Осколки бытия слагаются в стихи…
МУДРЕЦ
Мой добрый прадед был ревнитель строгих нравов,
гордец, столп общества и барышень кумир:
на аксиомы он разъял бурлящий мир
и обо всём судил уверенно и здраво.
Любви не должно быть основою для брака,
не сомневался он – и был, возможно, прав:
так, при слиянии несхожих двух держав
в одну империю – не чувства виноваты.
Но жизнь не так проста: порой судьба смеётся
над теми, кто себя считает всех мудрей.
…У дома своего, близ собственных дверей,
плясунью встретил он босую, у колодца.
И Разум был сражён:
черёд иным героям
взойти на трон души и воцариться там.
Покорен и влюблён, мой прадед в божий храм
с цыганочкой вошёл – и стал пред аналоем.
СНЕГОПАД
Хлопьями лёгкими, перьями пышными –
снег с высоты.
Белым по бархату чёрному вышиты
наши мечты.
Сколько привидится, сколько исполнится,
сколько пройдёт?
Будет метлою зачищено дворницкой
и пропадёт?
Смотрят высотки глазами янтарными
зимние сны.
Лишь до утра под огнями фонарными –
свет белизны.
Завтра по снежности, по беззащитности
хлынет поток
тысячеглавый, чужой в монолитности,
словно каток.
Молох асфальтовый лапой наждачною,
не торопясь,
вымесит белое – в чёрное, мрачное,
в кашу и грязь.
В кашу!
Измелено!
В ложе прокрустовом
сладки ли сны?
Мне бы не видеть! Не ведать!
Не чувствовать!
Стыть до весны.
ВЕГА
Я безумно устала
от идиотов и снега.
Я слежу,
как миры угасают
на кончиках спичек.
На предметном стекле –
светлячок
по имени Вега.
Мы с ним связаны прочно –
возможно,
несходством привычек.
Я безумно устала
от полумрака и грусти.
Я пишу ему письма –
по снегу,
заваркой из чайника.
Пусть не верю в судьбу –
но, возможно,
она не допустит,
чтоб хрустальная сфера
Вегу стряхнула нечаянно.
Помолчим, друг Вселенная!
Это болезненность роста.
Лишь надежды уходят –
как повзрослевшие
дети.
Нет, не просто мечты…
Но безнадёжны
вопросы.
Где мой радостный дом –
неужели
на этой планете?
ЗЕЛЁНЫЙ ЛЕС
В каменном городе, день за днём,
она жила для него.
И Бога молила лишь об одном:
чтоб быть до старости им вдвоём –
и более ничего.
Просила счастья у небес,
просила счастья у небес.
Она любила кирпичный дом,
квартирку на два окна.
Пекла пироги, играла с котом,
грела постель, не зная о том,
что у него – не одна.
Не зная, что несёт свой крест,
не зная, что несёт свой крест.
Весной ей как-то приснился сон,
что с пальца – в море, на дно
колечко упало: динь-дон, динь-дон…
Ей до рассвета слышался звон.
А в спальне было темно.
И звон заполнил всё окрест,
и звон заполнил всё окрест.
Он помнить не помнил ни о ком.
Она ждала у дверей.
От слов его веяло вечным льдом.
Всё реже он возвращался в дом
и уходил всё скорей.
Как на воде случайный всплеск,
как на воде случайный всплеск.
Был шорох шин, словно шелест крон
под окнами, далеко…
Ушёл он сияющим летним днём.
Не тосковала она о нём.
А прыгнуть было – легко.
Она ушла в зелёный лес,
она ушла в зелёный лес.
МИРЫ
Это Мидгард, моя земля.
Это Асгард, твой горний мир.
У меня – леса и поля.
У тебя – хрустальный эфир.
Смотришь весело, свысока –
мол, проста Земля чересчур.
И забавна издалека:
заповедник дурней и дур.
До сих пор – колесо, рычаг,
электричество… – дикари!
Может, тлеет ещё очаг –
да, видать, глубоко внутри.
Все война да грызня – зверьё,
позабывшее смысл и суть.
И глубинное, то, своё
не желающее вернуть…
Это Мидгард! Мой дом земной.
Не спеши жалеть и судить.
Ты родился не здесь, родной.
Просто – в Асгарде светом быть!
Просто – помнить, что с детства знал.
Мудрым меж мудрецов – шутя!
А бывает – толпа, вокзал
и потерянное дитя…
Что ты знаешь там, в вышине.
Что ты хочешь – за столько лет!
Был ты светом в моем окне,
стал бессмысленным словом «свет».
Это Мидгард. Мой дом. Мой рок.
Асгард – просто больные сны.
Просто месяца бледный рог
хрустнул в лапах большой сосны.
КАЛЕЙДОСКОП
Пытаюсь я собрать осколки бытия,
но не дается мне воспоминаний хаос.
То, что прошло, но в памяти осталось,
наверно, и зовётся – жизнь моя.
Я помню старый дом, малину у крыльца,
колодезный журавль и липы у забора,
шум самовара, вышивок узоры
и бабьи разговоры без конца,
и летний долгий день, и в поле васильки,
и ливень, и грозу, и пузыри по лужам,
и как я поняла, что ты мне нужен,
когда мы целовались у реки.
Вокзалы, города… и руки у лица,
и съёмные углы на всех меридианах,
где бедовали мы на чемоданах,
как два неоперившихся птенца.
Тот первый детский крик,
что до сих пор звенит.
И проводы друзей в афганское горнило.
Всё, что прошло, но было, было, было!
На чём наш дом – и жизнь сама стоит.
Осколки бытия слагаются в стихи.
Калейдоскоп замрёт.
Но разве это жутко?
Окончен путь и тормозит маршрутка –
не отпускай, прошу, моей руки!
