Синяя скала
Рассказ
Самым желанным местом в Крыму для меня на всю жизнь осталось село Богатое и его окрестности. Работая гидрогеологом в раскаленных песках Кызылкум, я всегда проводил свой отпуск в этом сказочном уголке. А еще очень много рассказывал о Богатом своим друзьям. Все они были в восторге от этого места, даже никогда там не бывая, и потому невероятно обрадованы, когда однажды я организовал им поездку к нам в гости. В то время еще были живы мои родные, и мы прикатили к ним целой компанией. С размещением не было проблем, всех устроили удобно, и сходу началось освоение обозначенных мной заповедных уголков. Как правило, с утра мы ходили на экскурсии по окрестностям, перед обедом купались в замечательном ставке на южной окраине села, после обеда лазали по горам, скалам и пещерам, а вечерами отправлялись в кино или в гости к моим одноклассникам, осевшим в родном селе. И, конечно, частенько еще и пировали дома.
Последней святыней для непременного знакомства была скала Кок-Таш, то есть Синий Камень, в восемнадцати километрах от дома. Мне было лет одиннадцать, когда в нашей школе организовали поход на эту скалу, и я первым поднялся на ее западный, самый высокий обрыв. Обойдя его, без труда взобрался по пологому скату на край стометровой пропасти и…. До сих пор вижу, как мне, как на ладони, открылся вдруг весь мир! Я парил над ним и ощущал себя счастливым человеком-птицей. Потом, стоя на вершине, с тайной гордостью поглядывал на медленно подтягивающихся в мою сторону старших товарищей. Пока все отдыхали, физрук поручил мне найти место для костра и заготовить дрова. Я, не задумываясь, выбрал треугольную поляну, примыкавшую к скале, и соорудил на ней кострище. Еще не разгорелись дрова, а я уже почувствовал, как душа наполняется ощущением всего того самого уютного, теплого и родного, что делает сознание безоблачно-ясным, а тело – невесомым. Мы провели на этой поляне треть суток, и все это время во мне всеми красками радуги переливалась радость: я открыл самое благодатное для себя место на земле. Позже я много раз ходил на Кок-Таш сам, водил туда мальчишек, девчонок, смешанные компании, и всегда обнаруживал вблизи старого кострища чудесное притяжение места, некое его дивное поле.
Незадолго до экскурсии к нам присоединился мой старший товарищ Вадим, который приехал из Севастополя на побывку к сестре. Мы с ним познакомились лет пять назад. Это был весьма интересный и интеллигентный собеседник, обладавший широким кругозором и эрудицией. Мне, выросшему в женской семье, всегда не хватало мужского общества, и подспудно, хотелось иметь старшего товарища, поэтому меня радовала каждая встреча с Вадимом, и, конечно, явилось неожиданным сюрпризом его пожелание отправиться с нами на скалу.
Я предложил не идти пешком все упомянутые километры, а сначала доехать автобусом до села Синекаменка и уже оттуда подняться по крутой грунтовой дороге к основанию скалы. Мои родственники и вовсе облегчили нам путешествие: попросили соседа Степана, обладателя старого «Москвича», подвезти нас как можно ближе к началу подъема. Тяжелые вещи (выпивку, продукты, воду) взялся в несколько рейсов доставить на поляну, расположенную рядом со скалой, племянник на своем мопеде. А вечером Степан снова должен был отвезти всю компанию домой.
Я знал Степана с той поры, когда Крым присоединили к Украине, и в наше село прибыла первая волна украинских переселенцев. Он сразу устроился на работу в колхозе механизатором: сначала в качестве сцепщика, потом работал шофером на полуторке, и во время уборочной страды возил на ток зерно от комбайна. Мы, школьники, были тогда обязаны какую-то часть каникул трудиться в родном колхозе, и все поголовно мечтали поработать со Степаном. С ним ведь можно было целый день кататься на машине, сидя в уютной кабине рядом с шофером. И вот однажды бригадир определил меня на это место. Степан показался мне молчаливым, как камень, а если иногда что-то произносил, то только на украинском языке. А я, не знавший украинского совсем, все равно понимал Степана, и, видимо, это и растопило лед в сердце молчуна. В какой-то из дней он сам предложил мне сесть за руль и пообещал научить управлять машиной. Стоит ли удивляться, что я проникся к своему автонаставнику лучшими чувствами. Между прочим, его за глаза называли «Степан Бендера» и даже поговаривали, будто он в юности служил у немцев полицаем. Я не обращал внимания на эти сплетни, продолжал с ним дружить и самозабвенно осваивал езду на полуторке. Несколько раз мне удалось расколоть шофера на разговор о Западной Украине, но ничего такого, что было бы как-то связано с полицайством, наружу так и не выплывало. Зато я узнал, помню, массу интересного о гуцулах, сплавляющих плоты по бурным рекам в Карпатских горах. До окончания школы я всегда при встрече приветствовал Степана, и иногда мы, случалось, обменивались парой-тройкой фраз. И вот в этот приезд обнаружилось, что он купил себе дом рядом с усадьбой моих родных, которым часто и бескорыстно помогал.
