Конец осени
1.
Дождь, захлёбываясь, крошится
голышами хлеба.
Тучи пегие, как лошади,
вытоптали небо.
Сверху (гром-гремя) по улицам
бьют битюжьи ноги.
Осень просится отмучиться
на моём пороге.
В неба холст, дóсиня выстиранный
(сердце, имя, тело),
слиток капель, ветром высверленный,
бился до предела.
Но ни жалобы, ни жалости
в листьях ржаво-разных.
Жизнь и смерть им — краски, кажется,
ярки и бессвязны,
в масть, как карты мечут… Спрашивать
в хаосе ответа:
исчезать — и вправду страшно вам
на исходе лета?
Прояснилось… Солнце выглянуло
вновь, без укоризны,
в небо лёгонькое, вылинялое,
в серый круг отчизны.
2. Апрель-1
Апрель, и апельсин, и ломкий стук капели
так делятся легко на солнечные щели.
А в лужицах (с эмалью льда) — бензин,
и солнце бьёт полого по панели.
Луч пилит синеву, как жук-пропеллер,
но в ветках первая мелькнула акварель.
Над лужицей испуганно кружи́тся,
из сна ли выпав, со снегу, синица.
Конец зиме, мой ветреный апрель.
3. Апрель-2
Мой апрель-менестрель,
ледяной, продувной одуванчик.
Как в сифоне, капель
комарино звенит, то ли плачет.
За снега, за века
затаясь, что тебе то и дело,
всем кивая: «Пока!»,
улыбаться упрямо, несмело.
Прозвенела струя:
«Я другой, я не знаю, веками
только камни стоят,
оттого что из вечности — камни.
Мне так больно от холода
и от слепящего света,
ручеёк я и облако,
сам я из талого снега»…
Уходя налегке,
пробежит, не прощаясь, нечаянно
трель-капель по щеке,
дребезг ливня и трепет дыхания.
Где гостишь, с кем летишь,
мой апрель, колокольчик и мальчик?
Смехом сыплешься ль с крыш
иль горстями (безгорестно?) плача.
4. Почти верблюд
Дети, и цветы, и звери
(или — проще — рай):
«Проходи, — зовут, — сквозь дверь и
с нами поиграй».
Но она — всё туже-ýже.
Нет, не мародёр,
не пират, я неуклюже
взрослый дромадёр.
Больше солнца и без меры
вас любил — люблю.
Жаль, что я уж жёлто-серый
и почти верблюд.
На дворе кричит погонщик
и стоит жара.
Тащат тачку, катят бочку —
вот и вся игра.
Побреду, закинув шею,
в жар-песок колюч.
Как найти мне тот волшебный
и сребристый ключ,
что, открыв в решётках струны,
прозвенит в саду,
где игрушечные луны
ждут свою звезду.
5. Корни
Только б не ведать, только б забыть:
В слове «голýбить» — слоги «убить»,
Призвук презренья — в слогах «призреть»,
В «участи», «чести» — не слышать «учесть».
Крепки ли мы на земле, когда
В родине громко слышно — «орда»?
Если я мыслю — значит, жива?6
Если я плáчу — значит, я есть?
Или — плачý за то, что живу,
Промыслом, хлеб мне дающим здесь?
Мир растворяется — вширь ли?.. На нет?
В круге зрачка ускоряется свет,
Нам остаётся осадка ночлег
В вольноотпущенном русле реки.
Известь в ручье, в глине соль и вода,
В изнеможенье распада и льда
Дождь, снегопад и зелёный побег,
Вьющийся, вечно витающий снег…
Господи Сил и Боже Любви,
С чем мы смесили слоги Твои?..
Явь — водопад, гроз — светотень,
Слоги Твои, Отчая сень.
6. Баллада о елях и детстве
I
Мельчат огоньками мили,
и мысли горят воочью,
мчусь в жёлтом автомобиле
(он снят с антресолей) ночью.
А память áховой пылью
на крыльях автомобиля
порхает за тормозами,
где лак слезает — слезами.
Из-под колёс под колёса
огни неверные лезут,
вдруг что-то сверкнуло косо,
тень дерева перерезав.
Не ельничья7 ли аллея,
бегущая в сон из детства, —
туда, где некуда деться?
Олень ли то в отдаленье?
«Что?.. Вам в аллею из елей?
В ту, видную еле-еле?..
Поверив искомой цели,
скорей берите левее».
II
Утро холодом веет,
снежные флаги белеют,
мой маленький джип в аллею
вплывает, дышать не смею.
«Бежит и тает, как свечка,
по улочке, бежевой речке,
иное солнце — ручное,
в оранжево-белом облаке
солн-шар8 — печёное яблоко,
он мал, но оно сквозное.
Вот белый олень промчался,
и миг лишь до сна остался…»
Лёд тронулся — не остановишь, —
напрасно баранку ловишь,
джип, верная моя лайка,
что ось, что любая гайка
летят на север, за осень,
вслед снегу тебя заносит.
Туда, за алмазной гранью
(последней в максимализме?),
за Северный полюс жизни
или, быть может, за Южный
(такой же книжный и вьюжный)…
А грань земная — на осень
по кругу назад — и бросит.
И вот аллея из елей
покрыта снегом забвенья
и нам видна еле-еле…
Мой город, на сон похожий,
летят огоньки и звенья,
что ж, снова я твой прохожий.
Но сонм рождественских елей —
всё там же. Он не левее,
а прямо и вверх! Правь твёрже.
«В горах моё сердце»9, Боже.
ИЗ ЦИКЛА «СНЕГОПРОПАДЫ»
7. Снегопропад по Гайдну
(гаснут свечи, музыканты уходят)
Кто здесь остался? Только снег —
лоскут заброшенный, протальный.
Да свечи, что из века в век
мерцают воском… с эхо дальним.
Сквозь кресел лиру (и овал)10
пыль звёзд в петлицах из лазури.
Как если б плющ сокрыл провал —
два века на миниатюре.
Освободилось столько мест,
вокзален музыкальный ящик,
и тьма смыкается окрест
застигнутых и уходящих.
Блок в снежной маске встал без сил,
и пламень, голубь шестиклинный,
звездой клубящейся проплыл
над колыбелью Коломбины.
С ним век ушёл под землю лечь,
гортанно-гаснущий, бездонный
эон… Ростральный призрак свеч
на белой синеве колонны11.
Что ж, вновь — и в полночь, и в ночи
лей, прожигая фалды мрака,
свой огнь и свет, звезда свечи,
в зигзаг ли, в оборотень фрака.
ИЗ ЦИКЛА «ШАРЫ»
8. Мой первый шар
Мой шар и северный, и южный —
отвесный, струнный, верный, странный
(с пустынной стороны, со вьюжной),
вселявший души, словно страны.
Игравший, спутав время года,
то времена, то вехи странствий,
тобою задана свобода
и мера моего пространства.
Шар многоцветно-разноликий
мир отразит на миг (весь сразу).
Так взмахом океан великий
мелькнёт над бухтой сероглазой.
Но вала взлёт над берегами
в ней канет, кончившись кругами.
Мой шар, без воздуха карманный,
свой шарм теряющий мгновенно,
Летучий, верный без обмана,
изменчивый и переменный.
