
Неужели в раю дел вам мало?
Это надо в утиль сколько отдать,
Чтоб строфа в стихе размышляла?»
Вот когда предстану пред Богом,
Там изреку, чтоб себя оправдать.
Мысль тереблю и мудрое в слоги,
Но не все получилось мне написать.
Параллельный мир
Стою на поляне в дубраве,
Где Лермонтов кровь пролил.
Мыслю: он после расправы
Ушел в параллельный мир.
Факт, что он есть, не доказан.
Но так не должно же быть,
Чтоб жить оставались мрази,
Оборвавшие гения нить.
Хочу в их мире, под сенью,
Чтоб жил, любил и творил
Пушкин, Рылеев, Есенин
И Лермонтов Михаил.
Надеюсь, что рано ушедший
Советского времени Бог –
С гитарой творит Высоцкий,
Маяковский чеканит слог.
И много русских поэтов,
Зачитанных здесь до дыр,
Пусть не про наш напишут –
Про их, параллельный мир.
Неужто же правда это,
Что смерть забирает всех
Лучших, в ком сердце – светоч,
Кого и там ждет успех!
Пускай не надеются те, кто
Смог строки в душе сгубить
На плахах да в кабинетах, –
Господь не сможет простить.
Не ждут их лучи из света
И теплый, радостный миг.
А серый и затхлый мир этот –
Не тот параллельный мир.
Оставляю дверь открытой…
Все чаще дверь оставляю открытой,
Надеясь, что муза зайдет просто так.
Ведь муза редко бывает сытой,
Что взять с графоманов ей и писак?
Тлеет надежда создать что-то лучше.
Нет, не прославиться мне, просто так.
Затасканных рифм да юмор нежгучий,
А чего еще ждать от виршей марак?
Надеюсь, дождусь: войдет в мои двери
Дочь Зевса и сядет со мной просто так.
«Ты не бездарность», – мне скажет. Поверю.
Может, и «чайник», но искренний. Факт.
Ордена и сонеты
В сем поэтическом мире
Рвутся вперед новички!
И вот под грустную лиру
Меняют рубли на значки.
Дипломы, призы, букеты,
Медали на грудь, ордена.
В тщеславии стимул поэта,
Похвала – вот его слабина.
Он со «слабинкою» дружит.
Узнает о нем вся страна –
Так стимул поэту нужен!
Так оценка сонетов важна!
Стихи же выкажут правду
Тихой печально струной.
Не наградами мерить надо,
Им оценка монетой другой.
Но в душе оседает отрада:
В сумме, посланной мной,
Заложена чья-то зарплата
И импульс поэтам порой.
Украине от Крыма
В боях с янычарами шашки ломая,
Всем от угрозы защитником стал я.
«Под турком» был, общим и нашим,
Но душой никогда не был я «вашим».
Думой о братстве, с извечной мечтою,
Подарили мое, все залитое кровью.
Хотелось бы курс на морские просторы,
А мне – пыль в дороге да вечные споры.
Черным вспаханным полем неволясь,
Мечталось о ветре в лицо, чтобы вкус соли.
Шторм мне милее, над ним буревестник,
Но мне в ответ – мелодичные песни.
Только смотреть вдаль – мне этого мало,
Мне бы борта просолить, а не сало.
Мне ни к чему ваш заветный кабанчик,
Не гусей я люблю, роднее мне чайки.
Мне ни к чему сад вишневый нестарый
И вышиванка, ваш гопак в шароварах.
В радость мне палуб надраянных глянец,
Китель да кортик и «Яблочко» танец.
Еще нынче курс: нагадить бы русскому,
Глазами туда, кружевные где трусики.
Для себя наготовить яства с закусками,
И под горилку о дрязгах, что с русскими.
Жаль мне невинных. Им-то достанется.
Кто-то уйдет, кто-то к вам, кто останется.
А я, нашу жизнь с тобой вспоминая,
Впредь жить у мачехи все ж не желаю.
И с кораблей под Андреевским флагом
Скажу: «Вспомните вы еще нашу „общагу“!»
Вот вам гудок, длинный, прощальный.
Я к матери родной, к многострадальной.
Мы здесь не нужны
Уезжайте из грустной страны,
Мы, друзья, никому не нужны.
Думы, мысли, планы на жизнь
Вам свои же не очень важны.
