Товарищу Маяковскому — поэту и памятнику
Товарищу Маяковскому — поэту и памятнику
«Александр Сергеевич,
разрешите представиться…»
В.В. Маяковский.
Владимир Владимирович,
разрешите представиться.
Надеюсь,
ничем я Вам не насолил.
Когда ещё
шанс мне такой предоставится —
Вам рассказать,
кто такой Мар. Салим?
Под именем этим —
пусть не человечеству —
но многим башкирам
давно я знаком.
Полезную взбучку
на тюркском наречии
оно означает:
«ЗДОРОВЫЙ РАЗГРОМ».
Я славлю Аллаха,
забыв о раздорах,
за то,
что есть силы
бродить по Уфе,
за то,
что сухим остаётся мой порох,
чтоб биться
за истину
в каждой строфе.
Иные,
в толпе меня видя идущего,
вылить злорадства готовы ушат.
Но люди простые
с теплом и радушием
руку при встрече
пожать мне спешат.
А те,
кто сатирой моею отхлёстан
и месть мне таят
в глубине своих душ, —
грозят кулаком мне.
(А кто-то — и просто
старается грязью
обрызгать из луж!)
Но этот цинизм,
подловатый и выморочный,
уже не способен
меня удивить.
Чему удивляться,
Владимир Владимирович?
Мы знаем,
что значит —
САТИРИКОМ быть!
И ныне,
шагая по Коммунистической —
одной из красивейших улиц Уфы,
я в сквер Маяковского
движусь мистически,
где в гуще зелени
замерли Вы.
Здесь каждое дерево
духом — советское,
вгрызлось корнями
в глубь прожитых лет.
Вы среди них —
как в любимой семье своей…
Дайте же руку пожать Вам, поэт!
Словно вулканом,
душа моя выжжена,
сердце забыло
веселья струну.
Разве до смеха мне?!
Столько обиженных
просят помочь им,
куда ни взгляну.
Правда шатается.
Не удержать её
лишь на поэтах
да на мужиках,
если бразды
управленья державного
воры-чиновники
держат в руках.
Вон они —
встали,
законы цитируя,
словно шлагбаум,
закрыв все пути.
Чем с ними справиться?
Только сатирою!
Действенней смеха —
бича не найти.
Не трепеща,
что «замочат в сортире»,
зло расползлось
от Москвы до Уфы.
Жаль,
«измельчал,
обеззубел сатирик», —
как справедливо
заметили Вы.
Жить,
конфликтуя с чинами державными,
не по плечу
тем, кто слаб или юн.
Много ли шансов —
с ногами дрожащими
зло победить
в рукопашном бою?
Вот потому-то,
Владимир Владимирович,
чтоб к гонорарам тропу проторить,
многие бросили
фронт сатирический
и —
«ниже пояса» стали острить.
Так наступила
эпоха ХОХМАЧЕСТВА,
и у страны
будто «крышу снесло»:
честность,
наивность —
обсмеяны начисто,
но не затронуты —
наглость и зло.
Вы говорили когда-то,
что перья —
надо затачивать остро,
как штык.
Этот совет Ваш
припомнил теперь я,
видя,
как дух сатирический сник.
Но
неужель
нынче напрочь утрачено
свойство сатиры
высмеивать всласть
жуликов,
взяточников,
растратчиков —
всех,
кто корыстно использует власть?..
Не отвечайте.
Вы сделались символом
славного строя,
что в вечность ушёл.
Пусть никакой лишь
валютною силою
жизнь не сотрёт
Вашу песнь «Хорошо!»
ВЕРЮ
в запев этот оптимистический
и,
эту веру от всех не тая,
ТВЁРДО шагаю
по Коммунистической,
вторя:
— Читайте,
завидуйте,
я…
Сатирик
«Я взмылен весь, но мира не отмыл…»
Габдулла Тукай.
Я в юности,
как вилами,
преграды все сметал
и, наливаясь силами,
учился и мужал.
Заметив это,
к тридцати
мне вверили журнал.
— Редактор «Вил» —
высокий пост,
мудрее будь вдвойне! —
коллеги, кто под шестьдесят,
напутствовали мне. —
Ты дерзок и небрежен,
подкалывать привык.
А надо — ох! — придерживать
язвительный язык.
Неровен час, и до беды
тебя он доведёт:
начальство не одобрит вдруг
или не так поймёт…
Но я в советы не вникал,
соломок не стелил.
И в пух и прах через журнал
всё зло наотмашь бил.
Мишенью были бюрократ,
хапуга, рвач и хам,
кто у народа воровал
и жить мешал всем нам.
Чтоб зло под корень извести,
очистить общий дом,
я жизнь САТИРЕ посвятил
и не жалел о том.
Все жилы рвал…
Но вот беда —
не стало меньше зла.
И дури много, как всегда,
и пакость не ушла.
Наверно,
для такой борьбы
жизнь коротка была…
А для чего ж тогда писал,
пороки бичевал?
К чему азартно пестовал
колючий свой журнал?
Как дальше быть?
Такой вопрос совсем не прост,
к тому же молодым.
