В эту светлую ночь невозможно уснуть…
Рождество
В эту светлую ночь невозможно уснуть:
тянет окна открыть, закричать и запеть,
танцевать на снегу, свет морозный вдохнуть,
про дневную забыть круговерть.
По карнизам бежать, в шапку звезды ловить,
старый дом раскачать, как сосну,
чтоб звенел надо мной небосвод золотой
и сосульки ронял в тишину.
Звезда Бетельгейзе
Он был крестьянин. Честный сельский житель.
Не астроном – и даже не любитель,
он по ночам обычно мирно спал.
Полярную и то всегда в зените,
а вовсе не на севере искал.
Не знал Арктура и Альдебарана,
про Сириус слыхал – но, скажем прямо,
он больше думал о плодах земных.
Он всех учёных числил в людях странных,
жалел немного, как детей больных.
Вот как-то раз зимою, спозаранку,
тащил из леса он дровец вязанку.
И вдруг увидел – девушка стоит.
Худа, бледна… по личику южанка…
Дрожьмя дрожит, испугана на вид.
– Ты чья? – Молчит. И только кривит губы.
В комбинезоне тоненьком, без шубы.
– И кто тебя такую отпустил!
На куртку! Да натягивай, голуба,
пошли скорей, а то не будет сил!
Почти волок девчонку всю дорогу.
По целине, по насту и сугробам
она бежать, похоже, не могла.
У дома заартачилась немного –
боялась, знать, – но всё-таки вошла.
Он усадил её к печи поближе,
– Не жмись, – сказал, – чай, мы тут
не в Париже! –
Сам от смущенья говорил едва,
и всё глядел, как пламя в топке лижет
берёзовые жаркие дрова.
Потом три дня в бреду она металась.
Бежать куда-то часто порывалась.
Шептала что-то, словно бы молясь.
А вся деревня интересовалась,
как у экрана, у окна толпясь.
Дела забросил он. У самовара
заваривал ей травы и отвары.
Поил бульоном с ложки, как дитя.
И называл «Найдёна» или «Дара»,
ни капельки при этом не шутя.
* * *
Мы прежде в том посёлке не бывали.
Мотор заглох. Среди дороги стали.
В машине не хотелось ночевать.
В ближайший дом нахально постучали.
И вышла к нам хозяйка открывать.
Она была ни капли не похожа
на местную. Тонка и смуглокожа,
браслеты на запястьях и кольцо…
Оно светилось! А за ней, в прихожей,
наверно, муж. Обычное лицо.
Бородка русая. Широкоплеч. Уверен.
– Да вы входите, что стоять у двери.
Жена моя, и верно, хороша!
Есть будете? Ну да, устали, верю.
Устрой их на ночь, Дарушка-душа.
Она захлопотала возле печки.
Тем временем, хозяин на крылечке
стоял, курил. Мы тоже подошли.
– Вы здешние? – спросил. – А то тут вечно
теряются туристы не с Земли.
Время пришло – собирать камни
Время пришло – собирать камни,
дарить негасимый свет.
Он холст натягивал на подрамник.
Смешивал нужный цвет.
В мире внутреннем вечный странник,
искал достойный сюжет.
У входа топталась девчонка смешная.
Юбка выше колен.
– Уйди! – сказал он сердито. – Знаю:
искусство не терпит измен.
Прежде он о себе не плакал,
знал: жалеть себя – блажь.
Он стряхивал пепел неловко на пол,
очинивал карандаш
и слушал, как кран неисправный капал
дождиком на витраж.
В дверь женщина стройная громко стучала,
солнцем в глазах маня.
– Уйди! – сказал он сердито. – Мало
времени у меня.
Утро дрожало в стекле оконном
одиннадцать тысяч раз.
Секунды мелькали отрядом конным –
им дали команду «фас».
Камнем серым и многотонным
время давило нас.
Старуха понурая прочь уходила.
– Ты что-то хотела, мать?
И кто ты?
– Да Муза, вообще-то, милый.
Но, знаешь – устала ждать.
Джаз
Он пишет свои картины, слушая старый джаз.
В речах его самых длинных – пара коротких фраз.
Щёки его небриты, всегда занята кровать.
Режь себе вены бритвой – ему на тебя плевать.
Он никогда не помнит подружек имён и лиц.
Как равнодушный зомби идёт по упавшим ниц.
Вечно витает где-то, не отдаёт отчёт.
Подкидывает монету и верит в нечет и чёт.
Он плачет только от смеха при мысли,
что он умрёт.
По комнате бродит эхо и старый облезлый кот.
«Пошли вы!» – пишет на двери мелом наискосок.
Он пьёт «кровавую Мэри» – любит томатный сок.
Ему хватит кусочка угля
на полный мира портрет.
Музу зовёт он «фубля», хотя есть твёрдый запрет.
Когда с проводов паутины
таращится солнца глаз,
хочу быть его картиной и слушать проклятый джаз!
Женщина
Она тщательно мажет на ночь лицо
кремами
от морщин.
В пыльный бархат шкатулки прячет кольцо.
Хочет
чужих мужчин.
Ей не нравится яркий красавчик Депп,
Хью Лори
– волшебный сон.
Она чаще танцует гремящий степ,
чем плавленый
вальс-бостон.
Она знает, как просто выключит пульс
бьющий в висок
удар.
Точно помнит, как горек и сладок вкус
дыма
тёмных сигар.
Чистым внутренним слухом, не по уму,
времени чуя
тон,
она – королева. И ни к чему
ей царство,
венец и трон.
Волос водопад – как вискозный шёлк.
Цвет мёда
и молока.
Любимый её – одинокий волк.
Но это – только пока.