Не будут счастье вам ваше искать,
Будут наверх бездарей брать.
Тут не нужны и ваши идеи.
Нет интереса к вашему мненью.
Не станут удобно делать для вас.
И взгляды свои нельзя без прикрас.
Не спешите, навстречу делая шаг,
А вдогонку помчите, будут мешать.
Видите писано: «Общество с вами».
Точно и верно, но только словами.
Написали – забыли. Альфа с омегой.
Ушедшие из жизни тут вам коллеги.
Вот такая выходит рутинная жизнь.
Государство важно, а мы не нужны.
Езжайте с надеждою. Жгите мосты.
Детям поручишь – ждать будут, как ты.
Коллапс в порту
Тут вездесущие газетчики прознали:
Зарплату ныне грузчикам в порту
С сорока пяти до двухсот приподняли.
Знать прижа-а-ало тех, кто не в поту.
И надо же, пять менеджеров взяли
Да убрали из-за жестких передряг.
Их «скромную» зарплату раскидали
Двум тысячам простых топ-работяг.
А прежде, мол, и денег не хватало,
И коллапс был с багажом не вдруг.
Но, кажется, там труд не уважали,
А чтобы его уважить, нужен кнут.
Быть во главе для уваженья мало.
Оно как ветер с полосы в порту.
А если взялся, так держи штурвалы,
И будет каждый с делом на борту.
В глубинах
Погибшим подводникам
Приказ. Нам снова в глубину.
И мы уходим к вечной мгле,
Где воды толщей плющат грунт
И в бездне давят нас во тьме.
Пусть нам Георгий принесет
Победу, гордость наших дней.
Всем тем, кто жизни отдает,
Кто принимает смерть на дне.
Надежда с воздухом уйдет.
Сегодня в водах перекос.
Пучина всех взяла и ждет,
Не глядя – адмирал, матрос.
Над этой толщей кислород.
Бездонный мрак не разогнать.
Судьба дала нам всем отвод.
Знать, этих жертв не избежать.
Мы моряки, наш долг – служить.
Кто гюйс, кто кортик – надевать!
Есть просьба к тем, кто будет жить:
В глубинах нас не забывать.
Не грозите вы Руси…
Посмотрю за океан:
Все бы силою.
Только мы им на Руси –
Кол осиновый.
Их, чертей, да разогнать,
Грозят атомом.
А нас зачем вооружать?
Нам хватит ладана.
Нам Москву легко поджечь
Да болотами,
Где кикиморой и лешим
Жуть намотана.
Без стратегий, тактик мы
За Урал зайдем,
Чтоб врагу оттель грозить,
Что в Сибирь уйдем.
Не желают целовать нам
Ноги много кто.
Чтобы к ним мы не нашли
Путь-дорогу-то.
Русь святую не тревожьте,
Будет хуже вам.
В сорок пятом пол-Европы
Отутюжено.
Ну а если на войну
Собираемся,
«Сатану» освятит поп,
Постарается.
Полетит, как надо, ввысь.
Русь прославится.
«Сатана» нашим святым
В бою нравится.
Не грозите вы России,
Не кичились бы.
Не спешите за штыки,
Берегите лбы.
Подучилось бы в Орде
Зло заморское.
Дружбу с Русью называют
Дальнозоркостью.
Но немало еще кто
С своей мерою
Очень любит пренебречь
Русской верою.
Наши ноги целовать
Будут многие,
Когда все-таки придем
К ним дорогою.
Подвывала зима, ей холодно…
Подвывала зима, ей холодно.
Лес студеный, морозы белые.
От деревьев треск стонами.
А сугробы? Ах, что наделали?
Но с порога к графину тянется,
И к картошечке, и к селедочке.
Попросила: «Мне холодненькой
Плесните стаканчик водочки».
Грачи рано домой, есть хочется.
У скворцов захват скворечников.
Соловьи все трелью по рощицам –
И запрыгало сердце кузнечиком.
А разноцветье все ближе к нам.
И, заполнив нам сердце ласкою,
Прошептала весна маем с трав:
«Поднесите-ка мне шампанское!»
Нивой хлеб золотился колосом,
И подсолнух желтел ложбиною.
На бахчах арбузы с полоскою
Женихаются с сладкой дынею.
