Конец сентября
Еще зеленеют вдали тополя,
Краснотою трепещут осины.
Это значит – конец сентября,
И вечером зябко, пустынно.
Не курлычут пока журавли,
Собираясь в походные стаи.
Все – любители теплой земли,
На крыло ложиться не стали.
Чернеют за дальним бугром
Места, что недавно желтели.
Там поля, отработав сезон,
Отдохнуть от забот захотели.
Ветерок, остывший немного,
На крик стал срываться зазря.
Он опавшие листья дорогой
Метет в первый день октября.
А в душе, разогретой за лето,
Где вот-вот зеленели листочки,
Теплым днем, в паутинку одета,
С грустинкою осень хлопочет.
Лист
Сверху вниз – пожелтевший
лист.
Отшумел летний срок он –
жизнь.
Там, внизу, их таких…
разлеглись.
Каждый снова хотел бы
ввысь.
И пусть был его путь
неказист,
но душою он всегда был
чист.
Серебрист был, душист
и тенист.
Все шумел и шумел –
голосист.
Но свое, видно, все же
отвис.
Жалко только, что ветер
быстр.
Час пришел. Даже кто
Бархатист –
Все с верхушек спускаются
вниз.
Белая снежинка
Белая бабочка-льдинка,
Опускаясь с небес, летает.
Ветер кружи́т снежинку,
На руку мне села и тает.
Ладонью своей горячей
Ее поддержать мечтаю.
Но вышло-то все иначе:
Я растаять ей помогаю.
Яркая, словно картинка,
Вся долгая жизнь земная
С рождения и до сединок
Мгновениями мелькает.
Теплом своих рук горячих,
Суетясь, мы ее ускоряем.
А она, как бабочка-льдинка,
Снежинкой от нас утекает.
Селена
Под луной, где богиня Селена
Колесницу прячет весь день,
Сердцем своим откровенным
Твое сердце хочу взять в плен
Под сверкающим глазом но́чи,
Что по небу разлил мягкий свет,
Когда ты, моя лада, хохочешь,
Мне милее женщины нет.
Для меня ведешь в небе звезды,
Несешь факел горящий в руке.
Солнца дочь в ярких одеждах,
Впрягаешь блестящих коней.
С мечты сокровенной смятенье
От желаний, иллюзий, и чар,
И белых коней непременно
Я давно себя сам развенчал.
Не волнуйся, не беспокойся,
Не пугайся далекой Луны.
Плена в сердце моем не бойся,
Этот плен для тебя – мои сны.
С Антониною
Я выйду ночью синею
Под песню соловьиную
С прелестной Антониною в поля.
Там высь непостижимая,
Россыпь звезд картиною –
Словно нить мерцающих гирлянд.
Нас с этою равниной
Связало пуповиной.
Тут предков наших древняя земля.
Сердцами в ночь недлинную
Сроднимся с Антониною.
Верхушками нам машут тополя.
Ковыль шумит, качается,
Все небо удивляется,
Но изменились звезды с той весны.
Сердцами половинкою
Мы будем с Антонинкою
И общие с ней вместе видеть сны.
Уйдем мы ночью синею,
Где песня соловьиная,
Где нами была встречена заря.
С любимой Антониною
Нам ясно, мы – единое.
Мы вместе, пока звезды свет дарят.
Святые мои хлеборобы
Огонь косит поле пшеницы.
Им страшнее ве́сти нет сроду.
В погребах, подполье не спится
Мирным простым хлеборобам.
Засверкали округой зарницы,
Где война шла – горели хаты,
Полыхало от самой границы.
От сохи уходили в солдаты.
Сажа, копоть полем клубились,
Селом горе плелось, огородом.
Но фронту помочь стремились
Землепашцы мои, хлеборобы.
И притихла деревня, грустнела,
Еще детству несметно трагедий.
В черном горе дома сиротели,
Но была все же вера в победу.
Было холодно, голодно семьям,
Но как выжить – деревня знала.
Лебедою спасаясь от смерти,
Фронт плечом она подпирала.
Пусть икон о селянах не видели
И молились им в храмах чтобы.
Вы святые! Врага победители!
«Не святые» мои хлеборобы.
Коржи
Из серой муки и без дрожжей,
Пресный, полезный самый…
Не ел вкуснее, сытнее коржей,
Чем те, что пекла дома мама.
Был еще хлеб, как раз из печи
С обвисшей хрустящей коркой,
И подсластить его – сто причин,
Крупной соли посыпав горку.
Не забыта мною и русская печь,
В доме теплого хлеба запах.
Помнится и председателя речь:
«Нам обогнать надо Запад!»
Еще говорили: иной был хлеб
В войну, голодовку с половой,
Не оставляли и куска на столе,
Как сейчас иногда в столовой.
Давно уже дома хлеб не пекут,
Все пекарни учли наши вкусы.
Не видел ни разу: те, кто растил,
Чтоб черствую корку – и в мусор.
Вспомню страду, зерно на току
И как жатва идет среди ночи,
Пока нет росы, комбайны идут,
Будто в бой за хлеба кусочек
Возьмите с собою, цыгане…
Вы возьмите с собою, цыгане.
Так хочу ваш увидеть табор
И костры до рассветной рани.
Больше мне ничего и не надо.
Черноглазая смоль-цыганка
Нагадает дорог мне хороших.
Я поверю, ведь тут без обмана,
Золотую монетку ей брошу.
