Встреча с поэтом
Арес шел, посвистывая и бездумно глядя сторонам. Конечно, хотелось поскорее оказаться в чертогах отца, однако, пожелание Афродиты – не торопиться, настораживало, заставляя продумать тактику.
«И то, правда, Зевс затеял Совет не от хорошей жизни. Вполне возможно, его к тому принудила Мать Гея, которая тревожится за сохранность древних популяций. А тут еще Аид на Олимп пожаловал, а он давно ревет и стонет, что владения его переполнены безвременно павшими».
Надо признать, что дядюшки своего бог Войны немного побаивался. Не хватало только попасть под горячую руку Владыке Преисподней! Кроме того, следовало собраться с мыслями перед непростым разговором с Зевсом, обдумать, как донести до Прометея хитроумный план передела земель. Сосредоточиться, однако, мешал нелепый стишок, что витал в воздухе назойливой мошкой:
И конюхи выводят тонконогих
И злых коней, в пурпурных чепраках,
Они клянутся чертом и мадонной…
Но слов таких от них я не слыхал…
– Ты не слыхал, зато я слышу, и вирши твои мне не нравятся, – бросил бог Войны в пустоту, пытаясь отогнать навязчивого духа, коих много слетается на Олимп в надежде приблизиться к сонму богов. Дух, однако, не отлетел, более того, материализовался в земного, но чем-то необычного паренька. Судя по вопрошающему взгляду пронзительных голубых глаз, это был поэт, взыскующий признания и оценки.
Невысокий рост и довольно странное одеяние указывали, что явился он из будущего. «Древние существа, не знающие стыда, могут и нагишом явиться, а вот люди, те любят принарядиться, рассчитывая снискать одобрение богов. Да и покойников последнее время стали прихорашивать, снабжая разными ненужными прикрасами. Ладно бы благовония, так они чуть ли не похлебку в горшках с усопшим отправляют, будто у Аида своих припасов не хватает! Но этот, похоже, – проекция грядущего человека, – думал Арес, беззастенчиво разглядывая пришельца. – Такие являются в виде голограммы, почти неотличимые от живых, поскольку в принципе уже живут, как задуманный, но пока не воплощенный проект. Гости из будущего зачастили на Олимп с тех пор, как Зевс решил выращивать гениев. Предстают пред светлы очи Громовержца и начинают декламировать стишки, будто Зевс в них что-то понимает! Хорошо, если рядом оказывается Афина, та растолковывает отцу, о чем вещает поэт, и можно ли его отнести к разряду гениев. И этот, остроглазый, наверняка из таких».
Арес вообще-то стихов не выносил, кроме, разумеется, героических поэм и гимнов, что слагались в честь его побед. Но песенка, которую напевал парнишка, показалась по-детски смешной, что мешало разозлиться по-настоящему. Яркие серо-голубые глаза поэта смотрели с некоторым вызовом, а сам он вид имел задиристый, что богу Войны особенно понравилось.
– Вот конюхом бы и работал, чем стишки сочинять, – строго, но уважительно, молвил Арес, по опыту зная, что поэты весьма обидчивы. – Ты коней, вижу, неплохо знаешь, натуру коня чуешь, и вообще, царство сих гордых животных тебе ближе, чем никчемное племя людишек. – И не обижайся, я воин, а не поэт, поэтому правду-матку рублю прямо в лицо. Поэтом быть – поверь мне – последнее дело. Не советую. Не мужское это занятие, да и не оценит никто. Потому что не поймут. Вот, даже я, уж, на что умен и в разных вопросах сведущ, а про черта и мадонну не понял, а концовка, так вообще дурацкая. Сам себе противоречишь. Если ты каких-то слов не слыхал, откуда их знаешь? Ты ведь не бог, чтобы знать все изначально!
– Так нам слова с Небес и приходят, – наивно захлопал ресницами юноша. – Я думал, их боги диктуют… разве не так?
– Ну, мы, конечно, частично… – смутился невинному комплименту Арес. – Бывает, и диктуем, и вдохновляем. Я, правда, больше на подвиги. А вот мамаша моя, та, представь, намерена всех земных стихоплетов опекать. – Неожиданно разоткровенничался Арес, проникшись к юноше необъяснимой симпатией. – Но я бы не советовал особо на нее полагаться… нет, не то, что обманет, или станет подбивать на что-то нехорошее… – Арес замялся, сам дивясь своей прямоте. Под взглядом этих честных доверчивых глаз хотелось блеснуть лучшими своими качествами, или, по крайней мере, не показаться невеждой. – Видишь ли, мы, боги, и сами вдохновляемся Верховным Разумом… – очень уместно вспомнились слова Гермеса, мельком когда-то услышанные. – А он, Разум этот, учит… впрочем, не буду тебе голову морочить – людям этой зауми все равно не понять, да и мы, если честно, не всегда к голосу Разума прислушиваемся.