Своим горлом пересушенным –
Загар бронзой у лета нагого –
Прохрипело: «Ох, душно мне,
Ты пивка-то налей холодного!»
Остывают лучи, греть уставшие.
Солнца тень далеко за облаком.
Здесь прохладою плечи обняты,
У пруда продувает их ветерком.
Но вот ласково, как-то вкрадчиво,
Средь опалой листвы, не в юбочке,
Стылой осенью мне предложено:
«Коньячку, может быть? По рюмочке?»
В иных странах другие климаты.
Их стабильность не сменят годы.
С туманом кудлатым, с зимами,
Те, что длятся у них по полгода.
Чудесам я дивлюсь временами.
Не родное. Душой им не близкий.
Не предложат торнадо с цунами
Ни текилы, ни рома, ни виски.
Шумели в лесу…
Зашумели лесом деревья далече,
Взмыли с кроны испуганно стаи.
С двадцатого нам будет полегче,
Теперь наша жизнь станет иная.
Ждут радикально всех перемены.
Вон, в надзорной за лесом управе
Паралич много лет, вдруг замена
лесника. Еще ему дали и право.
Волк – санитар и шеф медицины,
А на контроле голубь бумажный.
Уровень жизни стал комариный.
Доплатят за веточки. И это важно.
В лес по дрова, только подальше.
Дятлу задача в дупло достучаться.
Соснам запрет в рощи к березам.
В роще чужой нет теперь счастья.
А дуб столетний шатал головою:
Чтобы кормить, кто вырос у школы,
Налоги введут на орехи и хвою.
Просеку, видно, прорубят у елок.
Теперь обещают – будет поддержка,
А значит, взнос на бревно сухостоя,
За ветки на веник, желуди, шишки,
Сборы туристам за проходы тропою.
Вдоль той тропы, что на лощинке,
Подлесок тихо поведал синичке,
Что на опушке дрожали осинки:
Их первыми спилят на спички.
Править в лесу есть право у всех,
Кто вырос в ухоженных рощах.
А в диком лесу ждет неуспех,
Кто молча растет и не ропщет.
Ностальгия
За маревом времени, за миражами
Вспомнишь, когда зимы с снегами,
Где мирные дни и дружбы примеры,
Зарницы, дружины, строй пионеров.
Еще молодые – так красивые мамы.
Зарядка по радио утречком ранним.
А среди листьев видно днем вешним
Забуревшие ягоды первой черешни.
Малышка идет в школу с цветами,
Фартучек белый, косички с бантами.
В глазках ее: не страшно ни грамма.
И счастье – в пенале с карандашами.
Дверь открывают чужим и знакомым,
Железных дверей нет, нет домофонов.
Нет везде камер – присмотра за нами.
И редко машины скрипят тормозами.
Еще не укрыло память мглою туманов,
Пока нет нигде ненужной рекламы.
На отдых не ездим в разные страны,
И это не кажется нам еще странным.
Автомат с газировкой за три копейки,
На черно-белом – фильм про индейцев.
На дом учитель приходит проведать:
Не главное деньги, ему главное – дети.
Точно мы знали: пирамиды – на Ниле.
Скромно одеты, воду с крана все пили.
Нет связи мобильной и нет интернета,
Слова «наркотик» не слышит планета.
Дом закрывают в деревне «на слово».
«Здравствуйте» все и «Как здоровье?»
Воздуха чистого испить можно утром.
Старший там прав: опытный, мудрый.
Много там планов, есть цели и грезы,
Что мамы не будут лить в горе слезы.
Завесы исчезли. И мечтой незнакомой
Нас наше «сейчас» закружило как омут.
Горжусь…
Был коммунистом и им остаюсь,
Что б в этой жизни не сталось.
Тем, что достигли вместе, горжусь.
А ведь сделано было немало.
Я восхваляю по-прежнему труд –
Источник добра и блага.
Славным словом «товарищ» – горжусь,
Не рвал партбилет, пугаясь.
Карьерой замаран кто, тех презирал,
К краху страны не причастен.
Горжусь тем, что раз клятву давал.
Оттого нынче в жизни напасти.
Не одобрял я тупость и жадность,
Был всегда и везде, где беды.
Мечтам и помыслам предан. Горжусь.
Веру в народ не предал.
Нелепый приказ пришлось выполнять,
Возможно, что в том виновен.