Все цыганки танцуют с жаром,
Распевают при лунном свете,
И над лесом звенит гитара
О цыганской любви без ответа.
В кибитке постель постелют,
А над нею – все звездное поле.
Волоса треплет вольный ветер.
Соглашусь с цыганской долей.
Я в веселье печаль приметил.
Тяжела ж ты, цыганская доля.
Потому-то и бродят по свету,
Воспевают все вольную волю.
Вы возьмите с собою, цыгане,
И, когда я вернусь в столицу,
Мне в ночи лошадиное ржанье
И запах степи будет сниться.
Время
Время над нами хохочет,
Бежит все, бежит, бежит.
Хочешь ли ты, не хочешь –
С этим приходится жить.
Секунды тикают, тикают
В когда-то модных часах.
Но те ли пути предлагают?
И мы на своих ли местах?
Крупным шагом и мелким
Ты только под стол, дитя,
А вот уже песенка спета.
Лампадки вовсю коптят.
В воду, огонь, черту в зубы,
В запах пороха, пота, коня.
Отзвучали и медные трубы,
Все ж время загнало меня.
Дай, соберусь я с мыслями.
Постой, не спеши, погоди.
Вон птицей в небе повисла
Старость и ждет впереди.
Мелким бесом,
Умыв грубой лестью раны,
Мне время ответ со спины:
«Часы переставь на “рано”,
Но у Бога все дни сочтены».
Поповка
Ивановка без Вань,
А Анновка без Ань,
В Поповке нет попа,
На храме нет креста.
Нет, не поет народ.
Какой там хоровод…
Не пахнет хлеб в печи,
Не слышен лай в ночи.
Нет стада. Нет коров.
Телег нет у дворов,
Как нет ку-ка-ре-ку.
Нет счастья мужику.
Не помнят сенокос.
Не пахнет тут навоз.
И редкий почтальон
Здесь поутру в район.
А если будет случай,
Приедут внук и внучка,
Эльвира и Альберт,
В субботу на обед.
Мне кажется пустой
Поповка в день святой.
И паутинкой грусть:
Да ты ли это, Русь?
Летело облачко
Летело облачко
Как всем привет.
Взяло, ушло к тому,
Здесь денег нет.
Кричу: «Вернись, прости!»
А эхом вслед:
«Все, разошлись пути,
Коль денег нет».
Души я струны рву –
Любовь воспеть.
Вроде была любовь,
Но денег нет.
Я мог бы подарить
Луну и звездный свет,
Еще бы мог парить,
Вот денег нет.
И я ушел к другой,
С ней деньги – бред,
Нам для любви большой –
Весь белый свет.
И мы готовы с той
Встречать рассвет.
Без денег я пустой.
Любви, жаль, нет.
Родные шаги
Вне конкурса время ушло,
Больше ждать ничего не хочу,
Кроме тихих ее шагов.
И теперь я все чаще молчу.
Без нее я – без центра круг,
И прирос, как мышца к кости́.
Я в тоске, как по пашне плуг,
Вместе мы: и вина́, и «прости».
Не всегда всем видна та связь,
Эти взгляды, дрожанье рук.
Подтвердим, если спросят нас:
«Сорок лет – это жизни крюк».
Сорок лет Моисей без гроша
Всех водил, но обрел закон.
Но и мы же смогли не спеша
«Да» и «нет» слить в один флакон.
Сросся с ней и на все готов,
Ни о ком я так не грущу.
Этот шорох родных шагов
Никогда никуда не пущу.
Как уйти…
Где-то там существует мир,
Мир тепла, любви и покоя.
В нем прощаются все грехи.
Что он есть – сомневаться не стоит.
Этот мир пеньем птиц залит.
Белый ангел над садом кру́жит.
Как уйти, все оставить тут,
Если там не бегать по лужам?
Говорят, все залил добрый свет.
Мягкий луч, голоса ниоткуда…
Невозможно нести в душе вред,
Обмануть и предать. Нет Иуды.
В нем бессмертия дан эликсир.
Зимний сад не бывает завьюжен.
Как уйти в этот дивный мир,
Если здесь ты любимым нужен?
Рассвет
Ранним утром так сладко спится,
А лохматый туман серой тучей
Над урочищем влагой клубится,
В клубах тени ползут беззвучно.
В темном доме скрип половицы:
Собирается кто-то там в город,
Разбудил еще сонную птицу,
И на трассе уже шум моторов
Слышен крик петуха за речкой,
На безлунную ночь ухнул филин.
Потянула дымком чья-то печка.
По урочищу ветер несильный
Первый лучик – солнца подарок,
И туман засверкал, заискрился,
На зеленый ковер свечкой таял,
Чтобы каплей на травы ложиться.
Гомон птиц, севших на крышу,
Разлился ручьем по подворью.
Ну а солнце все выше и выше,
И роса серебрится по взгорью.
Осеннее настроение
Холодком ветер гонит зной,
Да верхушки бросают тень.
И следы по тропинке лесной –
То до завтра уходит день.
Где-то там, за рекой, звучит
Колокольный с грустинкой звон.
Небо синим в тиши молчит,
Превращая реальность в сон.
Степь сереет, спит огород,
Вдоль обочин полег ковыль.
Уходил навсегда этот год,
Во-он за ним оседает пыль.
Белогорьем парок, как дым,
Облаков белых кучных ряд.