– Согласен, голос Разума зачастую спорит с голосом Чувств, – кивнул красивой головой юноша. – Едва примешься что-то объяснять, сразу не стихи, а занудство какое-то выходит.
Странный парень, в смешной полосатой рубашке, облегающей крепкий стан, все больше нравился Аресу. Он чем-то напоминал Кикна, земного сына бога Войны, подстреленного недавно Гераклом. Так же смел и наивен, да и покрасоваться любит. От горшка два вершка, а застыл в картинной позе, поставив ногу на камень. Да еще и пытается этот валун ногой катать! Присмотревшись, Арес понял, что под ногой у пришельца не камень, а простой, довольно затертый мяч, сшитый из лоскутков кожи.
Арес и сам любил попинать ногой глобус, если его забывала случайно Мать Гея. Давая внукам уроки, которые она назвала в честь себя географией, Гея долго и нудно рассказывала про движение материков и течений, вертя в руках разноцветный шар, изборожденный морщинами гор и синими нитями рек, что стекались к Океану. Один раз, пиная ногой наглядное пособие, Арес нечаянно гору какую-то свернул. Что тут началось! Его чуть к Аиду на перевоспитание не отправили, поскольку сломанный пик оказался Священной горой Меру, у подножья которой и проходили уроки! Выручил старший брат Гефест, выковав золотое веретено и водрузив его на место Священной горы. А шалуна Ареса взял на поруки.
По всему было видно, что парнишка, пришедший из будущего, тоже не прочь погонять мячик вместо уроков. Общая страсть к игре говорила о родстве душ, и это еще больше сблизило бога Войны и поэта.
– Я, признаться, терпеть не могу наставлений, а все так и норовят поучать, – вздохнул Арес, вспомнив, что он здесь по поручению Геры и, если честно, задание матери все больше казалось ему невыполнимым. – Так что не бойся, я тебя учить не намерен, но про мадонну ты все-таки зря. Не к месту это, убери.
– Мадонна – это мать бога, – потупил глаза юноша. – Но здесь нет и намека на вашу маму. Мне кажется, мадонна – все-таки не она, – виновато добавил он.
– Уж точно, не она! – расхохотался Арес. – Да ты не смущайся, говори правду, я и сам правдоруб, что не каждому по нутру. – Вот, был я намедни у мамаши, чуть не заснул от ее нотаций, а правду скажешь – схлопочешь выговор! Сейчас к папаше иду – и там придется ухо востро держать, чтобы лишнего не сболтнуть.
Арес поднял глаза на сверкающий пик Олимпа. От чертогов Зевса их отделяла невысокая гряда скал, да плоская, утопающая в цветах, долина. Из-за скал донеся цокот копыт и храп Вороного. Иссиня-черный хвост мелькнул над скалой, осыпав долину искрами, но поэт даже глазом не моргнул, подтвердив догадку, что он всего лишь голограмма. Не бывало еще такого, чтобы живой человек не убоялся Аида!
– Не робей! Искры не горючие, их конь Аида вышибает, – проговорил бог Войны, при этом следя за реакцией парнишки, чтобы удостовериться, истинный ли перед ним поэт, или оборотень, застрявший между Небом и Землей. Поэт Аида испугается, понаблюдает и удерет, а оборотням все нипочем. – Это дядюшка мой, Аид, ведет Вороного на водопой, – продолжил небрежно Арес. – Мои-то сами ускакали, а его коня не бросишь где попало. Большой урон животному миру может выйти! Но ты, я вижу, парень лихой. Даже в стишках дядьку моего упомянул. Я правильно понял, черт – это Аид? Дядюшку так многие называют за пристрастие к черным одеждам, а может, из-за Вороного. Его грива тоже чернее ночи, глянь, так и мелькает над скалой!
Черная туча нависла над грядой, обдав поэта и воина снопом искр. Поэт переменился в лице, впалые щеки побледнели. Осенив себя крестным знамением, он тихо молвил:
– …это просто метафора. – И еще раз перекрестился.
– О, да ты Небесные обереги знаешь! – воскликнул бог Войны. – Тогда тебе нечего бояться! Да и вообще, дядюшка мой народ бережет, без колпака к людям не является, раньше срока не забирает.
Но его уже никто не слушал.
При внешней дерзости, парнишка оказался предусмотрительным и благоразумно исчез, впопыхах забыв мячик. Арес осторожно тронул игрушку ногой, покатал по земле.
