Коридорный переворот
Прохладный май приближался к своей последней декаде. Природа тужилась сбить накал неимоверно жаркого апреля, возвращая температурную кривую в среднестатистические рамки. Однако инерцию вспыхнувшей буйным ростом зелени трудно остановить опахалом прошлого. Заколосившаяся не ко времени трава пожухнет под первыми лучами июньского припека, а обманутое ранним теплом волчье лыко, разросшееся желтым засильем не ко времени, вряд ли порадует крылатых тружениц обильным нектаром. Тонко чувствуя природу, можно на нехитрых закономерностях уловить ее тесную связь, что парадоксально – с текущим общественно-политическим толком. Смаковать не зависящие от нас недостатки – не самый лучший удел. Но что остается подневольным, обиженным и бессильным?
Длинный, в стиле прошлых эстетических достижений, коридор подгудывал легким болезненным негодованием. Главное завоевание последних лет – наличие свободных посадочных мест, воспринималось как должное. Может быть, странно, но дарованный комфорт не смог изменить тональности общего фона. Возможно, и суховато, и холодно, и неучтиво; возможно, неблагодарно и неблагородно, но что может родиться в голове, озадаченной после посещения поликлиники, еще более усугубленной мыслями о хронической болезни?
Строгая, интеллигентная с виду женщина, бодренькая – не старая еще, но на достаточно близкой грани, эдакая живчик-пампушечка, восседала с чинным независимым видом слева от проема заветной двери. С определенным промежутком движение через окаянную дверь все же шло – ропот в это время затихал, а взоры устремлялись в просвет с надеждой облегчения. Но пропускали туда вначале приближенных, потом знакомых их знакомых, затем случайных мелких функционеров, наконец, законников – за плату, и только потом… Именно поэтому скамеечки перестали быть достаточным благом после известного безвременья, все больше превращаясь в известные по древней истории стулья.
Седовласые мужички, активные еще, ироничные и словоохотливые, гасили языком сатиры назревающий скандал. Отчасти им это удавалось. Скорее всего, их коридорное начало не зашло далеко, а возможно, лотерея болезни была не столь беспроигрышна. Трудно предположить, возможно, и в прошлой от коридора жизни им повезло немногим больше – их терпение пока не иссякло.
Кирилл Петрович, стараясь уйти от негодования, изучая лица, баловался психологической практикой. Основная масса посетителей – незадачливые, простые, обиженные судьбой недомогающие люди, в легком недоумении создающие фон незлобивого недовольства.
Строгая женщина, скажем – дама, не утратившая с возрастом женской привлекательности, не проста. Глаза Кирилла Петровича всё чаще, стараясь ненавязчиво, останавливаются на ней. И все же, уловив внимание к себе, она нервно передвинулась на скамье, артистически передернув мимику, подобно оратору перед большой негодующей речью, вдохнула больше воздуха. Все чуть было не услышали какое-то страшное откровение: оно нарисовалось на ее приятном, содержательном лице. В этом ее действии Кириллу Петровичу показалось что-то до боли, если хотите, до поросячьего визга знакомое. Но пыхнул воздухом заветный проем, наконец пропуская первого очередника, и в ее действии произошла некоторая пауза. Битый час прошел в самоедстве, в молчаливом поиске ответа на национальную закономерность: съесть ли молча свои нервные клетки иль взорваться предохранительным клапаном ничего не значащего облегчения.
– Прошу простить, как вас звать? – не выдержал Кирилл Петрович, без всякого вступления обратившись к женщине.
Она не стушевалась, нет – лишь бросила в него глазами так, как бросают монетку назойливому попрошайке.
– Звать, не звать, какой в том смысл? – буркнула она недовольно, находясь мыслями глубоко в своей роли и обратив на него внимание лишь для того, чтобы проще обосновать свое назревшее вступление. – Евгения… Сергеевна меня звать, но от того нам не станет ни лучше, ни хуже! Вы лучше мне объясните, будет ли когда-нибудь, при какой-нибудь власти в наших учреждениях, особенно здесь, на юге, хотя бы малейшее напоминание о культуре?
Кирилл Петрович упивался ее утонченной манерностью, а исподволь откуда-то издалека медленно выплывал ее образ.
– При прошлом строе я еще верила, но теперь, думаю, не только в мою бытность, а и в обозримой отдаленности нынешнего молодого поколения – вряд ли. Вскипела я, хорошо, что остановила себя, – обращалась она не столько к Кириллу Петровичу, сколько ко всей взвинченной публике.