И струится туман над ним,
Как прошедших годов парад.
Ветер теплый закончил бег
И права передал злой родне.
Тот посыпал неспешно снег
На пестрящие летом дни.
Унесите меня, облака
Унесите меня, облака,
Где судьба была бы легка.
Помашу я рукою: пока!
Да надежда еще робка.
Уплыву я с тобою, река,
Где проблем не видны берега.
Волны точат теплый песок,
Там услышу родной голосок.
Заберите меня ввысь, ветра,
Где звезда ведет нас, мудра.
Я оттуда на землю взгляну.
Встретил там не одну весну.
И река, и ветра, облака
Промолчали. Упала рука.
Не слыхали они про таких,
У кого были б судьбы легки.
Вот что, сам ты давай, дерзай.
То, что просишь, так это рай,
И введет в него только Бог.
Право то заслужить бы смог.
Лето за бортóм
Ищет лист в желтизне покой,
Утомил на ветвях солнца зной.
Облака собрались в серый ком,
Вот сентябрь пахнул холодком.
Лодкой солнечной мы в пыли
И в лугах по ромашкам шли.
Огоньком маяка брызнет луч
Как надежда на путь средь туч.
Курсом мается яркий октябрь.
Зелень дней сплыла за моря.
За уютом, теплом тянет в дом.
Лето мимо прошло, за борто́м.
Вновь одеть в серый цвет леса –
Ноябрю цель с туманом проста,
Одиночества стылость хранить.
Поздно в осень мы часто одни.
Не грозят измененья в душе,
Все мы те же, и тот же сюжет.
Осень бы пережить как-нибудь.
Я прошу, ты со мной рядом будь.
Рисковый
Судьба связала на всю жизнь
С игрой.
Ведь был рисковый, молодой,
Шальной.
Как карта ляжет мне на стол –
Учусь.
Внутри себе твердил одно:
«Не трусь».
Судьба-злодейка в чьих руках?
Гадать.
Ведь сам не промах был тогда.
Года!
Гарантий нет, надежда есть –
Авось.
Свинья не съест, а Бог не сдаст.
Небось.
Все вторим вещие слова
Давно:
«Кто не рискует, тот не пьет.
Вино».
Надежда есть: к десятке ляжет
Туз.
А если нет, то не поднимешь
Груз.
Все, что решил, – своей рукою
Взмах.
Подняться – сам, если пуглив –
Никак.
Крутись-вертись, иди на риск.
Дерзай.
С огнем игра в жизни пустяк.
Слеза.
Презрев опасность, из окопов
Встать.
Идти ва-банк, азарт в ладони
Взять.
На карту все, дух испытать.
Рискнуть.
Опасность – пусть, переживай.
Но в путь.
Сейчас, по лезвию ушедших
Лет,
Оставлен там, за гранью фола,
След.
И вывод прост: к чему рыданья,
Стон?
Рискни хоть раз и все поставь
На кон.
Чемодан
Вот куплю себе чемодан,
Положу к себе под кровать.
Ни-ко-му я его не отдам,
Буду просто отъезда ждать.
Посмотрю, когда он открыт,
Да подумаю: «Что сложить?»
Мою память, любовь, мечты,
Ведь иное мне не захватить.
Барахло с собою не взять…
Так зачем чемодан тогда?
Мне придется тут оставлять
Все надежды, опыт, года.
Все ж куплю я себе чемодан,
Чтоб родных мне не огорчать.
Пусть лежит он пустой пока,
Буду к стенке его задвигать.
Влет проносятся жизни года,
И на прошлом поставлю крест.
Придет время – другим передам,
Благо в нем передать что есть.
Гроза
Казалось мне, давно все было,
Пришла гроза.
Казалось мне, все позабылось,
Вернуть нельзя.
Текли ручьем, застыли слезы.
А ты молчишь.
И город весь темнел от прозы,
Да низко стриж.
И твердый слог наполнен ядом
И слово сталь.
Стены домов до́лбят разряды.
Грозы удар.
А ливень хлещет струею в окна.
Стучит печаль.
И видим мы, уж все равно нам.
Немного жаль.
Слова как пули, а может, капли.
То пульс в висок.
Дождь смоет грязь и по асфальту.
В душе поток.
Ну что ж, и пусть в окне светлеет.
Ушла гроза.
В груди же камень все холоднее.
Простить нельзя.
Накатит ком обид в ту среду.
Дождливый день.
Грозы раскат вдали, как беды.
На сердце тень.
Казалось, что давно так было.
Прошла гроза.
К чему я помню, зачем мне это?
Забыть нельзя.
Березонька
У межи пожелтевшей пшеницы
Ветрище березку шатает,
Будто стройной юной девице
Ветки-косы запутать мечтает.
Сквозь листву ее лучик пробьется,
Солнца сын – солнечный зайчик.
То на ветках весельем зальется,
То по травке зеленой поскачет.
Черно-белым стволом клонится,
До земли ветки-прутья свисают.
А поодаль в роще сестрицы,
Кто распутать захочет, гадают.
И подружки советы тирадой,
Что этим погожим денечком
Ей, кудрявой, грустить не надо,
Не сорвет ветер даже листочка.
Я ж березоньке выплесну душу,
Гибкий ствол к щеке прижимая.
В шалаше зеленом из листьев
Расскажу, о чем я мечтаю.