«Похоже, сделан не из древесных соков, внутри чистый воздух, чуть приправленный дымком с примесью газов. Да, технологии в будущем вырастут, что вряд ли пойдет на пользу людям», – вспомнился извечный спор детей Лето. Аполлон горой стоял за технический и научный прогресс, а упрямая Артемида полагалась на естественную поступь природы, находя в том поддержку у тетушки своей Деметры.
Арес подкинул игрушку ногой, и пустотелый шар, гулко ударившись о скалу, отскочил на грудь, а потом упал прямо в руки.
– Мяч неплохо сделан, но проткни такой, – обычная тряпка, – проворчал Арес, придирчиво разглядывая рукотворное изделие. – Недолговечен, и сотни лет не прослужит… а вот парнишка стоящий… игрушки любимой не пожалел. Мог бы с собой забрать, мяч-то настоящий, не голограмма. И в гении метит не без оснований, – добавил бог Войны, выискивая взглядом гостя. – Вряд ли он пришел в мячик поиграть, наверняка на отчет к Зевсу. Ох, боюсь, незавидна будет твоя судьба, дружище. Поменял бы ты ориентацию… ну, в смысле… проф. ориентацию, – поправился Арес, сообразив, что, выросший в грязной земной атмосфере, поэт может неверно истолковать его слова. – Кстати, игрой в мячик неплохо зарабатывать будут, – продолжал он, совершенно забыв обещание не докучать наставлениями. – Твоя стихия – игра, а не тернистый путь поэта. Да и время будет тяжелое. Скрутят они тебя в бараний рог.
Поэт, однако, отмалчивался.
– Зачем вообще являться на Олимп, если не готов прислушиваться к голосу Разума? – обиженно буркнул Арес.
Из-за камня донеслось:
– Я не на Олимп, я на стадион шел, меня на «Черном море» ребята ждут, а как сюда занесло, вообще не понимаю. Я уже в парке был, а по дороге стишки писал:
Про синьору синеокую,
Равнодушную, жестокую…
– А! Это тебя Афродита зазвала, тебе, дружок, к ней, – усмехнулся Арес. – Но учти, равнодушия и жестокости у нее побольше, чем у дядюшки Аида.
Голос поэта весело ответил:
– Да я знаю. Она меня чуть взглядом не испепелила, когда я нечаянно в нее мячиком пульнул! Я только тогда и понял, что это богиня Любви, а сперва подумал, – пастушка какая-то в стогу валяется. Но она так на меня глянула, что я со страху чуть под землю не провалился… а, может, и провалился. Открыл глаза, а тут ты, то есть вы… со своим дядюшкой. Извини, мне бы домой, вечером в яме, на Черноморке, игра…
– Ну, как знаешь, – махнул рукой Арес. – Только смотри: «Ни дня без строчки!» И не жалуйся, что Славы не добудешь. Почести достаются только проходимцам да подхалимам. Я сам столько войн затеял, а выиграл и того больше, а Зевс любимицу свою, Афину, превозносит, титул богини Справедливой войны дал. Обхохочешься! Где ты видел справедливые войны?
Для Поэта это был, по-видимому, слишком сложный вопрос. Да Арес и не ждал ответа. Что думать о былом, когда впереди новые битвы. А бог Войны точно знал, что они будут несправедливыми! Как и все на Земле.
Об авторе:
Надежда Колышкина:
Я – человек из Прошлого
Если бы каждый из моих современников написал по две-три странички о себе и своей семье, я думаю, занимательная вышла бы история. А, возможно, и страшная.
Жизнеописание свое, разумеется, надо начинать с детства. А оно всегда прекрасно, и неважно, родился ли ты на шелковых простынях, или на грубой льняной холстине. Босоногое детство, пожалуй, даже ярче и веселее зажатого в распорядки и регламенты детства тех, кто появился на свет «с золотой ложкой во рту».
Мое детство наградило меня воспоминаниями о росистых лугах Вологодчины, о трех рябинах, заглядывающих в окна деревенской избы, да о трех громадных камнях на пригорке, что остались от часовни Николая Чудотворца, порушенной «нехристями в годы раззора», как говорила бабушка, крестясь на камни. Нам с сестрой креститься на камни не полагалось, потому что мы были октябрятами, хотя и тайно крещенными в лесном храме, построенном неизвестно кем и когда.
На разговоры о лесном храме и вовсе был наложен запрет, поскольку папа и мама мои были коммунистами, оба прошли войну, свято верили в светлое будущее страны, победившей фашизм, и не позволяли забивать детям голову суевериями и прочей чепухой. Вера, как известно, подкрепляется Надеждой, вот мне и досталось столь светлое имя.