Присягу священную не нарушил. Горжусь.
А придется – прочту по новой.
Голос предков
А шоссе под колеса все катится.
Не понять отчего, не знаю.
Вроде не был я здесь, а кажется,
Что земля мне вокруг родная.
Со стернею поля за посадкою,
Перелесок с высокой сосною,
Тихий голос предка загадкою:
«Был и ты тут когда-то весною».
Вот березки ждут меня в гости,
Бугорки под крестами поросшие.
Мои предки лежат на погосте,
Их домишки – кустами заросшие.
Вдоль дворов, по дедовой родине,
По зеленой траве, прокошенной,
Я к могилкам родным, ухоженным.
Помянуть мне усопших положено.
Здесь большая семья жила грезами.
Тут земля моих предков с росами.
Берег речки Ипуть, лес березовый
Звали всех нас вернуться до осени.
Впопыхах, в суете узы кровные,
Как листва пожелтевшая, сброшены.
Рвутся, словно в полоски неровные,
В поток лет. И зимой припорошено.
Только тень за высокими соснами,
Что в миру, как маяк, стоят метками.
Их виденьями светлыми, сонными,
Ориентиром в судьбе дано предками.
Каурки
А что мне года? Не стану лукавить,
Будто кукушка ленится добавить.
В памяти чаще деревенская проза:
Лето, с лошадкой работа в колхозе.
Солнышко щедро с неба палило,
Веснушками мне лицо одарило.
Выгорел волос рыжеватый за лето –
С лошадкою оба каурого цвета.
Близняшками с ней стали по масти.
Мягкие губы ее тянутся к сласти.
«Ты сухарика съешь? Я угощаю!» –
Спрошу я ее и все гриву ласкаю.
Пусть нет седла. Но то не напасти
Это разве беда для каурых по масти?
Фуфайку кладу на спину партнеру,
И пятки у ног назначены шпорой.
Рыжие космы мне путались с гривой.
Улица, рысью – мы с нею счастливые!
Мыться в пруду нет каурым запрета,
Лишь щурился глаз со слезою от ветра.
Кораблик
Брызнула радостно искры весна,
Низиной ручьи к реке зажурчали.
А расторопный, живой мальчуган
Отправил бумажный кораблик.
Оттепель звонко капелью звенит,
Снег потемневший воды прибавит.
В тельнике юный совсем капитан
Мечтой-кораблем своим правит.
Истоками быть нелегко ручейкам:
Бьются в левый берег, то в правый.
И уходил, бросив пристань с песка,
К далеким просторам кораблик.
Но путь его по ручьям не всегда
Шторма проходил, он был храбр.
Швартовался не раз к чужим берегам
Уверенный, стройный корабль.
Он с мостика лайнера страны видал,
И как волнами рушатся скалы.
Но пристань родную помнил всегда
Капитан, вдаль смотрящий устало.
Курсом на детство морской старый волк,
С трубкою, крабом пропахший, бедою,
Однажды вернулся в свой родной порт,
Чтоб кораблик поплыл вновь весною.
Я уехал в туманы…
Клен листвою шумит, с ветром споря,
Надо ли рисковать, искать горе?
Я из дома ушел утром ранним,
Я сбежал, рано скрылся в тумане.
Взяв за руку, в туман ведут грезы.
Там, в тумане, дожди ждут и грозы,
Счастье, радость, обиды и слезы,
В них порою стихи, чаще – проза.
Там друзей я терял в поле брани,
Оттого мой висок седой рано.
И грустил, и жалел я об этом,
Но со мною весна, осень, лето.
Холод зимний разгонит туманы,
Я однажды вернусь домой к маме.
Мне завидует сын у соседа,
А что я? Больше я никуда не уеду!
Двадцать пятое июня
Июнь. Число двадцать пятое.
Всем просто лето.
Погожий, теплый, ясный день
Без ветра.
Голуби спрятались стайкою в тень
И не воркуют.
С мамой по парку бежит стригунок,
Чуть балует.
Птенец из гнезда лег на крыло –
Снова попытка.
Тополь отцвел, пух не несет,
Окна открыты.
Тьма задержалась, поздно совсем.
Звезда зажигает.
Ночь коротка, и что ей успеть?
И она тает.
Та дата в июне считается нами
Днем особым.