Степан встретил меня улыбкой, сделал два рейса, доставив компанию к месту назначения со всеми удобствами, и сказал, что с девяти вечера будет ждать нас у автобусной остановки. Мой кызылкумский друг Костя проехался с ним до этой остановки, чтобы докупить что-то, и вскоре поднялся к нам на гору вместе с племянником на мопеде. Мне Костя тихо шепнул: «Твой Степан – националист и бендеровец! Он на автовокзале встречался с подозрительным типом. О чем они говорили, я не знаю, но, расставаясь, Степан сказал собеседнику на хорошем русском языке: «Скоро в Крыму будут жить вместо москалей сплошь западные украинцы».
Само собой, праздник на Синем Камне ничуть не потускнел от Костиного сообщения, и мы вовсю принялись им наслаждаться.
После осмотра Крымского пейзажа с поднебесной высоты и захватывающей дух фотосессии все уютно расположились у заветного кострища, женщины красиво накрыли скатерть-самобранку, и начался пир. Я не помню, чтобы рассказывал кызылкумским друзьям и Вадиму о дивном поле притяжения около скалы, поэтому просто надеялся на открытие его кем-нибудь из них и терпеливо этого ждал.
Когда была изрядно опустошена скатерть-самобранка, я заметил, что Костя как-то натянуто улыбается. На профессиональном поле мы с ним были равнозначными игроками и абсолютными единомышленниками, но он почти всегда выступал самым ярым моим оппонентом, когда речь заходила о литературе, философии и прочих не связанных с работой материях. Что касается литературы, мне удалось его убедить в признании, как замечательной, поэзии Маяковского, позже он и сам полюбил ее, и иногда читал стихи горлана-главаря со сцены. А поклонникам своих выступлений не забывал напоминать, кто именно открыл ему глаза на великого поэта.
И вот, сидя на корточках за чаем у волшебного кострища, Костя вдруг громко произнес:
– Друзья мои! Эта Синяя скала окончательно заворожила меня. Здесь такая благодать, что я бы предложил заночевать у нашего костра.
– Ночью будет холодно, да и сосед будет ждать нас внизу вечером на своем «Москвиче», – возразил я.
– А давай мы спустимся к нему в село, и ты попросишь его привезти штук пять телогреек, – не унимался Костя.
– Нет, сосед – упрямый хохол, он не любит менять своих планов, – ответил я.
– Да уж, услышал я о его планах!
– И какие же у него планы? – поинтересовался Вадим.
– Заменить в Крыму всех москалей на западенцев!
– Вырезать всех русских или как? – с усмешкой спросила у Кости Люда.
– Пусть Толя ответит.
– Никогда не поверю, что он таким способом планирует изменить демографию Крыма. Он добрый, но очень упрямый. И я ни за что не стал бы обсуждать с ним подобную тему.
– Но ты имей в виду, что такой план существует! – предупредил меня Костя и добавил, – хорошо, что мы не пошли в последний вечер в кино. Для меня украинский язык – это все равно, что неудачное наречие русского языка. Когда я смотрел американский фильм, переведенный на хохляцкий, мне хотелось плеваться.
– Это потому, что ты не знаешь украинского языка, – возразил я.
– Где нам, дуракам, чай пить! Ах, да, я забыл: ты ведь учился в Крыму. По-моему, здесь с 54-го года в школах обязали изучать украинский.
– Нет, я никогда не изучал этот язык. Я закончил Богатовскую, что под Белогорском, среднюю школу в 1958 году, но у нас никогда не вводился украинский. Как, впрочем, и несколько лет спустя после передачи Крыма Украине.
– У тебя, видимо, родители хохлы?