Не менее суровы были и родители моего будущего мужа, – комиссар Брухнов, трижды Георгиевский кавалер, и поэтесса Шишова – «фарфоровый божок Одесского Парнаса». Уверенные, что ни наций, ни государств, в скором времени не будет, поскольку победит Интернационал, они дали мальчику звучное имя Марат, которое, впрочем, очень ему подходило. Встреча наша была предопределена Судьбой, и мой папа, к окончанию войны – полковник, получил назначение в Одессу, куда спустя несколько лет переехала и вся наша семья. Однако время на Небе и на Земле течет по-разному, и мы с Маратом чуть не разминулись.
Комиссар Брухнов, отец моего мужа, к тому времени погиб в Вологодских лесах, сосланный туда по доносу, а мать, З.К. Шишова, претерпев все лишения ЧСВН (член семьи врага народа) перебралась с сыном в Ленинград, где на них обрушилось испытание поистине Космического масштаба. Зика (так звали ее друзья и коллеги по одесскому литературному кружку «Зеленая лампа») писала в поэме «Блокада»:
Дом разрушенный чернел, как плаха,
За Невой пожар не погасал.
Враг меня пытал огнем и страхом,
Материнской жалостью пытал…
Однако товарищи Шишовой по литературе оказались куда надежней товарищей Брухнова по партии, и благодаря усилиям Секретаря Союза писателей Фадеева и друга детства – Валентина Катаева, Зика с сыном оказались в Москве. Война пощадила сына комиссара, и он, Гвардии сержант, вернулся к матери и к мирной жизни. Тут уже было делом случая – направить меня через Томск, где я училась в Университете, в Москву, где я закончила Педагогический Институт, а оттуда – литературным секретарем детской писательницы Зинаиды Шишовой.
Марат к тому времени, закончив МГИМО МИД СССР, работал редактором серии «Жизнь замечательных людей», и, помогая ему и его матери, я как-то плавно вошла в литературу и в их жизнь.
Эта счастливая пора продолжалась без малого 40 лет, включив и мою 30-ти летнюю работу в издательстве «Прогресс» (где я прошла путь от корректора до ведущего редактора), и издание более 30-ти книг в переводе Марата Брухнова, и детские исторические романы З.Шишовой.
А еще – много-много друзей! Но тут уместно будет сказать: «иных уж нет, а те далече». Нет верного друга Виктора Вучетича (сына известного скульптора); нет художника Оси Чуракова, перебравшегося в Америку, но и там применения своим талантам не нашедшего; нет гениального сына гениальных родителей Льва Гумилева, с которым я была не только дружна, но и имела честь быть редактором его труда «Этногенез и биосфера Земли». Ушел и последний из могикан – Эрнст Неизвестный, с которым дружил в годы юности Марат.
Однако самые скорбные, на мой взгляд, утраты – это потеря Родины и Семьи. Когда уходили один за другим близкие мне люди, завещая мне творческое свое наследие, но прося об одном – захоронить их в родной земле, это определило весь мой оставшийся жизненный путь. Вот и сную я теперь, безутешная, между двумя одинаково родными мне городами – Москвой и Одессой. И книги мои пишутся в основном под шум морского прибоя, а издаются – под столь же бесконечный гул и грохот Москвы. Но все трудней эти перемещения, и это – увы! – зависит не только от меня.
Утешаться приходится извечной народной мудростью: «нет худа без добра». Ведь когда рухнула наша необъятная Родина, которая была (а может быть, казалась) нашим общим домом, она на деле не уменьшилась, а просто расплескалась. И теперь, куда бы я ни приехала, – в Грецию ли, бескорыстно подарившую Европе великий принцип демократии, а заодно и культуру, в чопорную ли Британию, традиционно-холодно поглядывающую на чужаков, всюду меня рассматривают не как диковинку, которой удалось вырваться из железных лап медведя, а как желанного гостя. И друзей становится больше, хотя с годами не рвешься одарить всех, кто тебя окружает, щедротами своей души, а напротив, замыкаешься, опасаясь стать кому-то обузой.
Может быть, эти строки покажутся мало толерантными, но я ведь человек из Прошлого, в чем честно и признаюсь. А герои мои – и вовсе из Вечности, поскольку в основе моих книг – мировая мифология, начиная с индийских Вед и заканчивая греко-римским Мифом.
В те доисторические времена многое позволялось и богам, и людям, вот и я, набравшись у моих героев свободомыслия, позволяю себе в своей серии «Споры богов» некоторые вольности, в частности, высказывать о Человечестве и его деяниях все, что я о том думаю. Тем более что духовным идеалом для меня был и остается наш великий свободолюбец Александр Сергеевич Пушкин, творивший во времена не менее драматичные, чем те, что выпали на нашу долю. А он Судией считал одного лишь Бога.
Веленью Божию, о, муза, будь послушна.
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца.
Из стихотворения А.С. Пушкина «Памятник»