Грусть и печаль смешались в нем
С тихим восторгом.
День тот простой нам не забыть –
Он слишком сложный.
В нем восхищенье близких, родных,
Просто прохожих.
Нам в этот день скажут впервые:
«Вы – лейтенанты».
И назовут нас по долгой привычке
Еще раз «курсанты».
В «парадках» мы, в белых перчатках –
Все разодеты.
Все непривычно, чуть-чуть суетимся,
Смущаемся где-то.
День тот – рубеж у цели с мечтой.
И нет желанней.
В последний раз мы вместе в строю
Шеренги равняем.
В деловой суете вызывают вперед.
В руки – дипломы.
Нас ждут города, ждут гарнизоны.
Мы там будем дома.
Вместе пять лет, что было у нас,
Не забываем.
И слез своих чистых не замечаем.
Да, так бывает.
Клятва на верность и расставанье.
Парни, в дорогу!
Души застыли, о будущем нашем
Сердце в тревоге.
Вот караул почетный к нам справа –
То вынос знамя.
Мы на коленях, ему приклоненных, –
Это прощанье.
Равненье на стяг, так что же, друзья,
Нас провожают.
Лица линейных со взглядами вверх
Пред нами мелькают.
Шум на трибунах, где мамы глаза.
И отцы плачут.
Чеканим в строю и звон пятаков.
Рубль «на удачу».
Нам с двадцать пятого есть интерес
К росту в карьере.
Мы с двадцать пятого, месяц шестой,
Все – офицеры.
Теперь по дорогам страной колесить
Нам очень много.
Но двадцать пятое помним всегда мы.
Ну, ей-богу.
А бывших из нас никогда не бывает –
Точно отвечу.
За погон золотой я налью себе сам
В надежде на встречи.
На волнах лени
Лень и тоска. И никак не начну
Нужным делом я заниматься.
Странно как-то попал в западню,
Прямо горе, беда, злосчастье.
Я пристыжен уже, я унижен,
Не зовется безделье страстью.
Образ жизни малоподвижен,
И природа приносит ненастья.
Нет успехов в делах моих,
Даже строки – и те серой масти.
У меня иностранный сплин,
Я тоскую по русскому счастью.
Божий свет на себя пролил,
Было принято мною причастье.
В дверь уходит тоска. Упросил.
А в окно мне удача со счастьем.
Я опять на коне. Но не творю.
Вижу, счастья во мне не в меру.
Все как надо, но в душе не горю,
Значит luck и фортуна – химеры?
Я ведь русский. Но учил языки.
Догадался: коль счастья море,
То у русских душа болит,
Мы тоскуем тогда по горю.
Злюсь на тоску: какой с нее прок?
Обозлился на светлое счастье.
Сколько можно мне между волн
В этой жизни, как мусор, болтаться?
Родную хандру прогоню и spleen.
Happiness отодвину со счастьем.
Чтобы колер в душе был не один,
Словно радуга – цвет любой масти.
Я засяду за стол, я время найду.
Заточу карандаш, вдохновлюсь я.
И дела мои как раньше пойдут,
И строчка за строчкой польются.
Цыплят по осени считают
Из молодых да ранних я,
Рост – меры три аршинные.
Стою за счастьем крайний,
С судьбой непостижимою.
Я по болоту шел, в застой.
Плевать, что сроки таяли,
Чтобы потом незнамо кто
Цыплят считать намаялись.
Пусть голова садовая,
Но в темечко целованный.
Ох, жизнь моя бедовая,
Я кем-то заколдованный.
И к осени, надеюсь я,
О чем не забывается,
(в память так заложено)
Тогда все-е-е посчитается.
И пусть подсчеты дальние
(путь к осени не близкий),
Судьба моя бедовая,
Порой – дорогой склизкою.
Там горести, там радости,
Надежды и не чаются.
А осенью, как водится,
Цыплятки сосчитаются.
По жизни лихо я прошел,
Иной раз во мне пело.
Пусть извернулся хорошо,
Но голова все ж белым.
Что-то созрело на корню,
Где даже пень горелый,
И к осени, чтобы считать,
Цыплятки все поспели.
Что я, бедовый, получил:
«Садовой» думать – мука.
Во мне лишь ногти не болят,
Тоска о прошлом, скука.
Вот-вот уж осень на носу,
Я к ней ни клят, ни мятый.