– Остается не так уж много пороха, надо приберечь его для самосожжения… Страну жаль: вековую рутину одиночкам не одолеть. Я, знаете ли, – кивнула она Кириллу Петровичу, –очень долго анализировала, сопоставляла факты, листала книгу памяти. И сейчас понимаю: ведь это культура учреждений, а значит, официальная государственная культура обязывает нас к самообороне, изворотливости. Каждый спешит взять свое, ведь жизнь, в сущности, так скоротечна. Мне – вчерашней девчонке Женьке, не поверите – шестьдесят три, – с потускневшим взглядом завершила она монолог, сложила чинно руки на открытых коленках, нервно передернула плечиками и мгновением отрешилась от окружения, всем своим независимым видом показывая: «Вы мне никто, мое дело – сторона».
Бурлящие до сих пор внутри каждого страсти от ее искры сдетонировали – со всех сторон понеслись грозные реплики, и несчастный ветеран, попытавшийся прикоснуться к заветной двери, отшатнулся от дружного напора, попав в козлы отпущения.
А Евгения Сергеевна – зачинщик открытого возмущения, тихохонько застыла в портретно-назидательной позе, лишь постреливая исподлобья своими лучистыми глазами. После ее тирады и своеобразной при этом манерности мучавшие Кирилла Петровича сомнения улетучились. Он в полной уверенности вспомнил ее.
Трудно со стороны разглядеть в благочинном образе пожившего человека живое прошлое, не зная его, да и редко кто решается на подобные ненужности. Задатки мудрости всасываются с молоком матери: у большинства одинаковый стартовый толчок, но далеко не всякий, пройдя путь житейских передряг, сможет назваться мудрецом. Кирилл Петрович любовался ее перевоплощением и поражался невероятным возможностям матушки-природы. Он увидел, на какой прорыв способен природный лоск в сочетании с артистизмом под пелеринкой авантюризма. Он откровенно, в упор, посмотрел на нее, вспоминая все детали далекой встречи.
…Знаменитая бухта Золотой рог рябила закатным солнцем. Еще несколько мгновений – и нависающие над ней сопки спрячут от его всеобъемлющего воздействия ночную жизнь огромного города-порта, подчернят быстро наползающей тенью скрытую суть оживленной окраины страны.
Не успели погаснуть последние блики уходящего дня – на огромном пространстве, как по мановению мага, дружно зажглись фонари, очертив гигантским кольцом впечатляющие границы города. На всем этом пространстве каждодневно пересекались судьбы огромного числа людей: одних – праздношатающихся, других – озадаченных нескончаемыми заботами о хлебе насущном; одних – дарить себе удовольствия, других – затыкать собой, причем совершенно неблагодарно, образовавшиеся в экономике страны бреши.
В полутьму ушли изъяны архитектуры – высветилось лишь то, что создавало ощущение достатка и цивилизованности. Изощренной подсветкой магнитили злачные заведения, чья жизнь только начинала просыпаться, обманчивым зевом уютных просветов. Экипированные по последнему веянию моды, как бабочки на свет, к ним слетались жрицы, предвосхищая ловцов ночных утех силуэтами обтянутых особенностей. В наступающем полумраке просыпалась сладкая жизнь, отличная от душной жизни заводских цехов и от выверенной до минут круглосуточной напряженной жизни трудяги-порта.
И никто никогда не сможет противопоставить логику одного и другого существования, не сможет переубедить, что кому ближе по духу. Только извечная истина «Летай иль ползай…» уравняет и тех и других в поликлиническом коридоре рухнувших однажды надежд и пристрастий.
В отличие от прочих ночных притонов, жизнь этого начиналась еще при свете дня – здесь давно кипели полупьяные страсти. Зеркальные стены ловили отражения совершённых сделок: у одних – с собственной совестью, у других – с неуемной тоской. И в самом названии «Зеркальный» проступал двойной смысл – основной и отраженный. Кого в этой иллюзорной атмосфере сможет остановить собственная, не в меру перекошенная рожица в отражении напротив, если рядом желанное и доступное обладание, могущее крутым всплеском чувств дать разряд энергии в преодолении повседневной рутины?