– Моя мама уроженка Херсонской области. И, действительно, до замужества прожила двадцать лет на Украине. А в тридцать третьем году, уже после голода, уехала с моим отцом, чистокровным курянином-кацапом, в Россию. Отец запретил ей балакать, то есть, говорить на смешанном русско-украинском языке, потому что готовился к переезду в Москву, куда его пригласил на работу высокий чиновник. Видимо, хотел представить своему окружению любимую жену не хохлушкой с забытого Богом хутора под Чаплынкой, а светской дамой. Мои старшие сестры рассказывали, будто отец не выпускал ее даже на улицу, пока она не научилась сносно говорить по-русски.
– Вот изверг! – вмешалась в наш разговор детский врач Люда, которая иногда ездила из пустыни к бабушке в Полтаву, и поэтому она, конечно, гораздо больше, чем Костя, симпатизировала украинскому языку.
– Отец погиб на войне, я вырос без него, поэтому не могу судить о нем. Мама совсем не считала мужа извергом, но к моему появлению на свет она уже точно не балакала и никогда меня украинскому не учила.
– Я назвала его извергом в шутку, сорвалось с языка, ты не обижайся!
– Ладно! Лучше, давайте, по сути, — перебил ее Костя и снова обратился ко мне:
– Что, тебе и впрямь интересно смотреть «Великолепную семерку» на украинском?
– Нет, но я не согласен, что украинский язык – это плохое наречие нашего языка. Украинский ласкает мой слух. Это глубоко самостоятельный, великолепный, точный, эмоциональный, красивый, певучий, динамичный славянский язык, созданный многими поколениями замечательного украинского народа.
– И твои доводы в пользу сказанного? – почти ехидно осведомился Костя.
Я посмотрел на банку со сгущенным молоком и спросил:
– Ты можешь объяснить, что значит цельное молоко? Вот здесь написано на русском языке: «…продукт изготовлен из цельного молока»?
– Нет, не знаю, – смущенно ответил он.
– Тогда я тебе скажу, как звучит цельное молоко по-украински. Нет, пусть скажет Люда, потому что я слаб в произношении.
– Цельное – значит незбираннэ, хотя я тоже не уверена в своем произношении, пояснила Люда.
– Понятно: молоко, с которого не собрали сливки. Да, смотри, как точно сказано! — воскликнул Костя.
– Совершенно верно! Украинский язык конкретный, по крайней мере, в названии сгущенного молока, — подтвердил мою версию Вадим, — но ты рано обрадовался. Дело в том, что любой язык тем конкретнее, чем он примитивнее. Например, на языке наших хантов, что живут на Таймыре, слово «волчонок» исключительно конкретно: оленя грызущего зверя детеныш. То есть это детеныш того зверя, который грызет оленя, понимаешь?
– А как по-хантски будет звучать обращение к любимой девушке: «Я все равно проложу мостик к твоему сердцу?» — озадачил я Вадима.
– Затрудняюсь сформулировать, уклонился от прямого ответа энциклопедист.
– Люда, скажи, пожалуйста, как бы ты восприняла обращение к тебе на русском языке влюбленного в тебя парня: «Я все равно проложу мостик к твоему сердцу?»
– Скорее всего, пропустила мимо ушей.
– А помнишь строчки из украинской песни «Я до твого сэрдца кладку прокладу!»
– Да, и, если бы мой поклонник выразился так, не осталась бы я равнодушной! В этой короткой фразе слышится и волнение, и безмерная любовь…
– Видите, господа, насколько украинский язык эмоциональнее русского? — обратился я к компании.
– Да, ты прав, — ответил мне Вадим, но этого все равно мало, чтобы называть его могучим.
– Хорошо. Кто из вас помнит «Бородино» Лермонтова?
– А причем здесь Лермонтов?
– Костик, ты сначала ответь на мой вопрос: вспомни строчки, когда полковник обращается к своим бойцам на редуте!
– Сейчас подумаю…. «И молвил он, сверкнув очами: «Ребята, не Москва ль за нами?»
– Совершенно верно. В священную, торжественную и роковую минуту полковник обращается к своим солдатам, обреченным на смерть, сверкнув очами. Почему великий поэт выбрал украинское слово очи, а не русское – глаза? Смысл был бы одинаковый, но сила разная. Украинское слово очи – это не просто орган зрения, а орган, который отражает внутреннее состояние человека, его душу, его реакцию на собеседника, на рассматриваемый предмет, на происходящее в данный момент событие. Поэтому в обычном обороте «сверкнув глазами» не был бы отражен весь спектр благородного, торжественного, патриотического свечения души полковника! И русский поэт прибегнул к украинскому языку, чтоб выбрать самое краткое, самое точное, емкое и эмоционально насыщенное слово!
– А ты уверен, что очи – это украинское слово? — копнул Вадим.