А я, устав как паровоз
от наставлений и от гроз,
и в шестьдесят —
вот парадокс! —
не уступаю им.
И шефы лет по тридцати
мне пальчиком грозят.
И слышу вдруг знакомое,
как много лет назад:
— Ты без оглядки говоришь,
ты к дерзости привык.
Пора тебе попридержать
язвительный язык!
Но, махнув рукой опять,
иду своим путём.
Мне жизнь уже не поменять,
гори она огнём!
Когда бы я со слов чужих
указы выполнял,
то сел бы на телегу их,
их песням подпевал.
Своим бы слыл средь них всегда,
твердя себе:
«Нельзя…»
Но разве был бы я тогда
САТИРИКОМ, друзья?!
«Ненародный»
Завершался творческий мой вечер.
Я стихи последние прочёл
и уже хотел закончить встречу,
но одной детали не учёл —
той, что поэтические речи
могут дать к дискуссии толчок…
И парнишка,
дерзкий и свободный,
вдруг спросил:
— А Вы поэт —
народный?
Я всегда был быстрым на ответ
и в карман за шутками не лазил.
Ну, а тут —
как будто кто-то сглазил —
не могу сказать
ни «да», ни «нет».
Тут — любой
затылок свой почешет:
если не народный я,
то чей же,
ЧЕЙ же я тогда, друзья,
поэт?..
Я лишь рот открыл,
чтобы ответить,
что меня пока ещё отметить
этим званьем не успели,
но —
мужичок, невзрачный и немодный,
закричал:
— Да как же — не народный,
если бьётся
за НАРОД давно?!
— Ну и что ж,
что за народ он бьётся?
Что — народ?
Он только посмеётся,
а вот званьем
наделяет ВЛАСТЬ! —
так ему ответила сердито
дама респектабельного вида,
этот спор подхватывая всласть.
— Это правда! —
кто-то ей поддакнул. —
Власть не всяким
делает подарки,
а лишь тем,
кто за неё горой!
— Верно! Верно! —
зал ответил дружно. —
Власти любят тех,
кого им нужно,
а не тех,
кто их хулит порой!
— Ну какая польза
от сатиры?
Ведь сатирой —
не закроешь дыры,
что сквозят
в бюджете городском!
Хоть и служит наш поэт народу,
но он власти
не напишет оду.
Что ж и ей-то помнить —
о таком?!
— У него в стихах —
ни поздравлений,
ни похвал,
ни громких прославлений
тех, кто нам
указывает путь.
А без од и посвящений пышных
даже самых званий никудышных
не получишь,
хоть Гомером будь!
— Коль писатель званий
не имеет,
то писать,
как надо,
не умеет.
И, выходит, виноват он сам,
что полжизни
не тому учился.
Потому такой и получился —
ни властям не мил,
ни небесам!
— Коль его —
борьба за правду гложет,
то другим он стать
уже не сможет,
и ему народным —
не бывать!
— Тут не надо мировых признаний,
мой земляк
собрал уже сто званий —
просто знал,
кому и что давать…
Напоследок,
улыбаясь мило,
одна дама нежно попросила,
сунув в руки мне
огромный лист:
— Мой знакомый
вымечтал решенье —
о «народном»
подавать прошенье.
На мой взгляд,
он славный куплетист!
Мне неловко,
что просить Вас смею,
но скрепите подписью своею
Вы письмо,
что мы пошлём сейчас
в комитет по присвоенью званий…
Я вздохнул:
— Ну что поделать с вами?..
И внезапно —
в зале свет погас.
И в дрожащем зыбком полусвете
рядом с ней на сцене я заметил —
Пушкина,
Тукая,
Акмуллу
и других поэтов благородных,
что пришли за званием «народных»
сквозь веков
седую полумглу.
О Аллах!
Я чуть не задохнулся.
Но пришёл в себя
и оглянулся —
никого…
Всё лишь минутный бред.
Вот — народ толпится возле сцены…
Вот — белеют в полумраке стены…
Ну, а вот —
опять включили свет.
И, светлея и душой, и ликом,
понял я
что истинно великим
в этих званьях наших —
проку нет.
И,
как ветер утренний,
свободный,
я поставил подпись:
«НЕНАРОДНЫЙ,
для народа пишущий
ПОЭТ».
Олигарх и поэт
Жил олигарх на свете белом,
а где он жил —
не в этом дело…
Неплохо, видно, поживал:
всё воровал и воровал.
Ограбил всю страну, похоже,
да всё насытиться не может,
Все миллиарды до гроша
хранятся в банках США.
Детей отправил за границу
в престижных колледжах учиться,
Ему родимая страна
была, как видно, не нужна…
Тот олигарх однажды где-то
случайно встретился с поэтом.
Поэт страной своей гордился,
на благо Родины
трудился,
Хоть и рубля не накопил,
поэт ДУШОЙ богатым был!
Тут олигарх хвалиться стал,
как сколотил свой капитал:
— За деньги всё могу купить,
могу возвысить,
погубить.
Могу совсем чужих людей
я превратить в своих друзей.
Всего превыше —
власть монет.