Кирилл Петрович не вспомнил, как они попали именно сюда, но пресс денег после северного вояжа жег карманы – просто так распорядилась судьба. После года полярной экспедиции, со страхом ощущая свое полное фиаско в суматошном потоке занятых людей, он робел перед снующими в полном к тебе безразличии, поголовно прекрасными девушками. Молодой тогда Кирюша в дуэте с матерым женоугодником, гляциологом из Одессы, расположились в уютном свободном углу зеркального ресторана. Их, «свеженьких», было только двое – остальные уже пребывали в состоянии не твердом, но и не настолько текучем, а скажем, в состоянии магмы, когда, разгоряченный, ты неизбежно стекаешь куда-то вниз, испепеляя на своем пути все. Хорошая водка обожгла голодные внутренности, а жирная маслина раззадорила старт. Полупьяный развязный зал под ретушью табачного смога чудесным образом преобразился в свой родной жизненный простор, где в пьяном угаре начисто забываешь навязанную сверху, чуждую человеческому существу идеологию.
Почему пьют в России мужики?! Редкие – по генетической приверженности, основная масса – от безысходности.
Они попадали в третью категорию: здесь снимался накал от зависти к хорошему отрезку прожитой без твоего участия полноценной жизни. И ничего в том не было ни зазорного, ни недоступного. Наступил момент, когда хотелось зависнуть в нескончаемом планирующем полете, рассуждая сложно о простом до бесконечности. Словоохотливого друга Кирюши звали Юлий. Может быть, от исторической неизбежности, а возможно, от пресловутой одесской приверженности Юлий был оригинален и в ударе. С его подачи Кирюша плыл в атмосфере ресторана, как в собственной уютной оболочке, дополняя вожделенными взглядами эротические наряды некоторых из женщин. Короткие реплики и откровенный интерес раззадоривали Юлия все больше. Пришло то известное состояние, когда очередная рюмка ничего не значила, но они прибегали к ней после всякой удачной бравады. Подспудная напряженность от дремлющей надежды на разгрузку по полной держала на плаву – сознание работало заторможенно, но четко. Юлий плеснул по рюмкам, поднялся в свой полный немалый рост и, резко уйдя от одесского «винегрета», знакомым Кирюше в подпитии остекленевшим взглядом что-то узрел в глубине зала. С некоторой расстановкой Юлий вкрадчиво предложил:
– Жихнем по крохотульке за наше неотъемлемое – за женщин, за моих женщин! За неполных сорок пять их у меня поимелось достаточное количество – поднапрячься, вспомню всех, – распалился он. – Каждая из них оставила во мне следы ожога. Ничего плохого я не смогу сказать ни об одной из них. Всякая очередная фаршировала меня, как банкетный овощ, разнообразием и новизной. У каждой оказался свой комплекс, но в тесном содружестве с моим сердцем в целом они составили прекрасный букет. Я слышал россказни об их коварстве. Нет, мой друг, коварство не по мне – оно для тех, кто не знает, где копать и как глубоко зарыт их клад. И еще… Надо всегда помнить открытия великих: сила действия всегда равна силе противодействия. Что отдашь, то и получишь. Надо уметь отдавать – вот в чем мудрость!
Юлий всегда отличался пафосной напыщенностью и завидной крепостью в ногах. Слегка прогнувшись (к этому времени два графинчика «беленькой» провалились в тартарары, как говаривал Юлий, всосались организмом без ощутимой пользы), уподобившись знающему себе цену знатному оратору, он стойко держал позу.
Сбоку, от центральной колонны зала, нас давно жгло настойчиво-испепеляющим взглядом. Юлий ударился в знакомые метафоры, а Кирюша включил фон подпитого зала и плохо слушал его. Ему было немного смешно оттого, что, откровенно нечетко владея телом, он сохранял трезвость мысли разведчика – держал нить разговора под полным контролем. Пока он отвлекся, Юлий закончил, толкнул его рюмку своей и резво запрокинул голову. Водка булькнула в горле, не попав в нужное русло. Он замер на полувздохе и красиво дослал ее остатком салата. Кирюша попытался прохолостить – Юлий этого будто не заметил, хотя обыкновенно был крайне щепетилен вытекающей солидарностью. В назидание он мог вспыхнуть: «Я что-то не так сказал?! Или ты с чем-то не согласен?! Тогда уважь, не обижай!»
Заартачившийся вынужден был подчиниться. А тут он застыл на полусогнутых, как матерый хищник перед броском, потеряв Кирюшу из поля своего зрения. Хотя немного погодя, даже не глядя в его сторону, он прошипел:
– Про-щ-щ-аю…
Следом повысил голос до высот декламации:
– Посмотри, какая прелесть плавит нас от колонны! От такого воздействия даже в Арктике неизбежен всемирный потоп. Такого содержания во взгляде и такой страсти я не видывал никогда. Официант, – щелкнул он суетливому малому, снующему возле столиков. – Посодействуй, дружок, чтобы наши деньги сотворили маленький фокус. Коробку лучших конфет и настоящего шампанского… во-он на тот столик. – Он кивнул в нужном направлении.