На коленях, как пред иконой,
Расплету ее косы, печалясь.
Мои беды, невзгоды схороним.
Сохнут слезы, лились что ручьями.
А услышав про все мои боли,
В кроне шепчут листочки, свисая.
Обсуждают меня меж собою,
То одобрят, а то осуждают.
И березка кивает верхушкой,
Успокоит, что путь наш неведом.
Вот и слезы больше не душат,
Если есть изливать кому беды.
Старость
Старость…
Сердце бьется совсем по-другому,
Как-то неровно, знать, загрустило.
Прошлое тянет в обиды, как в омут,
Пронизано болью, теряются силы.
Поверишь…
У старости свой особый есть запах,
Запах тяжелой рутинной работы.
Но, видимо, все, отпряла́ свое пряха,
И мысли устали. Еще запах пота.
Есть опыт…
Проверена счастьем, испытана горем,
Изменой, враньем, потери видала.
Уйти б, избежать судьбы одинокой,
Все внукам советы старость давала.
Мечтает…
Бессонницей мысли тягостью стали,
А думы кружатся, печальные очень,
О будущем что-то, жаль, руки устали,
Зренье ослабло, и шаг уж неточен.
А знаешь…
Вот в былой суете стерлись и зубы,
Все сильней с годами слезы горчат.
Что было ей любо, кажется грубым,
Ей почесть да слава – уже не мечта.
А вывод…
Сделан не раз он о прошлых дорогах,
Про то, что ошибки проблемы нажили.
Кровью сочится, что целовано Богом.
И гложут раздумья: «Так ли прожили?»
Красив Кавказ
Тень облаков бежит кустами,
Холмы окутаны местами
Туманом-тайной о Кавказе.
И строгий ты, и такой разный.
Эльбрус прописан тут веками,
Укрытый снегом, ледниками.
В дреме потухшие вулканы,
На них глядеть можно часами.
Неповторимы твои горы,
Их неприступные просторы
Величественны и кристальны,
Зелень альпийскими лугами
В полторы тысячи версты.
Висят над пропастью мосты.
Так трудно, коль беда, спасти,
И в камнях рубят тут кресты.
Здесь, напоровшись на вершины
И во́ды в плато опрокинув,
С высот взирают облака,
Как рвет гранит поток-река.
Ледник ползет ущельем узким,
Не двинет скалы он при спуске.
Ему не хватит силы даже…
Неповторимый вид пейзажей.
А в верхней части – хвойный лес,
Оленям, сернам – мир чудес,
Еще дремучий рай звериный.
В горах так тихо и пустынно,
Чудесный редкий горный мир.
Лес бука, дуба Бог хранил.
Для пастбищ широта равнины,
Водой пропитаны обильно.
«Чиа-а», – клушица проорет
На выступе, где гнездо вьет.
Знать, где-то камышовый кот
В кустарнике добычу ждет.
Орел летит, плавно спускаясь,
И вечный снег по скалам тает.
С белых вершин, где облака,
Рекой путь начат – водопад.
На выступе, что под горами,
Козлы бодаются рогами.
К скале заснеженной припал
Красавец хищный – леопард.
Могуч, величествен для глаз,
Хребта скалистого контраст,
Где склон штурмует скалолаз, –
Вершину главную у нас.
Ну а внизу – источник вод.
Там разноликий твой народ,
Национальный колорит,
На что так падок брат-турист.
Он серпантинами по тропам
Протопает иль автостопом
У пропасти сойдет на шепот,
Чтоб в восхищении похлопать.
В сказаньях веет стариной,
Легенды красят образ твой,
Окутав горы серой мглой,
Ты весь загадочный, седой,
В стихах воспетый ты не раз.
Напомню вновь поэта глас
В радости: «Люблю Кавказ!»
Люблю и я. Красив Кавказ!
Легенда о начале времен
Чеченская легенда
Предание древнее аксакал
Рассказал о начале времен –
Это когда еще Бог создавал
Мир диких зверей да племен.
Он раздавал жизни, как горсть,
И давал Свою волю к ним бойко.
Одна волчица, звали их «борз»,
Соблюдала завет Божий стойко.
Зверь в жестокости неисправим,
Истребляли друг друга твари,
Приучить к уважению и любви
Много раз мать-волчица пыталась.
Но смеялись тогда все над ней
Злым упреком ее слепой вере.
А жесткость росла все, росла,
Расплодили ненависть звери.
И узрел Господь в мире порок.
Он стихию послал на планету.
И с небес дождем падал песок,
Ледяной ураган принес ветер.
Горы рушил, деревья ломались,
Солнце стало пятном кровавым.
Позабыв всех и вся, спасались
Люди-звери лесами и в травах.
Лишь волчица, от бури тревожась,
Своим телом детей закрывала.
Порыв ветра срывал с нее кожу,
Но она все стоять продолжала.
Изумлен силой духа Всевышний.
Он сказал, обратившись к стае:
«Оставляю всем Я вам жизни,
Только вот никого не прощаю».
Расправились подло с волчицей
Те трусливо-никчемные люди,
Своей трусости очевидцев,
Гордых, сильных они не любят.
Вот с начала времен, их истоков
Убивают волков, где бы ни был.
Борз привык повыть одиноко,
С грустью глядя в ночное небо.
Лев с орлом нам покажут силу,
«Благородно» идут на слабых.