Жду. Что будет говорить
Всевышний о цыплятах.
В раю неотвратимо ждали.
Рукой взмахну архангелам.
Тут все до перышка считали
День-деньской по правилам.
К вратам придут нагие все,
Лишь осень завершается.
И я войду в них насовсем.
Цыплятки пусть считаются.
Калай, азиаты!
Вернулись домой все мы и сразу:
Казахи, таджики, киргизы, абхазы
и остальные, и кто родом с Кавказа.
Мы теперь дома, здесь родные закаты.
В паспорте русский, на русской женатый,
а сосед мне в глаза: «Нет, вы – азиаты».
Мы мать и отца уважаем, их старость,
Любим детей, проучим за шалость,
но если ругнемся, так самую малость.
Мы советских времен «шурави», из походов.
Защита России, авангард у народа,
зацепка страны для контактов у входа.
Потомки мы тех, кто был сюда сослан
Власть, дружбу крепить, ну и просто
куда-то подальше – быть русским форпостом.
До Москвы далеко, мы сродни северянам.
Опора в беде друг другу славяне
с Камчатки, Памира, Сахалина и БАМа.
Любим трудиться, в делах мы поныне.
Ни холод с жарой усталость не снимут,
ни степи, ни горы, ни барханы пустыни.
Привыкли к «жаксы» мы, а «аке» стали братом.
Друг друга приветствуем тесным контактом
и еще не забытым «Калай, азиаты!»
Одинокий пес
Спасая семью, ушел молча из стаи.
Сам, в одиночку, и выжить желая,
Уходил. Других чтоб не слушать,
Пес прижимал по-волчьему уши.
К чему был приучен, не забывая,
Нюх не терял. А, щенков обучая,
Недругов рвал жестко и в клочья.
Стали повадки похожи на волчьи.
Вздыблена холка, грозность оскала.
В прыжке был силен, семья ликовала.
И в схватках, в охоте все было мало…
Что свое не отдаст – его то угнетало.
Подросшим щенкам к осени рад он.
Уж грозный их рык за чужою оградой.
Забота у всякого, старость подкралась.
Кто ближе – лизнет, выкажет жалость.
Мелькает в глазах, там, где усталость:
«Друзья потерялись. Недолго осталось».
И, глядя порою на луну темной ночью,
Взгрустнет одиноко и взвоет по-волчьи.
Река-судьба
От небесных высот, из далека,
Меж крутых берегов потоки.
Молодые, шутя, бурлят годы,
Утром росы, эти слезы природы.
То с виною, что мучает совесть.
То за дымкой над гладью новость,
Что в тумане стал берег положе,
Еще мысль: мы не будем моложе.
Галькой берег, песочек да камни.
Полноводный поток с омутами.
Заштормит – так волна бурунами,
Но судьбы повороты все с нами.
Пролилась в рукава бесконечности,
Разлилась равниной беспечности.
Воронье у реки, мед не мазаный,
А что сеешь, то в сноп. Было ж сказано.
Берег ровный, волна уж не бьется.
Река с вечностью вскоре сольется,
Она не мелела, поднявшись высоко.
Поклон от меня ей, что не пересохла.
Я ушел из лиги покорных
Я ушел из лиги покорных,
«Я только вперед», – сказал.
Тут нет причин бесспорных,
Чтобы мне повернуть назад.
Ну, вот и все – закусил удила
И помчался тропою судьбы.
Сомнений нет. Уверен, я прав.
Кровь сочилась из рваной губы.
Говорили: в меня бес вошел.
Ты пошел без оглядки в разнос.
И от покорных зазря ты ушел:
То попала вожжа под хвост.
Ты в бутылку полез!
А моя взяла!
Свято верилось мне в правоту.
Сердце зажал, зубами скрипел.
Все не зря – я взял ту высоту.
Отскакала свое лошадка…
Отскакала свое лошадка…
Отходил в мир иной одер.
Умирать никому не сладко,
Пусть и ждал, понимая все вроде.
Уходила лошадка за реки,
Где ложбины с травою сочной
Да с водой, что ломает зубы.
Водой чистой, живой, проточной.
Вспоминала вкусную корку.
Под седлом вороного друга,
Как они сгрызли морковку
И неслись, стянув туго подпруги.
А в дому хором взвыли бабы.