Кирюша теперь без утайки посмотрел туда, откуда прожигало взглядом. За столиком сидели трое: две молоденькие блондинки и крепенький черноволосый парень, самоуверенный, вальяжно степенный. Парень что-то лениво цедил сквозь зубы одной из них, та, повернувшись к нему вполоборота, не удостаивая вниманием, смаковала из рюмки. Вторая девушка, находясь рядом с ними, была далеко: рюмка стояла нетронутой: она откровенно поглощала нас впечатляюще оттененными глазами. Глаза уже не прожигали – они магнитили, пробивая толщу сиреневого смога. Кирюша не помнил, в каком она была одеянии, но миленькая головка, обрамленная одуванчиком белокурых волос, запала в душу надолго и при прямом взгляде сковала его существо. По праву первооткрывателя первый шаг оставался за Юлием. Моряки, наряду с авиаторами и полярниками, достойно состояли в этой когорте. Подавив вздох, Кирюша наблюдал за официантом: тот, учтиво опорожнив поднос, кивнул в их сторону. Сосед девушек всполошился, а та, что продолжала буравить взглядом, шепнула что-то официанту. На некоторое время официант отвлекся: его перехватили. Подошел он к столику с задержкой.
– Что она сказала? – опередил его возбужденно-нетерпеливо Юлий.
Официант хмыкнул.
– Подороже продать хочешь? – цинично ухватил его за гульфик Юлий.
– Ну, вы, эт-та, не распоясывайтесь…
– Покупаю, маркитант!
Юлий, не считая, выгреб из кармана ворох купюр.
— Покупаю! – пихнул он их разворошенным веером в передник официанта. – Все! Без ответа! Достань где хочешь букет алых роз и преподнеси от моего имени.
Официант хотел возразить, но, ковырнув пальцем в кармашке, парировал:
— Бу… сделано!
…Кабинет заработал конвейером: люди, недавно озадаченные болезнью, выходили облегченные, с посветлевшими лицами.
«В сущности, ведь не изменилось ничего, – подумал Кирилл Петрович. – Как немного требуется человеку, скованному внезапным недугом, в бурлящем потоке жизни. Как немного надобно, чтобы обрести покой и, пусть маленькую, надежду на свое сохранившееся место в этом потоке».
Евгения Сергеевна, выйдя из кабинета, нисколько не изменилась. Она ушла не как все, не сразу: чинно присела и испепеляющим взглядом все еще лучистых глаз проводила Кирилла Петровича за дверь. Годы сотворили то неотвратимое: Кирилл Петрович обратил внимание на то, как она одета. Она жила в прошлом измерении и одета была не по возрасту. В плотно облегающем, со вкусом подобранного оттенка ткани камзольчике, укороченной юбочке, сзади она вполне могла привлечь внимание самого разборчивого мужчины. Повлиял ли злополучный кабинет на Кирилла Петровича? Скорее всего, так быстро нет. Но чудесным образом растворилось недомогание, напряглись слабеющие мышцы, а в глазах проснулись протуберанцы. И какая в том разница, что всколыхнуло глубину засыпающей энергии разума.
Когда он вышел из кабинета, Евгении Сергеевны уже не было.
…Чувствуя возбуждение Юлия, Кирюша сам непроизвольно напрягся, ожидая чего-то неведомого для себя. Голова просветлела. К такой откровенной широте и упорству он сам пока был не готов. Внешне Юлий оставался спокойным, и, зная его универсальность, Кирюша все же почувствовал: его рядом с ним не стало. Его мысли настолько поглощены разворачивающимся событием, что победа должна стать непременным атрибутом финала. Во входном просвете ресторана полыхнуло рубином. Торжественным знаменем официант внес в зал огромный букет, рассек им пласт остановившегося смога – застыл перед ней, что-то доказывая, посматривал в их сторону. Увы, букет оставался у него в руках: его не принимали. Тогда официант двинулся в их сторону. Лицо Юлия побледнело – он сорвался с места и высокий, статный, пошел на перехват. Как эстафету, он вырвал из рук официанта букет. Не обращая внимания на преграды, Юлий, подобно ледоколу среди ледяных заторов, таранил себе путь. Сзади вскакивали на нетвердых ногах, требуя сатисфакции. Как Гулливер среди лилипутов, он был далек от их возни, продолжая движение. Приблизившись к столику, Юлий театрально разорвал путы цветов, рассыпал к ее ногам, брякнулся на колени и покорно склонил голову.