Только волк атакует сильных,
С дерзкой ловкостью и отвагой.
В грозный час беды безысходной,
Он один по привычке волчьей
Не покажет ни страха, ни стона,
Сам от боли умрет он молча.
Мне берзлой так закончил сагу:
«А народ мой пошел от волка,
Ему борз подарил отвагу.
Еще мужество, силу, стойкость.
Легенда о Кавказе
Лермонтов сказал не раз,
То им написано в стихах:
«Как я люблю тебя, Кавказ!»
Не изменился он в веках.
Казбек, Железная гора,
Эльбрус, седых две головы,
Вы призваны нас волновать
Заснеженностью синевы.
Мне, Горы, говорит молва,
Вы на равнине родились?
И те, кто раньше проживал,
Народом нарты назвались?
Здесь жили в мире и любви
Огро-омные богатыри,
Благоразумны да мудры,
Весь мир любовью одарив.
Встречая радо день и ночь,
Не знали зависти, коварств.
Эльбрус там, исполин седой,
Красавец, правил государством
Но Коршун, гений и злодей,
Таким ведь зависть – это пытка,
Решил всем зельем навредить,
Подлив на торжестве в напитки.
Смешал часть во́лка и змеи,
Кусочек кабана – всеядность…
Вот нарты с зельем обрели
Коварство, злобу, жадность.
Окончен дней счастливых груз,
И, проявивши лик звериный,
Решил в злых чарах и Эльбрус
Стать мужем для невесты сына.
Но верная в любви Машуки
Сопротивлялась злобной силе
И обручальное кольцо
В бою неравном обронила.
Нашел Бештау за дворцом
Его. Он план коварный понял
И начал смертный бой с отцом,
С ним – половина нартов в поле.
Там, где была раньше равнина,
Полились реки крови в море,
И каменели исполины…
Дрались и гибли, стали горы.
А снег засыпал их вершины,
Да холод отдавали скалы,
И только в подлости причина,
Что мудрость нартов не спасала.
Шла битва много дней, ночей,
Все нарты полегли в долине.
Сына рассек на пять частей
Эльбрус-отец, доселе мирный,
А сын нанес удар последний
Своим мечом родным сединам,
Главу, что ясности лишилась,
Рассек он на две половины.
Машуки вышла к полю брани,
Когда засохла кровь на ранах,
И там увидела лишь камни –
В них превратились великаны.
Лежал холодным и любимый:
Здесь не сыскать живой души.
Кинжал вонзила себе в сердце…
Так нарты завершили жизнь.
И вот на тех местах теперь
У нас стоят красавцы-горы,
А великан, что принял смерть,
Лежит как память о раздорах.
Там, в вышине над облаками,
Где на лугах пасут отары
И сторожат простор орлами,
Народа древнего не стало.
Не выспросишь про то у неба,
А может – быль, а может – небыль.
Эльбрус белеет там двуглавый,
А в пять вершин лежит Бештау,
Гора Машук стоит меж ними,
Всех от себя кольцом задвинув.
Горы железной тень вершины,
Где шлем стальной упал у сына.
На улице Донецкой…
На улице Донецкой
Цветет сирень в мае.
На улице Донецкой
Работают, мечтают.
По улице Донецкой
Печально, от порога
Вдоль астр и гиацинтов
В последний путь дорога.
На улице Донецкой
Запах стоит бензина.
По трассе осветленной
Сутки шумят машины.
Везут людей привычно
Знакомою дорогой,
Счастливых и усталых,
К домашнему порогу.
По улице Донецкой
Гуляют внуки с дедом.
Девчонки и мальчишки
Рулят велосипедом.
И смог порою с гарью
Вдоль улицы Донецкой.
Одно не пожелаю я –
Судьбы улиц Донецка.
Никто не забыт,
ничто не забыто…
Никто не забыт и ничто не забыто,
А дальше стоят три скорбные точки.
Будто бы пулями судьбы пробиты,
Будто пришило к прошлому прочно.
Никто не забыт и ничто не забыто,
В словах отражается страшная плата.
Точки от капель слезинок пролитых,
Что, как обида с бедой, горьковаты.
Печаль в них сирот и вдов ожиданье,
Первых три шага в бой жутковатых.
Снимком еще в них останется память.
В том многоточии нет виноватых.
Там жизни людей – терялись, пропали –
И радость Великой Победы добытой.
Мечтали и ждали, насмерть вставали.
Никто не забыт и ничто не забыто!
Наивность и обман
Причесали пряди нежной души,
Каравай обещали душистый.
И мотыльку не надо спешить,
И губили, губили без смысла.
Убивали стремление томленьем,
Снисходительно так улыбаясь.
Простодушию льстили все время,
При этом ничуть не смущаясь.
Подогрели количеством версий,
Доброту посулили со знаньем.
Расплылось, подобрело сердце,
Обманулось наивно создание.
Проще некуда дать обещанье.
Ты, наивность, скорей прозревай
Или вырастешь без состраданья.
Под крик лжи: «Хватай, не зевай!»
Я открылся, открылся…
Отцвелось, отлюбилось, забылось,
Замело сердце белым, застыло.
Но приходит весна, как невеста,
Вновь в душе у меня свято место.
В ней добро до краев разливалось,
Зазвенело сердечко и рвалось.
Серебрясь, в поле шепчут колосья,
В лугу травы меня смять их просят.
За спиною расправились крылья,
И под сердцем так сладко заныло.