– Да. Ни в словаре Даля, ни в толковом словаре, ни в каких иных справочниках не указано, что в нашем официальном языке имеется слово «очи»!
– То, что ты назвал, — единичный случай. Неужели же кто-то еще из русских классиков употреблял выразительное, не спорю, украинское слово очи, вместо русского глаза?
– Многие! Например, Александр Блок в поэме «Скифы» говорит: «…Да скифы мы, да азиаты мы с раскосыми и жадными очами…». Или взять песню «Очи черные». Пропойте, пожалуйста, или процитируйте, хотя бы строчку из этой песни в русском варианте: «Глаза черные, глаза страстные, глаза жгучие и прекрасные…»
– Ура! – воскликнула Люда и радостно обратилась к присутствующим, — ну что, убедились?
– Пожалуй, с Толей можно согласиться, – сказал, словно вбил гвоздь в дискуссию, тяжеловес Вадим. Позволю себе дополнить его мысль о динамичности, точности и емкости украинского языка. Например, на украинском «смотри» звучит, как «дывысь». Но дивиться, значит, не только смотреть, а смотреть, изучая! Или возьмите слово «брехать» – оно означает не просто лгать, говорить неправду, но еще и нести околесицу. Так что Костино определение украинского языка, как плохого русского наречия, на мой взгляд, несостоятельно и недопустимо!
– Хорошо, я согласен с вашими доводами и беру свои слова обратно. Но, возвращаясь к первоначальному разговору, я остаюсь при своем мнении: озвучивание кинофильмов в украинском варианте мне не нравится!
– Знаешь, Костя, я отлично помню, как внедрялась украинская культура в Крыму перед тем, как он был официально передан Украине. В это время в наше село стали приезжать украинские артисты, музыканты, юмористы. И мы, школьники, да и наши родители, и другие взрослые, ходили на многие представления и получали неимоверное удовольствие. Например, я, не понимавший классическую музыку, влюбился в оперу «Запорожец за Дунаем», в оркестр украинского радио, в песни на стихи Тараса Шевченко. Думаю, все зависит от того, как сделан синхронный перевод, насколько глубоко переводчик вникал в смысл переводимого. Конечно, с первого раза диалоги и разговоры Юла Бриннера в «Великолепной семерке» звучат на украинском языке необычно, порой смешно и вообще странно.… Но я хочу сказать главное: причастность к украинской культуре, общение с украинскими переселенцами и дружба с их детьми, моими сверстниками – все это обогатило мой внутренний мир.
– Ты хочешь сказать, что Крым в составе Украины – это благо?
– Для меня – да. Мой слух не только воспринимает, как музыку, украинский язык. Я люблю Украину! Эта любовь, наверно, заложена во мне на генетическом уровне. До поступления в институт я больше года работал в Донбассе. Прежде, чем спуститься в шахту, я несколько месяцев колесил по Украине в качестве грузчика отдела снабжения. Я побывал во многих городах и местах – от Карпат до Запорожья, и всюду понимал украинскую речь, встречал замечательных людей, вдыхал благодатный воздух украинской земли. Будучи студентом, проходил практику на соляных шахтах Западной Украины и железорудных карьерах Криворожья, так что у меня богатый опыт общения с матерью – Украиной….
– А то, что на Южном берегу Крыма года четыре назад был объявлен карантин в связи с эпидемией холеры, это тебя не настораживает? Не думал о причастности Украины к загрязнению прибрежной зоны?
– Это называется валить с больной головы на здоровую. Крым загаживает весь Советский Союз, а виновата, видите ли, Украина!
– Поясни!
– Виной является неудержимое и нерегулируемое нашествие «дикарей» со всего СССР на полуостров, особенно после фильма «Три плюс два». Однажды, за год до холерного карантина я увидел признаки экологического коллапса на полуострове.
– Расскажи нам! – потребовал Костя.
– Может, не стоит?
– Если это неприлично, так мы ведь уже отужинали, а для прояснения вопроса было бы неплохо услышать.