Цирк шапито, мог подумать Кирюша в другое время, но тогда действие разворачивалось, как драма, – назревала драка. От напряжения у Кирюши свело сжатые в кулаки руки. Юлий был его кумир – классик обольщения. Он на практике преподал эту азбуку в форме более чем доступной.
Черноволосый вскочил, разметал ногой цветы и насунулся на Юлия, но стоящего на коленях бить не стал. Весь огромный зал затих. В наступившей тишине заголосил плывущий женский голос:
– Вот бы так ты меня полюбил, Васечка! Фужер до краев за настоящую любовь!
Зал загоготал, зазвенели бокалы, а в дальние углы пьяная почта с опозданием донесла начало, и там взвились подогретые Бахусом, но общий накал уже начал спадать. И ресторанная жизнь, основная и отраженная, как ни в чем не бывало продолжила существование в монотонном режиме.
Кирюша уже стоял рядом с Юлием, принявшим стойку. Черноволосый от внимания большого числа людей остыл – он притянул к себе Юлия за шею и незлобно, но акцентированно отчеканил:
– Сегодня она моя, не будем из-за бл… крушить друг друга…
Юлий попытался найти ответ в глазах девушки, но та невозмутимо лакомилась ликером. Ее отрешенный вид никак не вязался с недавними жгучими посылами. Что это было, игра или нечто более прагматичное? Кирюша посчитал тогда ее вызов психологической авантюрой. Сейчас, через много лет, у него появился шанс услышать достоверный ответ. Тогда они с Юлием вернулись за свой столик. Юлий стал мрачен и неразговорчив, так не похожий на жизнелюба Юлия. Во время пятой «холостой» он содрогнулся – вздрогнул от неожиданности и Кирюша.
– Парни, я к вам, – колокольчиком из-за спины раздался ее голос.
Сзади рюмку Юлия перехватила женская рука. Юлий нестойко встал и обнял ее – она не воспротивилась. Он улыбнулся Кирюше и удалился с ней на время, а пропал навсегда. С тех пор Кирюша ничего не слышал о нем.
Забыв о недавнем недуге, Кирилл Петрович в спешке сбежал с четвертого этажа поликлиники во двор. Среди скопления людей и машин едва уловил на повороте знакомый камзольчик. Останься он в кабинете на мгновение дольше – она бы потерялась для него навсегда, как когда-то Юлий. Кирилл Петрович догнал ее. Увидев его, она не остановилась, а лишь придержала темп, продолжая двигаться игривыми шажками, статью и осанкой похожая сзади на молодую женщину. В ней не ощущалось присущей ее годам усталости или существования какого-то недуга. Кирилл Петрович шел некоторое время молча – молчала и она.
– Вы меня не узнали? – решился он на вопрос.
– А-а, из поликлиники…
– Нет, я издалека… из Владивостока.
– Пра-ав-да-а? — игриво отреагировала она. – Я там действительно была, но вас точно не вспомню.
– Я друг Юлия…
– Ах вот оно что! А я грешным делом возомнила, что еще могу кому-то нравиться. Определенно не вспомню вас. Юлия год назад не стало – я совсем одна. Наша с ним дочь променяла нас на турка – взял в Измир с двумя детьми. Теперь ни внуков, ни Юлия – одно прошлое, о котором не хочется вспоминать. Прощайте…
Она как-то сразу обмякла, за мгновение превратившись в несчастную пожилую женщину.
Об авторе:
Анатолий Мерзлов, родился 15 ноября 1948 г. в семье военнослужащего в Аджарии, г. Батуми. С 1961 г. – воспитанник музвзвода в Батумской мореходке. С 1966 г. курсант мореходного училища. В 1971 г., после окончания – работа на судах Новороссийского морского пароходства в качестве судового механика дальнего плавания. В составе флота – участник вьетнамской войны, событий на Ближнем Востоке, на Кубе. С 1988 г. перешел на береговую работу в плодовый совхоз.
В этом же году направлен на учебу в Высшую школу управления сельским хозяйством. В связи с развалом совхоза после окончания школы стал предпринимателем.
В первый раз проба пера состоялась в г. Батуми в газете «Советская Аджария» (8 класс школы). До 2007 г. писал в стол, систематизируя материал. В 2007 г. – первое издание книги «Платановая аллея» в издательстве «Советская Кубань». Участник литературных конкурсов им. И. Бунина, «Ясная Поляна» (лонг-лист), «Дары волхвов».