Солнцем летним тепло подогнало.
Кружит мысль: «А может, начало?»
Вновь забылись печали и раны.
«А зачем?» – вопрос кажется странным.
Все поет, все танцует и просит,
Снова в радость звездная россыпь.
Снова в душу крадется надежда.
Сознаю: становлюсь я как прежде.
Захожу в те луга, где по пояс,
Мне не хочется в вечность, покоя.
И не так уж страшна скоро осень,
Желтизна серых дней и морозов.
Может быть, не тем травам молился?
Я открылся, открылся, открылся…
Восточный базар
Звуки домбры – две струны,
Восточная роспись ворот.
Про то, что видал, в тени
Акын заунывно поет.
Аксакал продает насвай,
И, торгуясь, шумит народ:
«Ты мне торпеду продай», –
Так сладкую дыню зовет.
Дымит в стороне тандыр,
И дурманит лепешек запах.
С шампуров подтекает жир –
То бараний курдюк закапал.
Ишак за арбой и верблюд,
А те, кто про́дал кишмиш,
Неспешно пиалами пьют
Чай и играют в шиш-беш.
Вот звонко проносится крик:
«Молоко, молоко!» Ах, шайтан,
Ведь уже давно оно скисло!
Тут же эхом звучит: «Айран!»
Виноград, щербет, курага,
Баурсак, пахлава, халва.
Не знает базар «не продам»,
Вот и льется Аллаху хвала.
Чайхана тут предложит еды,
Где-то справа там есть арык.
Под арчой, где журчит вода,
Белизной дастархан накрыт.
Плов восточный и бешбармак,
А кому – кисловатый лагман.
Есть манты и казы́ под арак,
Если платишь тенге да манат.
Вдоль рядов проходит бастык,
Тюбетейка галстуку в тон.
Осмотрел места, где шашлык,
Присмотрелся к специям он.
Слух напряг на грустную песнь,
Торговаться сам вроде хотел,
Тут бакшиш – восточная лесть,
Чтобы ласково он посмотрел.
На востоке базар – что храм,
В нем витает всей Азии дух,
Вот обидятся, если ты сам
Не торгуешься с ними вдруг.
Философией здесь не назовут,
Но порядки порою сильны.
Оттого базар любят и чтут
Как традицию всей старины.
Вкус халвы
Жил в доме на улице Чайной
Мужчина. В глазах – отчаянье.
А вдоль улицы озабоченный
Человек шел, видом восточный.
«Салам, – молвил он, – хозяин.
Зачем твой лицо печальный?
Да продлит Аллах твои годы.
Мир, здоровье тебе и роду.
Вижу, ты в жизни удачлив.
Нет беды-горя. Что мрачный?
Дом твой – полная чаша,
А ты все грустишь, плачешь».
Я сеял-жал и много работал.
Надо было – с мечом в походы.
А сейчас немного растерян,
Говорят, вкус халвы утерян.
Унижают – отойду, промолчу.
Когда прав – убеждать не хочу.
Никого никогда не боюсь,
Оттого ровно бьется и пульс.
Красота не радует глаз. Пусть
Оскорбляют меня, отвернусь.
Вопрос острый не поднимаю.
На разрыв нету дел. Угасаю…
Зачем мстить, кто меня предавал?
Кто кого – интерес мой пропал.
Я смотрю с крутых берегов. Жду:
Поплывут по реке трупы врагов.
Мне плевать, я пускай на мели,
Силы нет, а сердце мое не болит,
И в атаку мне не идти. Не зудит.
Кто и что, в чем меня убедит?
Нет желанья грамм сто накатить.
Веник в бане, но душу не окропить.
Куда премся толпой все, друзья,
Если всем все равно, в толпе иду я?
И не бьется, как было, идея в мозгу.
Пустота ни к чему, я в ней не смогу.
Пусть мне тесно, свободно – пустяк.
Я иду в никуда. Я иду просто так.
Как мне быть, коль утеряна нить?
Аксакал, помоги пути мне открыть,
К жизни вкус верни мне и песни,
Чтобы снова жить смог интересно.
Зеленые фуражки
Заросший лес, тени мелькнут
На поляне, измяв ромашки, –
Своей стороны рубеж берегут
Зеленые фуражки.
Душно так, что взмок маскхалат,
И густой комариной тучей
Той стороне в секретах солдат
Выдает враг этот летучий.
За летом осень, как повелось,
Уже сыростью по овражку.
А на границе невидимый пост
Не требует личной поблажки.
Уходит дозор страну охранять,
Связь, автомат им да фляжка,
Зеленый лист, вслед пожелать
Удачи в зеленых фуражках.
И круглый год, зима ли, весна,
Днем, ночью, и в дождь, и стужу,
В жухлой траве, в белых снегах
Пограничник на страже нужен.
Худо порой, но службу блюдут,
И пусть есть уборы теплее,
Тех, кто Отечество нам берегут,
Фуражка зеленая греет.
Осколочки янтаря
В тишине облака уплыли.
Космос в глубинах потряс,
Так густо небо покрылось
Капельками янтаря.
Стало сразу не так уныло,
Замерцало, тепло даря,
И путнику душу согрела
Звездочка из янтаря.
Луна пастухом следила
И путь освещала, горя.
Посматривала – не забыла ли
Подсветку из янтаря
И чтобы наивный мальчишка
Бежал и искал не зря
Сорвавшиеся вдруг на землю
Кусочки от янтаря.