Не зовутся те слезы плачем.
Столько лет она верно служила:
Член семьи, как назвать-то иначе?
Горе мыкал у стойла хозяин,
Знал: кормилицу он теряет.
Кто удел с ним теперь вспашет?
Карим глазом на землю кто взглянет?
Не хлестать и холку не гладить,
В стременах не загнать шпоры.
Без узды отходила лошадка.
Приходили беда в дом с горем.
Этой осенью…
Грустных дней дождались череду
…В рыданиях.
Ежедневно прощаются стаи
…Печальные.
И ручьев в тишине застывает
…Журчание.
Одна мысль восстает, меня жгла
…Давняя.
Этой осенью сброшены маски мои
…В крошево.
Груду планов в застывших туманах
…Брошу я.
С рук усталых свой меч передам
…С верою,
Что изменит пороша зло-беду мою
…В белое.
И цветная весна на крыле прилетит
…Нежная,
Постучится она в усталое сердце
…Надеждою.
А весенних цветов лепестки по полям
…Стелятся.
Навсегда отошел от рутинных забот
…И не верится.
Уйти бы во сне…
Вот хорошо бы уйти мне во сне.
Я все живу, все прощения чаю.
Если спросят: «Зачем это мне?»
На вопрос я отвечу: «Не знаю».
Но зачем мне о жизни молиться
Перед тем, как с нею проститься?
И вдову видеть раненой птицей,
Своих чад опечаленных лица.
А что ждать ритуальной услуги?
Попрощаюсь с товарищем, другом,
Успокою жену в грустном ложе,
Что я уверен: мы встретимся позже.
В постели тело душа покидает.
И что ожидать: закрепят врата рая?
Каяться смысл – грехи уж считают.
На что уповать, если не отвечают?
Я не хочу испытывать смелость.
Я не хочу, чтобы пить захотелось.
Если в ночи мне достанется метка,
Жалко одно – древа сломана ветка.
Свату
Картушинскому В. И.
Ты друг-товарищ, но в сто крат
Родней ты, сват, почти что брат.
Жизнь у детей одним ручьем,
Во внучке есть мое-твое.
Нам судьбы не перекроить,
Удачи крылья не схватить.
И что по прошлому тужить?
Нам тихо-мирно нужно жить.
Мы можем дни себе дарить,
От суеты себя прикрыть.
Нам о здоровье можно ныть.
А что? Не надо себе льстить.
Неплохо храмы посещать
Да внуков, внучек баловать.
И грустно голову склонить,
За все-все дни благодарить.
Нам нужно девочек любить,
Что внучками приходят жить.
И изредка, но все ж налить,
А коль пошло, то повторить.
И больше незачем грешить,
Не надо нам везде спешить.
Зачем нам подвиги вершить?
Пожары есть кому тушить.
Нам светят Божие огни,
Уют, покой – мы не одни.
В потоке этих бурных дней
Так хорошо, что не на дне.
И незачем здесь слезы лить,
О Божьем царстве говорить.
Нам парус наш не возвратить,
А стихнет шторм – то уходить.
Я сегодня потерялась
Я цвет лягушки изучала,
Листьев желтеньких нашла.
И вдруг у мамы потерялась,
А через полчаса пришла.
Все тети, нянечка искали,
И сторож в садике звала.
Чего ты, мамочка, металась?
Ведь я же все-таки нашлась.
Пусть куртку я не надевала,
Во дворе ж полно тепла.
Может, что не понимала?
Но я же рядышком была.
Игрушек я чужих не брала,
А если в чем-то не права,
То извиненья попросила
Моя шальная голова.
Мама в курточке упала
на диван, как привела.
Чего ты так переживала?
Я не пропала! Я нашлась!
Ну, обиделась сначала.
Затем простила. Поняла:
Мама рыдала и искала,
Значит, я нужна была!
Егоза
Внучке
Ждал всю неделю тебя, точно зная,
Что спросишь меня, как всегда:
«А что мне купил?» – «Все купил, ожидая,
Золотая моя егоза!»
Взрослая ты. Это ты так считаешь.
Еще ты чиста, как слеза.
Как же смешно, когда рассуждаешь,
Чудная моя егоза.
Пускай я устал, с тобою играя,
Ты носишься как стрекоза.
Но только с тобой душой я оттаял,
Дорогая моя егоза.