И выше ДЕНЕГ —
власти нет!
А что Россия нынче может?
На бабку древнюю похожа,
что спотыкнулась и упала
и руки-ноги поломала.
Ну а покуда поднималась,
в стране богатства не осталось.
— Нет, ты не прав, —
поэт заметил. —
Богатство главное на свете —
непобедимый наш НАРОД.
Россию он не продаёт.
И сам народ
не продаётся.
Народ —
в России остаётся!
Да уж нашёл ты чем гордиться,
валял скорей бы за границу…
Знай, что Россия вновь воспрянет
и без тебя богаче станет.
Какое время — такой и смех
Хоть мир — один,
но не един
поток времён тягучий.
Его —
на «было», «будет», «есть»
в три русла разнесло.
Глядишь —
прошёл тяжёлый год,
знать, новый —
будет лучшим.
У каждого из трёх времён —
свои добро и зло.
Но мой народ
давно живёт,
лишь в мудрость предков веря,
и эту мудрость
не таит
в чулане ото всех:
«Какой мы посадили лес —
такие в нём и звери.
Какое ВРЕМЯ на дворе —
такой у нас и СМЕХ».
1. Время прошлое смотрит в грядущее, потому назовём его — ждущее…
Прошедший день —
не прах.
Гони из сердца страх,
что он тебе несчастья наколдует.
То время, что прошло,
дыру в душе прожгло —
и нам в неё из будущего дует!
Пусть прошлое — прошло,
но там жилось — светло,
поскольку мы все верили
и ждали,
что этот день
пройдёт,
и жизнь нас
приведёт
в счастливые
сияющие дали!
Что ж делать?
И сейчас
во мне он не погас —
светильник веры
в светлый мир грядущий.
Бессмертен тот народ,
что верою живёт.
А век прожитый
носит имя —
ЖДУЩИЙ.
2. Настоящее время — другое: дефицитное и дорогое…
У времени,
в котором мы живём,
утрачена надёжная основа.
Всё, как дефолтом,
съедено огнём
стремленья к власти.
А у власти — слова
в запасе не осталось,
чтоб оно
давно не обесценилось,
как рубль…
Я говорю смеясь —
но не смешно
мне повторять
один и тот же дубль:
— Не унывайте,
милые друзья!
Я вашу боль стихами не развею.
Ну кто я есть?
Простой сатирик я.
Я лишь смеяться только
и умею!
Такое мне досталось
ремесло —
хлестать сатирой век
по грубой коже.
Но чем сильнее
миром правит зло,
тем слово правды —
ценится дороже.
Слова без фальши —
нынче раритет.
Слова без страха —
многим не по средствам.
Ну так оценим,
что сказал поэт,
и ПОСМЕЁМСЯ,
не боясь последствий!
3. Грустно всё, за спиной остающееся. Время будущее — смеющееся…
Наступит день,
наступит год —
развеселится
весь народ,
придут в дома
достаток и веселье.
На много дней,
на много лет
не станет в мире
слёз и бед,
и в душах счастье справит
новоселье.
Не чудеса ли?
Все вокруг —
мне рады,
будто я им — друг,
и над былым
хохочут с наслажденьем!..
Тем людям,
что придут потом,
смешно смотреть на наш Содом,
где мы плутали
в наших заблужденьях.
И мне достанется
от них
за то,
что очень мало книг
я написал,
воюя словом смелым.
И одному ли только мне?
Никто не сможет в стороне
от смеха их
укрыться между делом.
Такие выводы, друзья,
на время глядя,
сделал я,
и веря в то, что впереди —
пора успеха.
И говорю я
сам себе:
— Нас завтра счастье ждёт в судьбе,
а значит, будущее время —
ВРЕМЯ СМЕХА!
***
Вот для того,
чтобы сбылось всё это
хотя б когда-то,
я несу сейчас,
как тяжкий груз,
ПРИЗВАНИЕ ПОЭТА —
и день и ночь
пишу стихи для вас…
С башкирского перевели Н. Переяслов, Л. Соколов, М. Ямалов.
Об авторе:
Марсель Салимов (Мар. Салим), видный российский писатель-сатирик, поэт, публицист и общественный деятель. Автор 35 книг. Его произведения переведены почти на полсотни языков и опубликованы во многих изданиях страны и за рубежом. Заслуженный работник культуры РФ и Башкирской ССР. Кавалер ордена Дружбы и общественных орденов «За вклад в просвещение» и имени В.В. Маяковского. Обладатель Индульгенции Международного Дома юмора и сатиры (Габрово). Лауреат международных литературных премий «Алеко» (Болгария), имени С. Михалкова (Россия) и имени Н. Гоголя (Украина). Лауреат премий Союза журналистов России и Правительства РБ имени Ш. Худайбердина. Победитель международных конкурсов «Словенское поле» (Псков), имени де Ришелье (Одесса–Франкфурт-на-Майне) и всероссийских конкурсов «Бумажный ранет», «Золотая полка отечественной журналистики», «Лучшие поэты и писатели России». За выдающиеся творческие достижения в Год литературы ему присвоено почётное звание «Золотое перо России».