Там, в мареве южной ночи,
Юность, беспечно паря,
Достать для себя так хочет
Осколочек янтаря!
Ей кажется: все несложно
До трудных грядущих дней,
Что луна – и та ей поможет,
Лишь надо бежать быстрей.
В глубинах
Морякам-подводникам
Приказ. Нам снова в глубину,
И мы уходим к вечной мгле,
Где воды толщей плющат грунт
И в бездне давят нас во тьме.
Пусть нам Георгий принесет
Победу, гордость наших дней.
Всем тем, кто жизни отдает,
Кто принимает смерть на дне.
Надежда с воздухом уйдет.
Сегодня в водах перекос.
Пучина всех взяла и ждет,
Не глядя – адмирал, матрос…
Над этой толщей – кислород,
Бездонный мрак – не разогнать.
Судьба дала нам всем отвод,
Знать, этих жертв не избежать.
Мы – моряки, наш долг – служить.
Кто гюйс, кто кортик: «Одевать!»
Есть просьба к тем, кто будет жить:
В глубинах нас не забывать.
Глыба
Гранитную глыбу доставкой с Урала
В опаленное место как память прислали.
Потом разместили с бывшим снарядом.
Табличка «Во имя!» – и стоят они рядом
У российской реки, где бои грохотали.
Там снаряды врагов гранит не достали,
Хребет мы сломали им у тех берегов
И, в Урал упираясь, гнали из городов.
Дугою схлестнулись в те далекие годы.
Снаряды столкнулись тут с глыбой народа,
И гранитная воля заставила драпать
Их от третьего поля обратно, на запад.
Гранитная глыба под военные песни
С глыбой народной, твердынею вместе.
Снаряду с тротилом не порушить за годы:
Ни глыбу гранита, ни глыбу народа.
Шилохвость
Охотничья байка
День утиной охоты манил,
А стрелков в камышах собрало́сь!..
Всяк стрелял: кто ранил, убил,
Но поохотились – как довелось.
Тени ползли, солнце поднялось,
Все номера к полянке сошлись.
В стороны ружья – и байки устало
Под рюмку по теме травить.
Ну, Петрович, старый охотник,
Рассказал: как-то раз довелось
Слетать ему на сафари, в охотку
На Галапагосы, на шилохвость.
Про острова, вулканы задвинул,
Про Эквадор. И вроде не врал.
«Я только пуха на две перины
С шилохвости, друзья, набрал.
В ней, скажу вам, и мяса, и сала,
Дичь, невиданная всеми досель».
Водка с пивом в кровь ударяла,
И разошелся Петрович совсем.
«Чирок, кряква – против не тянут,
И на перину совсем не годится.
Да и огарь, скажу, друзья, прямо:
Даже в осень не жирная птица».
Вот уж и солнцу пора садиться,
А Петрович все складно чесал,
Что у нас редкий гость эта птица.
Народ ахал да все подливал.
Серело вокруг, и баюн задремал,
Из рук выронил старый прохвост
Журнал, в котором статью прочитал
«Галапагосы и шилохвость».
Яркий солнечный луч…
Яркий солнечный луч,
Мам родных голосок.
Облака вместо туч,
Все обиды – в песок.
Крик шумливых ватаг,
Из ромашек букет
И прощальный звонок –
Это детства привет.
Среди юных берез
И дрожащих осин
Ночь – и снова рассвет.
Хорошо молодым!
И срывалась звезда,
Нам мечты подаря
И желанье любви.
И вокруг алтаря
Так прекрасен закат.
Средний возраст уже
Замахал нам рукой,
Еще песни в душе.
Сердце ритмы стучит,
Нет знакомых врачей,
Но тревожат в ночи
Слезы наших детей.
Еще так ты любим,
Еще хочешь любить,
И порой – бес в ребро,
Но так хочется жить.
Тот, кому пятьдесят, –
Кладезь мудрости с ним,
Но виною висят
Долг семьи и страны.
Но подходит порог,
Где встречают печаль,
И прогонит прочь боль
Голос славных внучат.
Придут те, кто ушел
К нам нежданно во сне.
Все нежнее любовь
Рукой по седине.
Не судите строго
Прожито мной достаточно долго,
Нет мысли, чтобы сойти за святого,
Но хотел бы я, подходя к итогам,
Понять: а что сделано мною худого?
Обманул однажды скрягу скупого,
К родным пути не нашел прямого,
Не смог удержаться от дела дурного,
Друга не спас, не поставил на ноги.
Войскам не успел объявить тревогу,
Как-то проспал, не сменил часового,
Подход не нашел к душе рядового…
Как накажешь теперь меня, отставного?
Цель не достиг. Ее бросил в дороге.
Забыл по пути кого-то седого.
Ошибся. То стоило мне дорогого.
Вы не судите меня очень строго.
Вел себя плохо, выпив хмельного,
Крикнул грубо и спросил строго,
Осуждал. Раздражен. Обид было много.
Не обижайтесь, в душе нету злого.
Взвалил на себя дел слишком много,
От напа́сти не спас человека простого.
Не встретил с вокзала брата родного.
Каюсь теперь. Был занят. А мог бы.
Не сделал в жизни чего-то благо́го…
Нищим у храма не дал золотого.
Не помог, чем обидел больного,
Не перевел через дорогу слепого.