Ну, вам пора, вот домой собирают:
По дому бега – и туда, и назад.
Уезжать от меня никак не желает
Родная моя егоза.
Прости!
Машеньке
Дочурка моя, меня ты прости,
Что боль я к тебе допустил.
Не унять мне душевных ран
За то, что в детстве был прав.
Что не смог всегда защищать,
Мечтам дать твоим полетать.
И что порой был я строгий,
И что в осень листва под ноги.
За туманы прости и за иней,
Что не дал тебе птицы синей,
Что порой были мгла и грозы.
Ты прости за детские слезы.
И за то, что слабы мои руки,
И за горечь обиды в разлуке.
За слово «прощай» в твоей жизни,
За взгляд с немой укоризной.
Ты прости за «воды поднести»,
За мое «ты прости» – прости.
Все мы ждем за рассветом закаты,
Но года – как вода в водопаде.
Если солнце померкнет – беда.
Ты прости, что уйду навсегда.
И за все, что в жизни снести,
Прости меня, дочка, прости!
Достойный человек
Уходят в прошлое сегодняшние дни,
Мы сдабриваем их заботой, суетою…
Но помнить надо – мы здесь не одни,
И у других долги есть пред тобою.
Руководитель. Он запомнится в делах:
Очищенной дорожкой к храму, к клубу,
И где широкий путь, и где тропа мала,
Заботой к ветеранам, к людям, к дубу.
Ну, а тебе все ж выпала хорошая стезя,
Брюзжат лишь те, кто сам не ведал дел,
Кто не умел, не мог и поручить нельзя –
Все б им стенать, им склочничать удел.
Минуют, дорогой, бурля в потоке, дни.
Дела все на себя заученной повадкой,
Но для себя, себя ты каплю сохрани.
Не стоит все разбрызгать без остатка.
Оставь чуток себе душевной теплоты,
В запас для внуков отложи немного,
Оставь заботливость, любви и доброты,
Несбыточной мечтой желание дороги.
Смене пусть твоей достанутся заботы
И процветает все, куда ты сил вложил.
Не дай же Бог остаться без работы
Друзьям, семье, поселку, где ты жил.
Привычно говорим: «Есть еще здоровье».
На отдых наш уход подальше отнесли.
Нам юность прививала дух бойцовый,
Нам в семьдесят не пенсия. Держись!
COVID-19
Простая мышиная власть над людьми
Непрошеным прибыла гостем.
– Эй, COVID, слышишь, мы победим!
– Ну а мы вас пока «покосим».
Боец чистоты впереди все бежит,
Аванпост человека в здоровье,
Каждый молекул пропарен, отмыт.
«Девятнадцатый, как ты?» – «Все ровно!»
Хлоркой усыпан министр и Минздрав,
И каждый наш пальчик в мыле.
Перчатки, повязки себе повязав:
«COVID, ты как там?» – «Как жили!»
В Сибири шаманы за бубен – и бьют,
Народ же советует – банька!
А в Белоруссии сели да пьют:
Рецепт предложил сам батька.
«Вот это зараза», – главврач рассказал
Вверху эшелонам власти.
А гость из Китая вползал и вползал,
Тот слег в «Коммунарке» с напасти.
Время придет, прогресс победит,
И COVID в пробирках закроют.
Вопрос тут один, как вирус, зудит:
Чего нам то будет стоить?
Об авторе:
Родился в 1958 году. Окончил военное училище, служил
на космодроме Байконур. Подполковник запаса, ветеран труда. Член ИСП с 2018 года.
Виктор Дроздов пишет стихи с 1996 года. Вышли в свет его сборники «Между делом», «Мы вернемся», «Разогнутая дуга», «И в свете моих забот…», «Спасибо вам, ветераны». Его произведения неоднократно публиковались в журнале «Звонница», в альманахах «Российский колокол», «Любовь, похожая на сон», «Рождественская феерия», «Они сражались за Родину», «Бессмертный полк», «Форма слова», а также в тематических альманахах, посвященных 220-летию со дня рождения А. С. Пушкина.
Поэт награжден медалью «А. С. Пушкин – 220 лет», является дипломантом конкурса-премии, приуроченного ко Дню Победы, в 2019 и 2020 гг.
Виктор Дроздов проживает в городе Белгороде.