– В тот год мы с женой впервые получили вместе отпуск в августе, приехали в Богатое и встретили нашу лучшую школьную подругу с ее мужем. Погостив неделю дома, мы вчетвером, естественно, поехали на море. Отдохнув и накупавшись в селе Морское, решили завершить свой отпуск в тихой, малопосещаемой бухте Царского пляжа. На него можно было попасть с моря, из поселка Новый Свет, или спуститься с горы возле села Веселое. Мы выбрали второй вариант и пошли пешком, предвкушая радость отдыха на чудесном берегу, в уютной бирюзовой бухточке, отрезанной от моря скалистыми грядами. Я с упоением рассказывал о прелестях Царского пляжа и его затерянной тишине, когда мы неожиданно обнаружили себя вдруг в гуще людей: одни двигались в одну с нами сторону, другие шли обратно. Видели бы вы, что творилось на подходе к пляжу! Там возлежали повсюду: на скалах, на камнях, на полянах. Зрелище, открывшееся нам с кручи над заливом, впечатляло. Прямо на гальку Царского пляжа то и дело вылетали из воды катера с сотнями пассажиров, оставляли их на уже переполненном людьми берегу и отчаливали за новой партией отдыхающих. Но настоящий ужас открылся, когда мы стали спускаться в бухту. Снизу на нас пахнуло настоящим смрадом! Тысячи людей скопились на крошечном лоскутке пляжа, на котором не было ни единого туалета, ни одной кабины для переодевания, как не было и баков для сбора мусора. Люди, казалось, копошились в собственных отходах, недоуменно озираясь по сторонам в поисках свободного места. Я гидрогеолог, и одно из направлений моей профессии – охранять от загрязнения водные ресурсы. Пусть я и не работаю в Крыму, мне и без специальных исследований ясно, как угнетает море и морских обитателей этот смрад. И этот запах – это всего лишь часть лавины загрязнений. Тех, что скрытые подземные потоки уносят в море, ведь они впитывают в себя всю гадость, которой курортники щедро сдабривают песок. К этому добавляются подводные сбросы от канализационных труб городов, промышленных предприятий, нефтехранилищ и прочих. Представьте, я не удивился, когда на следующий год на Южном берегу Крыма был объявлен тот самый холерный карантин.
– А ты говоришь, Украина ни при чем! Почему она, как хорошая хозяйка, не установила строгие правила по соблюдению санитарной безопасности на морском побережье? Кто разрешил катерам ввозить на Царский пляж, никак не приспособленный для купания, толпы людей? Где закон об охране заповедных мест? Похоже, Украина чувствует: Крым отдан ей на временное разграбление, поэтому и ведет себя так. Никита Хрущев, по-моему, специально подарил Крым Украине, чтобы оправдаться перед ней за голодомор тридцать третьего года. И уж, во всяком случае, не для решения задач по оптимизации управления территориями.
– Костя, я не стану делать столь политические выводы! Но, если говорить о варварском отношении к охране окружающей среды Крыма, то это вина не только Украины.
– Господа гидрогеологи, – обратился к спорщикам Вадим. Вы сами ответили на главный вопрос: кому должен принадлежать Крым?
Прежде всего, Крым – уникальная всесоюзная здравница. По всем показателям: бальнеологическим, климатическим, географическим, и, если хотите, и по стратегическим! И он должен принадлежать не одной республике, у которой не хватает средств на решение экологических, инфраструктурных и других задач, а всему Государству. Следовательно, Крым должен быть самостоятельной административной единицей СССР, как, скажем, Армения, Казахстан и другие республики. В рамках такого статуса будут разработаны все необходимые законы и для охраны окружающей среды, и для охраны памятников, и для межнациональных отношений. Тогда не будет искушений загрязнять море и побережье, насильно менять демографию полуострова и т.п.
И второе: Крым – это крупнейшая военно-морская база нашей страны, что опять же говорит в пользу первого постулата. Давайте, не разбирая ошибок высших руководителей в прошлом, будем надеяться на их мудрость в будущем.
Об авторе:
Анатолий Изотов, родился в 1940 году. Детство и юность прошли в Крыму. Затем – Донбасс, Политехнический институт, инженер-гидрогеолог, 10 лет работы на закрытом предприятии и загранкомандировка в ЧССР. По чешской тематике защитил кандидатскую диссертацию. На Родине – главный инженер института ВИОГЕМ (г. Белгород). В настоящее время – доцент Белгородского государственного университета.
Стихи пишу с 15 лет. Первые публикации появились в газетах «Кадиевский рабочий» и «Кадры индустрии» (1958–1964 гг.). Одно из произведений того периода – «Письмо из Средней Азии» – вошло в книгу «Письма из тополиной весны» (1967 г.).
Раннюю прозу долгое время не мог опубликовать в силу работы на закрытом предприятии. С 2005 по 2010 годы издал малыми тиражами четыре книги: сборник стихов, сборник рассказов и два романа. Активно занимаюсь литературными исследованиями, особенно интересно для меня творчество Лермонтова и Гомера.
С 2015 года являюсь членом Интернационального Союза писателей (кандидат).