Тщеславен был, не просил у Бога.
На все не ответил. Вопросов много…
Может, и стих написал я убого…
Простите меня, обормота такого!
Шестьдесят
Давно и долго жизнь мне казалась маем.
Мнилось все, что и чисел таких не бывает.
И новых чувств мозг принять не готов,
Но тело помнит, сколько прожи́то годков.
Оружие мое все чаще пылится в ножнах,
Боль в плече и ногах пытается стреножить.
И важно мне пока, что сам еще смогу
Напрячь и тетиву, и лук согнуть в дугу.
Я не такой, как был, все меньше эпатажа,
И многое сейчас мне кажется неважным.
Прожито шестьдесят. Все кажется несложным.
Спасибо тем, с кем жил. Кому сказать то можно?
Нет, не затем, чтоб знать про штурм и бастионы,
Прислал мне приглашенье фонд наш пенсионный.
Бумажечка, листок, а словно веял холод.
Как соль на раны весть, что ты уже немолод.
Сказал товарищ мне – он старший, он и мудрый,
Тот, у кого вся жизнь была прожита́ трудно.
Учитель лучший в жизни, запомни: это опыт.
Берет, конечно, дорого, но все покажет тропы.
Еще добавил вслед сей седой мудрец,
Что шестьдесят – не все, и жизни не конец.
Конец у этой жизни – другой жизни начало.
Не может вечно длиться, постанывая, старость.
А молодость ушла, достигнуто все ж много.
Достойно встретим старость у своего порога.
Этап для жизни новый, там есть свои резоны.
Живи по новым правилам и возраста законам.
Не по фэн-шую
Не с каждой мыслью своей я согласен,
Не всякий ответ мой понятен мне, ясен.
Не каждый вопрос во мне вызовет споры,
Не всякий мой вывод люб мне и дорог.
Бывает, сидит во мне враг мой, как друг.
Друг же врагом притворяется вдруг.
Не всякий умник проблему разложит,
Где всякий простак, не думая, сможет.
Ненависть мстит, порой, это поможет,
Любовь руки свяжет – жить-то я должен…
Цветы да бокалы, но нет в этом счастья,
А беда помогает, я за ней возвращаюсь.
Все тянет идти по стене вертикальной,
Но иду я по-прежнему горизонтально.
Как кукла бибабо, под чужое танцую –
То, кажется, прав я, нутром это чую.
Возможно, что карму себе взял чужую
И с нею живу, ее чту, непростую.
А может, все просто: себя сам мордую,
Но что-то в душе не все по фэн-шую.
Растите детей
Растите детей – любви нашей след,
Любовь и семью храните от бед.
Лелейте детей, им здоровья – сто лет…
Совести, скромности детей научить,
Жизнь свою гордо им надо прожить.
С достоинством надо детей растить,
Чтобы отпор смогли давать хаму
За тех, кто слабее, за правду, за маму.
Пусть дети растут у нас с кулаками…
В жизни учите их в драках стоять,
Чтоб не смогли их унизить, сломать.
Желайте им стойкости, не отступать…
Растите детей в уважении к старшим,
В добре, заботе и чтобы без фальши.
Но главное – чтобы в любви дети наши…
Послушайте стихи
Вам предлагаю почитать стихи,
Навязываюсь с этим я порою.
Простите вы поэта за грехи,
Но так хочу, и этого не скрою.
Послушайте мои, прошу, стихи.
Мне так важна стороннего оценка.
И если даже люди к ним глухи,
Их не оценят мне четыре стенки.
Не откажите в малости – сказать…
Не надо комментировать – мол, чудо.
Я сам увижу цену по глазам,
Навязываться дальше я не буду.
Вам предлагают – слушайте стихи.
И пусть порою качество в кавычках,
Ваш труд – послушать – нужен для плохих,
Чтобы затем писать их на отлично.
Одуванчики
Разлетелись искать свою долю
В альманахи, журналы, книги
Одуванчиком в чистом поле
Мною писанные строки, рифмы.
Разнеслись, как семянки, смело,
И, надеюсь, в апреле том, в мае
Средь цветов, что солнце согрело,
Одуванчик – нет-нет замелькает.
Говорят мне: да что ты удумал?
Какой мыслью еще делиться?
Просто ветром отсюда их сдуло,
В стол пиши, и, может, сгодится.
Разлетайтесь везде, стихи-дети,
Что с трудом и легко достались.
Пусть удача вам в жизни светит,
Не хочу, чтоб со мной остались.
В стол писать – потери без вести,
Для меня то – пройденный опыт.
Не удержишь в плену их и лестью,
Если ищут безбрежности строки.
Об авторе:
Родился в 1958 г. Окончил Харьковское ВВКУ им. Н. Крылова. Служил на космодроме Байконур, подполковник запаса. Ветеран труда.
Член ИСП. Издал сборники стихов: «Между делом», «Мы вернемся», «Разогнутая дуга», «И в свете моих забот…», «Спасибо вам, ветераны», «Я бы жизнь эту прожил
не раз…».
Издавался в журналах: «Звонница», «Российский колокол», «СовременникЪ», в альманахах «Форма слова», «Любовь, похожая на сон», «Бессмертный полк», «Рождественская феерия» и др. Стихи носят разноплановый характер.
Награжден медалью «А. С. Пушкину – 220 лет».
Живет в Белгороде.
